Платон ловит мой взгляд, чуть улыбается.

— Сама предрекла, что однажды мне разобьют сердце. И знаешь, я рад, что это сделала ты.

— Почему рад? — выходит сипло.

— Потому что я от тебя без ума.

Краска ударяет в лицо. Щеки горят, сердце колотится.

— Я тебя люблю.

— И я тебя люблю, кисонька. А теперь возьми куртку и выметайся.

Смеюсь. Толкаю его в плечо. Платон тянется, и мы целуемся.

На трек они с Егором выезжают вдвоем. Машины продолжают прибывать еще и еще — не знаю, кто бросил вызов, но, когда он был принят, информация пошла в массы. Цепная реакция.

— Платон гоняет с Егором! — то и дело объясняет кто-то кому-то по телефону. — Совершенно серьезно!

Я кутаюсь в шарф и куртку, они теплые, и мне не холодно, просто неспокойно. Стою у трека за ограждением. Платон смотрит на дорогу, вперед, как всегда просчитывает маршрут. Егор — на меня. На эмоциях.

Смотрит он так, что мурашки бегут, и теперь осознаю окончательно, насколько мы неправильно все сделали. Эгоистично. Егор уязвлен, раздавлен моим обманом, а поступок брата воспринимает вообще как предательство. Накануне нашей близости с Платоном я врала Егору, что терпеть не могу его братца. Я врала, пока ехала в фуре. Когда мечтала о Платоне, вовсю планируя отношения с другим. Я хотела это в себе задавить за счет неплохого парня.

Обреченно прикрываю глаза.

А потом мы просто загасились на неделю, ушли в науку. За ней спрятались. За действительно хорошей и полезной наукой, но, наверное, с живыми людьми так нельзя. Пока мы писали отчеты, Егор остался один на один с ситуацией.

Я все сделала неправильно.

Марсель встает перед машинами, поднимает вверх руки и дает старт.

Сильвия и бэха срываются с места и несутся вперед, на первом же повороте входят в занос. Я не выдерживаю напряжения и отворачиваюсь.

Визг шин. Запах жженной резины, черные клочки которой летят в стороны. Крики, свист, дым, запах соревнований.

Игорь Смолин молча наблюдает за ситуацией. Краем глаза я слежу за ним и вижу как будто удовлетворенную улыбку. Не понимаю, чему тут радоваться, поэтому, вдруг разозлившись, подхожу ближе.

— Вот и Элина, — произносит он почти весело. — Вечер добрый. Как там салон мустанга?

— Тесен. Вы что, улыбаетесь? Они друг друга ненавидят!

— Не из-за меня же.

Я громко вздыхаю.

— Ладно. Их давно пора было рассорить.

— Что вы имеете в виду? — Вскидываю подбородок.

Смолин-старший медлит некоторое время. Потом, наблюдая за агрессивным дрифтом, от которого голова кружится, произносит:

— Знаешь, какую гонку называют хорошей, а какую феноменальной?

— Я могу дать определения этих эпитетов применительно к науке.

— Попробуй.

Движки ревут, шины стираются. Я смахиваю ошметки резины с волос.

— Хорошая наука приносит пользу. Феноменальная — переворачивает мир.

Братья проезжают восьмерку, одновременно, между корпусами машин едва можно протиснуть ладонь. Сердце колотится на разрыв.

— Да. Феноменальную гонку запомнят навсегда, и имя гонщика будет вписано в историю.

— Но это же риски!

— Вся жизнь — риски и слепые зоны, Элина. И то, как ты с ними справляешься, делает твою сущность.

Я перевожу глаза на дорогу и сквозь слезы волнения наблюдаю за агрессивной ездой. БМВ Егора проходит максимально близко к ограждению, Сильвия — также. В следующий момент она цепляет стену. Глухой удар! Машину разворачивает и выносит.

— Ба-бах! — кричит Игорь Смолин.

Гонка закончена.

Мужики срываются с мест, перелезают через ограждения. Я просто каменею на месте. Платон выходит из машины и поднимает руку, показывая первым делом, что в порядке. Машет, ему в ответ хлопают, кричат. Я просто молчу. Переволновалась. Он же как ни в чем не бывало обходит Сильвию, оценивает повреждения. К нему подбегают знакомые и друзья. Решив, что не стоит толкаться, стою на своем месте, чуть поодаль.

Главное, что в порядке. Что не ранен. Шею не свернул, и ладушки.

