— Да нет, просто всегда хотел здесь побывать.

Почему-то очень легко представить моего бывшего в рестике в субботу вечером. Одного, если бы я не смогла приехать, например. Пилящего сторис.

Платона — ни фига. И мне это невероятно нравится.

— Ты бы чинил Сильвию в яме, — произношу обличительно.

— Ну или так, — пожимает он плечами. — Под настроение.

— И пах тосолом. — Играю бровями.

Он с сомнением прищуривается, становясь невероятно сексуальным.

— Ты так говоришь, будто считаешь, что это хорошо. В чем подвох, женщина?

— Очень хорошо, — выдыхаю я. — Помнишь?..

Платон опускает глаза на секунду. Сердце ускоряется.

Он облизывает губы.

— Иди сюда, твою, блин, мать, — выдает снова мимо романтики. — Сама не догадается. — Тянет ко мне свои ручища.

А заполучив, прижимает к груди и целует. Развязывает поясок платья. То падает к ногам, оставляя меня в чулках и лифе. Стринги пришлось выбросить из-за нашего со Смолиным порочного секрета на двоих. Они пропитались понятно чем.

Когда я думаю о том, что снова хочу почувствовать его в себе, Платон разворачивает меня к окну. Впечатываюсь ладонями.

— Здесь до слез красиво! — выпаливаю.

— Ага, — раздается сзади.

Через вдох становится все равно.

Все равно на город, огни и весь мир. Нас снова сносит любовью.

Платон

Мы напиваемся в хлам.

— Что нам бог сегодня посла-ал? — весело кричит мой румяный штурман. Стопку поднимает повыше.

Ржач дикий, как в последний раз в жизни. Бармен угорает тоже.

Пиздец она прикольная.

Штурман Элина пьяно качает головой. Далеко сегодня не уедем, но мы и не собираемся. Наклоняюсь, и она орет в ухо:

— Бог послал нам текилу! Ура-а! Платон, ура-а!

Хохот громкий. Во все горло. Хлопок ладони по столу — от эмоций, кайфа.

Горечь на языке, потом в горле. Тепло по пищеводу. Хорошо.

Удары стопок о барную стойку. Поцелуй сразу, вместо закуски. Глубокий, влажный. Я поглощаю ее, целую как перед концом света, дышу, впитываю.

Иди сюда. Обхватываю затылок, стягиваю волосы.

Смеется. Глаза колдовские то и дело сверкают, ловлю взгляд постоянно.

Под хиты Скриптонита закидываемся. Шот, второй, третий.

Небо падает, софиты слепят.

Эля поднимает руки, спрыгивает с барного стула и кружится. Оглядываю с ног до головы. Снова и снова — голодно, быстро. Облизываю взглядом, хочу. В штанах тесно, будто не трахались только что.

Я качаю головой, усмехаюсь и прошу бармена повторить.

Элина двигается по-особенному плавно, движения вроде бы простые, но в каждом есть что-то зовущее. Жгуче-сексуальное, темное. Цыганские корни? Магия? Пялюсь на нее и от самого себя офигеваю — как, блядь, я мог сразу не разглядеть, какая она чувственная? Это же очевидно.

Шоры на глазах были?

Смотрю на нее, и все вокруг перестает существовать. Слепит. Я хочу ее наживую без остановки, еще и еще. Дурею от возбуждения. Захлебываюсь похотью, жаждой. От осознания, насколько Эля обалденная, топит острой ревностью.

Штурман манит к себе.

Сердце колотится на ускоренке. Пытаюсь найти научное объяснение тому, что ощущаю, и почему так сильно. Я, мать вашу, хоть и бухой, но все же ученый! Между делом оцениваю биохимию, выбросы гормонов в кровь и все прочее — я помню о программе, заложенной в ДНК, которая требует искать партнера и размножаться с ним. Программа врожденная, она-то и дает вкупе с гормональной поддержкой яркое чувство, названное любовью.

Но не получается. Не сходится. Не складывается.

Когда занимаюсь с Элиной сексом, я натуральным образом с ума схожу. Машина ослепила, сбила на хрен, из салона при столкновении вылетел.

Я когда в ней — клянусь, будто бога вижу.

Не могу от этого отказаться. Обрубить свои чувства во имя дружбы, семьи, карьеры — равносильно предательству.

Я смотрю, как Элина глазки строит, и понимаю: мне конец.

