Делаю шумный вдох. Платон сжимает в объятиях, я впечатываюсь в его грудь и сильно вздрагиваю, словно от контакта с холодом. Самой жарко! Такой контраст сильный.

Мысли в кашу. Я оборачиваюсь, и его губы накрывают мои. Платон захватывает нижнюю, втягивает в себя с таким явным наслаждением, что пережить это нелегко. Чтобы хоть как-то сконцентрироваться на своей болючей к нему любви, я просто замираю.

Он меня обидел, мне нужно уйти. Сейчас. Пожалуйста.

На следующем вдохе мои руки в его волосах. Я стискиваю их, потягиваю. Сама прижимаю Платона к себе так, будто думала, что больше не увижу. Дальше все кубарем. Ломано. Нетерпеливо. Зло.

Сахарница с узкого стола вдоль стены падает и разбивается. Следом за ней сыпятся чайные пакетики.

Мы обнимаемся слишком крепко, дискомфортно и больно. Я не могу отпустить Платона, а он не собирается давать свободу мне.

Сердце бьется бесстыже гулко, мир взрывается яркими цветами. Мы жадно сосемся, обмениваясь слюной, прерываясь на судорожные вдохи. Будто половину жизни не виделись. Платон сминает мои ягодицы, умело сражается с длинной юбкой, задирает ее технично, не путаясь в ткани, как в начале отношений.

Мы снова на стол натыкаемся.

Он подхватывает меня под бедра и сверху плюхает. Спешащий, взъерошенный, агрессивный. Вновь за бедра — и на себя. Резким толчком к промежности прижимается. Я ахаю, почувствовав через тонкую ткань белья и грубую джинсу ширинки твердый пах. Платон об меня трется — вперед-назад, плавно, размашисто. По всем чувствительным точкам грубо прокатывается! Я зажмуриваюсь, потонув окончательно. Это немного больно. Это дьявольски сладко.

Боже, как сладко.

Я хватаюсь за него и двигаюсь в такт. Вырывая у сомнений каждой секундочку. Сливаясь с ним в безумном танце.

В шаге от позорного пика замираю. Платон отстраняется и одним движением стягивает с меня белье. Мы быстро, жадно дышим.

Жара здесь! Капельки пота между лопатками. Кусаю губы.

Помогаю ему, приподнимаясь. Он целует, облизывает и мягко покусывает шею. Потом отрывается и устремляется вниз. Первое же прикосновение влажного языка к пылающей плоти рождает взрывы по всей коже. По мне словно кипяток бежит, льется, я дрожу от острого наслаждения.

— Ты с ума сошел? — шепчу, когда он обводит языком клитор несколько раз подряд, а потом ударят по нему коротко, прицельно. Ритмично. Снова и снова.

Током прошибает насквозь. Откидываюсь на стену и глаза закрываю от удовольствия. Зависаю перед пиком, одновременно хочу его и оттягиваю. Платон со всей своей страстью лижет меня, а я дрожу, не понимаю, куда руки деть, как прекратить это.

Если нас застукают, будет конец! Позор! Стыд! Это неправильно!

Он лижет меня между ног так жадно, что мне кажется, если прерву — мы оба подохнем.

Я делаю неловкое движение и задеваю чашку. Бедро жжет. Не прекращая балансировать на краю пика, дергаюсь. Шиплю от боли.

Платон отстраняется, смотрит дико на черный кипяток, который растекся, добрался до моего бледного бедра. Тут же рукой инстинктивно вытирает, спасая меня.

— Ты с ума сошел, обожжешься, — шепчу.

Он губы облизывает.

— Так соскучился по тебе.

Мы обнимаемся. Платон расстегивает ремень. Я вижу, как пылает его красная ладонь, — обжегся все-таки, придурок. Нужно было поискать по шкафам салфетки...

Крепкие объятия. Его губы на моей коже. Толчок в меня. Еще один, еще. Остро, резко. Платон словно каменный, и я задыхаюсь. Максимально заполненная, живая, чувствующая. Самая страстная и прекрасная женщина.

Он начинает двигаться.

Трахать меня прямо так, прямо здесь — жестко, горячо. Обнимаю его, прижимаю к себе, глажу, наслаждаясь его близостью, наслаждаясь им. Люблю. Как сильно я его люблю.

