— Дайте мне форы пять минут, хотя бы кофе сварить. — Складываю в умоляющем жесте ладони. — Я без кофе, как ламба без топлива: красивая, но не едет.

С тех пор как я начала спать с гонщиком, у меня все упирается в тачки. Жесть.

— Кто-кто?

— Забудьте. И что ПалСанычу не спится? Половина восьмого.

— Так они все выходные совещались.

Максим всегда говорил, что с охранниками надо дружить, эти люди знают баснословно много. Телохранителя своей жены он, правда, уволил, дружбы не сложилось.

— Интересно. Не по мою ли душу, раз меня просят зайти? — Передергиваю плечами.

Возможно, появились новые вопросы по поводу патента? В одном Саша прав: я создала себе знатный головняк. Но если все получится — это будет шикарный рывок в карьере, так что потерпим.

— Вот чего не знаю, того не знаю. Но охота на вас открыта давно, — заговорщически сообщает охранник, ломая шоколадку.

— В каком это смысле охота?

— Так ведь как узнали, что брат у вас депутат известный, столько слухов понеслось! И что вы по секретному заданию из Москвы, и что в ссылке-наказании за какие-то ошибки. И всякие другие. У меня пытались выведать, во сколько приходите, уходите, и главное, с кем. Но я ничего никому не говорил про… — Он произносит одними губами: — Платона Игоревича.

— Вот спасибо, — мямлю ошеломленно.

Впав в эротический экстаз, я проживала последние недели в своем патенте и в объятиях Платона. Который то в губы целовал, то между ног. И первое, и второе было так прекрасно, приятно и горячо, что вплоть до вчерашнего утра, когда «свекровь» нарисовалась на пороге, я не замечала ничего.

Интересно, а Платон Игоревич в курсе охоты? А сам он, часом, не охотник?

Было бы забавно. Ха-ха.

Кривлюсь и открываю дверь кабинета, включаю свет. Первая. И возможно, единственная.

Команда, скорее всего, соберется сразу в цеху. С документацией, наконец, более-менее покончено, и столы стоят пустыми, ребята работают по-настоящему. Я бы тоже поехала туда, но Саша — пакостит и заваливает тупыми правками. После того короткого разговора с Платоном он перешел на максимально официальный тон, приправленный язвительностью.

Понятно, почему Саша сплавил меня в Красноярск: хотел проучить через сомнительное повышение, как у нас в науке принято. Это я восприняла поездку как шанс и возможность пожить самостоятельно. Семья у меня прекрасная, но будь я в Москве, родные бы уже влезли раз триста.

Саша хочет перетянуть одеяло на себя: грант — это деньги, и деньги немалые. А он не был бы руководителем, если бы халатно к ним относился.

Меня коробит его ревность. Видный, симпатичный, начитанный. Найдет себе кого-нибудь — разве это проблема?

Кто бы мог подумать, что скромная цыганочка столкнет стольких сильных мужиков лбами. Чувствую себя по меньшей мере Беллой Хадид, вот только рост у нее под метр восемьдесят, а у меня — метр шестьдесят. Возможно, секрет притягательности вовсе не в модельной внешности и все мы, девочки, по сути, роковые? Главное — не прятаться за собственными страхами?

Надо будет поразмышлять на досуге.

Взгляд касается поникшего фикуса на столе Смолина. Горестно вздохнув, я набираю в кувшин воды и, как послушная цыганская жена, иду поливать.

Именно в этот момент дверь открывается и заходит Платон.

На мгновение становится тихо настолько, что в ушах звенит. Кажется, сердце перестало биться и кровь остыла.

Теряюсь. Никак не ожидала увидеть Платона здесь в это время. Мы неважно расстались вчера утром, после прихода его матери. Он повез ее на работу. Я ощущала себя максимально некомфортно и отправила их вдвоем, солгав, что нуждаюсь в дополнительном часе на сборы.

Работал Платон в цеху, я — в офисе.

Вечером он написал, что приедет поздно, дела есть. Часов в восемь добавил, что увидимся завтра. Я к тому времени уже приготовила прекрасный ужин и почувствовала себя ненужной. Старалась, ждала. Как какая-то дура.

До этого увиделась с Егором и в очередной раз убедилась, что ничего не могу поделать, — о мире не может быть и речи. Но уяснила одно — дело не во мне. Вернее, во мне, конечно, но я скорее стала последней каплей.