Чтобы как-то успокоиться и не показаться всем нервной, я записываю подробное голосовое енотам. Когда поднимаю глаза, вижу перед собой Егора.

Подошел, смотрит в упор. Сердце обрывается. Я сбрасываю все, что наговорила, и опускаю мобильник. Ни вины перед Егором, ни любви к нему я не чувствую. Мне просто жаль, очень жаль, что так вышло. Что я запудрила ему мозги и рассорила с братом.

— Егор, это ужасно, что так получилось, — говорю искренне. — Я тебе клянусь, что не планировала такого.

Он смотрит на меня пристально и как-то слишком долго. Словно оценивает свои собственные ощущения. Боже, ну неужели ты и правда влюбился?! Я не хотела этого.

— Егор...

Он поднимает руку, прося замолчать. Усмехается так, как ему совсем не свойственно, и мне становится дурно. Это мимика Платона. Копирует брата? Вряд ли специально, скорее — неосознанно. Так они похожи! Мое бедное сердце.

— А ты боялась со мной ездить, — говорит Егор. — На моей тачке ни царапины. Зря ты так сильно боялась.

В этот момент к нам подходит Платон — злой как дьявол. Он толкает брата в грудь. И начинается драка.

Платон расстарался в романтику.

Невыносимо мило с его стороны — забронировать нам этот шикарный номер с панорамными окнами на последнем этаже высотки. И я бы от счастья замолчала на много-много часов, смутившись и растерявшись, потому что такая прямолинейная лирика — как атака лобовая — совсем не в моем вкусе. К подобному я отношусь предвзято и совершенно не понимаю, как реагировать. Все было бы неуклюже и странно.

Но.

К счастью, всегда есть какое-нибудь но.

Перед нами окно во всю стену и сумасшедший вид на утопающий в ночи, светящийся миллионами огней город, вот только мы им не любуемся. Я лишь глазом мазнула — некогда.

Ссора в самом разгаре.

— Это мог бы быть самый прекрасный день в моей жизни! — нагнетаю я атмосферу для порядка. — Если бы не кое-кто!

— Может, мне уйти? — Платон разводит руками.

— Было бы идеально! — Осекаюсь сама.

Скрещиваю руки на груди и отворачиваюсь к окну. Жду, что и правда уйдет. Разозлится. Я бы разозлилась.

Он тем временем принимает звонок и говорит вполголоса:

— Да, мам, все нормально... Я повторяю, все со мной хорошо... Нет, сегодня не смогу... Мам, пожалуйста... Нет, я не один. Завтра приеду, окей? Посмотри сериал, если не спится, ты их сотни... Ну что ты плачешь...

Закатываю глаза.

— Давай, уматывай к мамочке, пусть она тебя жалеет. А ты ее. Или как вы там привыкли.

Тишина, которая на нас обрушивается, становится смертоносной. Я прикусываю язык, огоньки за окном расплываются, нос щиплет, а сердце тарабанит.

Платон говорит другим, сухим тоном:

— Я сейчас спущусь на этаж ниже и куплю тебе выпить. А ты посидишь здесь, успокоишься. И больше никогда не будешь разговаривать со мной в таком тоне.

Он обращается уже ко мне. Леденею.

— Ты считаешь, что мне надо успокоиться?! — резко оборачиваюсь.

— Я считаю, что тебе не помешает выпить, — отвечает он так же сухо, натянуто, и я начинаю страдать от его холодности. — Потому что истеришь не по делу.

— Ты попал в аварию.

— Это не авария.

— Ты. Попал. В гребаную аварию на моих глазах!

— Эля! — Платон всплескивает руками. — Не будь как моя мать, окей? Таких аварий у меня штук триста в год случается. И покруче бывает. Как иначе-то тренироваться? Ну да, не рассчитал градус, не вписался в поворот. Почему у Сливы нет бамперов, как ты думаешь? Потому что я разбил их в хлам на тренировках. Оба! Отольем новые — поставлю. Траектория — постановка — угол. Окей. Сегодня Егор был лучше, он молодец, я — не очень. Бывает. — В его голосе проскальзывает скрытая радость за брата, я считываю ее моментально и опускаю глаза. — Разобрались. Я думал… — Он делает короткую паузу и продолжает тише: — …я думал, Егор ринулся к тебе, чтобы нагрубить, и взбесился. Ладно, признаю, не по делу взбесился. Иногда мы все бываем слишком щедры на слова. Я знаю брата и не хочу, чтобы его щедрость тебя задела. Особенно сейчас.