Мы быстро-быстро, как обезумевшие, ласкаем друг друга. Удовольствие волнами накатывает, я самой себе поражаюсь. Если бы Платон был единственным, я бы не оценила. Думала бы, что так у всех. Обнимаю его всей своей душой, льну телом. Культура, традиции, обязанности — шелухой слетают. Сейчас мне все равно, пусть даже застукают.

Самый быстрый секс в жизни. Самый яркий. Мы кончаем одновременно, стонем тихо-тихо в губы друг другу. Я улыбаюсь, у Платона глаза закрытые, щеки покрасневшие. Он так крепко держит меня, как будто все еще боится, что убегу, как будто все еще не кончил. Именно в этот момент ручка двери дергается.

Обреченно зажмуриваюсь. Все. Капец.

Платон тут же поворачивается так, чтобы закрыть меня собой. Наша с ним традиция — быть застуканными.

— Мы как звери, — бормочу едва слышно. — Мы с тобой как звери, это ужасно.

Но дверь почему-то не открывается.

Сердце тарабанит. Пялимся с Платоном друг на друга.

Это длится одну секунду.

На второй ручка снова дергается.

— Ты закрыл дверь? — шепчу я.

— Ее нельзя закрыть изнутри.

Округляю глаза и таращусь на него. Открываю рот, но Платон прижимает палец к губам.

— Я слышал какой-то шум! — отдаленный голос Рыбакова.

— Я же вам говорила, что никого еще нет. Элина не приходила, — громко говорит Дарина. — Платон Игоревич сам открывает кладовку, ключ только у него. Он на свои деньги купил нам кофемашину и, знаете ли, опасается, что вы ее себе заберете. Как в прошлый раз. Поэтому пользоваться можно только при нем.

Рыбаков что-то бурчит.

Я нервно улыбаюсь, краска стыда заливает лицо. Платон беззвучно смеется. Качает головой. Медленно из меня выходит, предельно тихо натягивает штаны. Достает с полки и подает бумажное полотенце.

— Тебе надо перестать в меня кончать, — шиплю я еле слышно.

Он наклоняется и говорит на ухо:

— Выйдешь за меня замуж?

— Что?

— Ты согласишься выйти за меня? — И пялится.

Серьезно? Правда? Радость взрывается внутри такая яркая, как будто я традиционная цыганка, для которой брак чуть ли не смысл жизни.

Платон заглядывает в глаза. Они у него как никогда ясные. Мурашки бегут по коже.

Я пытаюсь скрыть бешеное счастье и вести себя прилично.

— Станешь моей, Элечка? Я хочу с тобой спать и просыпаться. С тобой жить. С тобой разговаривать. Все с тобой. Я не могу держать с тобой дистанцию. И главное — не хочу. Я не животное, не зверь. Обычно я в состоянии вести себя в рамках принятой культуры. Это кухня. — Он оглядывается. — И это капец. Но, честно говоря, мне плевать.

— Мне надо подумать, — бормочу. — С братом и отцом посоветоваться. Я такие вопросы вообще-то сама не решаю!

Платон моргает. Облизывает губы и скороговоркой выпаливает:

— Хорошо. Но ты сама бы хотела? Не против, если я попрошу твоей руки?

Помешкав, киваю.

— Не против. — Вспыхиваю, огнем горю.

Он широко улыбается. Я тоже. Мы снова целуемся, теперь нежно.

В дверь стучатся.

— Как будете готовы, дайте знать, я вас открою. Рыбаков носится по этажам, мне кажется, ему скучно. — Это Дарина.

— Я дам ей премию.

— Дай ей премию.

Выдыхаем одновременно.

Я спрыгиваю со стола.

— По новостям, малыш, — торопливо говорит Платон. — Пока мы не включились в работу. Маме я уже сказал, что женюсь на тебе в самое ближайшее время. Вечером обсудим даты и формат, подумай пока. После ралли поедем просить знакомиться с твоим страшным братом и просить твоей руки.

— А ралли? Решили что-то?

— Нашли лазейку в контракте. Будем участвовать с Егором на разных машинах, с опытными штурманами. Отец уже кое-кого вызвал. Сегодня начинаем тренироваться.

— Платош, времени в обрез, — волнуюсь я. Голос, правда, как мурчание кошки, слишком ласковый, не подходящий моменту.

— Времени в обрез, — подтверждает он. — Нормально. Я хорошо работаю, когда задница в огне.

— Я тоже.

Мы киваем друг другу. Платон направляется к двери стучать, а я приседаю с салфетками, чтобы убрать осколки и сахар.

Ралли

В день квалификации льет как из ведра.