Знаю, о чем говорю. Мне двадцать шесть, и я влюблялся сотни раз, буквально в каждую, с кем спал, понемногу, но обязательно. Программы ДНК прекрасно при этом контролировал.

Сейчас я ощущаю счастье, граничащее с болью. Взаимность Элины делает меня легально обдолбанным.

Она подходит и обнимает за шею. Вдыхаю ее запах, и все, что чувствую, многократно усиливается. Бля-я-ядь. Наклоняюсь, целую.

Она вырывается и кричит на ухо:

— Я тебя обожаю! Бог послал мне тебя! Я об этом молилась! Я буквально об этом молилась, Платон!

А я буквально вижу его сейчас. Иначе зачем еще мы созданы, если не чувствовать это? Если, блядь, не жить ярко? Если не любить так, что сердце в огне рвется. Зачем мы тогда, на хуй, созданы?!

— И я тебя, — отвечаю.

Она стреляет в глаза. Ловлю губы, целую снова. Ее вкус, лайм, текила — смешиваются. Мир падает на бок, опять и опять. Переворачивается. Жажда ее тела растет. Охуенное предвкушение — трахать Элину Одинцову, острую на язык московскую суку. Мою. Номер наш на всю ночь, времени море.

Мы развлекаемся после ужина в клубе, танцуем, целуемся.

Брат пожелал мне похмелья и осознания. Сухого, жесткого похмелья, чтобы случилась переоценка, чтобы накрыло пониманием. Он сказал, что за поступки придется понести ответственность.

Кто проиграет в гонке — вылетает из команды Охотников. Справедливо.

Я впервые в жизни свободен и ощущаю облегчение. Голова кружится.

С Элей мы весь вечер занимаемся любовью, делимся очень личным, разговариваем, ржем до слез, ссоримся и миримся. Раньше я думал, что влюбляюсь легко и с первого взгляда.

Раньше я много думал лишнего.

Элина отлучается в дамскую комнату. Пока жду, выхожу на огромный балкон. Подойдя к бортику, смотрю на город. Сердце колотится, в висках пульсирует.

Это не конец света. Это освобождение. Новые шаги, новая жизнь. Это не потеря семьи — это свобода, и я справлюсь.

Когда Элина возвращается, я снова хочу ее. Она меня чувствует, обнимает, мы целуемся.

Кутаю ее в плед, который на выходе дали.

— Я тебя люблю, — признается она снова. Улыбается, светится радостью.

Она повторяет эти слова без остановки, и меня это совершенно не раздражает. Они как уколы радости.

Смотрю в ее глаза и натуральным образом плавлюсь. От ее счастья, уровня доверия и надежды.

Целуемся. Мир крутится. Впереди свобода и что-то новое.

— Тише-тише-тише, — шепчет Эля и отворачивается. — Платон, тише, разогнался. Мы тут не вдвоем.

Фигуру слева я отметил сразу, но значения не придал. Мало ли кто вышел подышать ночью на балкон. Чувак стоит у бортика, пялится вниз.

— Да пофиг, — отмахиваюсь.

— Мне звонят, погоди. Это брат, может быть важно.

Элина подносит мобильник к уху и отходит на несколько шагов. Секретничает. Что там за брат такой? Интересно будет познакомиться.

— Принесу куртку, — говорю я ей и захожу в клуб.

Появляюсь буквально через пару минут с верхней одеждой. Эля уже закончила разговор и стоит рядом с тем чуваком.

Я подхожу ближе и считываю, наконец, в полумраке слабо освещенного балкона фигуру и черты лица. Узнаю, конечно, сразу же.

Тимофей Агаев оглядывается, качает головой и сообщает Эле с усмешкой:

— А я все гадал, кто из братьев сегодня с тобой. Оказывается, старший. Его очередь?

— Твои шутки не оригинальны, Тим, — выдаю с улыбкой. — Придумай что-то, чего я не слышал хотя бы за последние пару часов.

— Раздолбал Сливу? Эпично было, я запись видел.

Ответить не успеваю, потому что он произносит с какой-то пробирающей горечью:

— Привет, Пла-то-ша.

Руки не протягивает — знает, что не пожму. Поворачивается к краю. Держась за бортик, наклоняется вниз. Я делаю инстинктивное движение вперед, чтобы схватить, но Тим тормозит в более-менее безопасной позиции. Черт. Сердце успело екнуть.

Замираем оба.

Элина смотрит на меня, глаза у нее круглые. Она стучит пальцем по виску. Киваю.