У Смолиных накопилось. Это их проблемы. И братья должны сами их решить.

Хорошо бы было, наверное, еще раз поговорить об этом с Платоном, скрасив вечер ухой из лосося, лазаньей и двумя салатами, но он не приехал.

— Привет, — говорит мне сдержанно, глухо. — Ты рано.

Все ясно, мама вправила своей булочке мозг.

— Привет. Вот растения поливаю, — стараюсь бодриться. — Думала, ты работаешь в цеху.

— Попозже поеду.

Я держусь спокойно, адекватно, ровно. Сердце при этом томится, изнывает. В сторону Смолина что-то даже взглянуть не могу, не представляю, как на него реагировать. Я с ним будто в агонии кипела эти дни — не расставались же практически. А тут сутки не виделись. И пустота, сумбур, нерешительность.

Он подходит, целует в губы коротко, я отворачиваюсь, и он целует еще раз в щеку. Пахнет от Платона приятно.

— Тебе кофе сварить? Дарины нет еще, могу побыть за нее.

— Да, пожалуйста. Черный.

— Хорошо. — Не смотрю на него.

— Если не трудно.

— Мне не трудно.

— Эй. — Платон берет меня за локоть, задерживая. — Обиделась?

— Ты не приехал. Я... не знаю, где ты ночевал. С кем? — дергаюсь.

— Эля, — отвечает он не без раздражения. — В смысле «с кем»? Это что за новости?

— Не знаю. Приезжаешь, когда хочешь, не приезжаешь, когда не хочешь. Для меня такой формат отношений неприемлем.

Платон напрягается, я тоже автоматически.

— Малыш. Ты же не одна в моей жизни.

Господи, ну как человек может быть так хорош в спорте и науке, но беспросветно глуп в отношениях?! Как он так слова подбирает, что прибить его хочется?!

— Я сделаю кофе. В твою чашку плюну.

— Эм... Ладно.

Отправляюсь в многострадальную подсобку, которую переоборудовали под крохотную, но достаточно функциональную кухоньку. Наливаю воду из бутылки в кофемашину, запускаю.

Я не буду бороться за Платона с его матерью. Это не та битва, в которой хочется поучаствовать. Ни проигрыш в ней, ни победа радости не принесут. Одну такую я уже вела в отношениях с Тимуром, ничего хорошего там не вышло. Егор сказал, что Людмила Михайловна сына не отпустит — ни в Нью-Йорк, ни жениться.

Платон заходит, когда я запускаю вторую чашку. Машина гудит, но я кожей определяю его присутствие. Настроена на него, нацелена.

Он обнимает со спины. Я откидываюсь на его грудь. Закрываю глаза. Чуть дрожу, растерявшись. Он может сказать сейчас все что угодно: например, что нам нужно взять паузу, его мать болеет, нуждается в поддержке и спокойствии.

Людмила Михайловна уверена, что я подсиживаю ее сына на работе, что я ему не подхожу. Что я не та, кого она хотела бы видеть рядом со своим прекрасным, идеальным мальчиком, у которого получается все, за что бы он ни брался.

Кроме личной жизни.

Что бы Платон ни сказал, я соглашусь. Спорить не буду.

Отношения — это шаги навстречу друг другу. А не бег Элины за неуловимым красавчиком.

— Я неверно выразился. В моей жизни есть только ты. Если я не занимаюсь тобой, то погружен в работу, спорт или решаю проблемы родителей. Но ты — это главное. Самое главное.

Кусаю губы нервно. Это снова не то, что ждала. И снова я ощущаю растерянность. Часто моргаю, борясь с эмоциями.

— Так где ты ночевал?

— В гараже. Поздно закончил, решил не ехать.

— Понятно.

— Пожалел потом, — добавляет он хрипло.

Его руки касаются живота, поглаживают.

— Почему?

— Искал тебя ночью в кровати. Думал сорваться, но побоялся разбудить.

— Надо было разбудить, — выпаливаю полушепотом, но кофемашина, как назло, заканчивает работу, и слова звучат громко.

Платон их слышит. И реагирует.

Меня мгновенно окутывает каким-то острым, шокирующим теплом. Я будто мысли его читаю, слышу их, чувствую — он испытал облегчение и радуется. А может, пылающий мозг сочиняет, рисуя желаемое?