— Ты так и не показал мне права.

— Можешь выйти прямо сейчас.

Прищуриваюсь. Платон делает то же самое, потом усмехается. Я тоже. Снимаю куртку, согревшись.

Фура летит по трассе, он выглядит вполне в себе уверенным. Этот парень, видимо, умеет управлять всеми видами транспорта, какие только существуют.

Я смотрю перед собой. На дорогу. Любуюсь высоченными, присыпанными снегом соснами — сказочно красиво! — и думаю о том, что приедем мы только завтра.

Платон достает из пакета конфеты и протягивает мне:

— Хочешь?

— Да в порядке все! Правда. Платон Игоревич... нет, он ведет себя идеально! — щебечу. — Не знаю, что ты с ним сделал, но продолжай.

— Покажи-ка мне идеального Платона Игоревича, — посмеивается Егор.

Я так быстро переключаюсь на режим «видео», что он успевает увидеть, как демонстративно его бро закатывает глаза и брезгливо морщится.

— Брюзга, — выдаю я тихонько.

— Привет, Платон Игоревич! — радостно здоровается Егор, широко зевает. — Как полет?

— Я не знаю, что ты мне будешь должен, — кивает Платон в мою сторону. — Ее рот не закрывается ни на мгновение.

— Ее рот безупречен. Ой ладно, куда ты без штурмана? Элинка меня подменит. Малышка, подменишь же?

— Я уже открыла навигатор и контролирую каждый шаг твоего брата. — Ерзаю в удобном кресле.

— Гут. — Егор потягивается и прикрывает рот ладонью, снова борясь с зевотой.

— Как погода? — Это Платон созрел для вопроса.

— Холоднее на пару градусов, и снег. Много снега.

— У нас есть шипы, это ничего.

— И лопаты, ага. Но копать я не буду.

— Какой у тебя сейчас план?

— Пройдусь по трассе, посмотрю, что они там переделали. И может, вздремну пару часов. А вам легкой дороги. Элин, следи, чтобы Платон не заснул за рулем.

— Уж поверь, я слежу за этим так, как ни за чем в жизни не следила.

Егор смеется и, помахав, отключается.

Ощущение «ну что мы за твари последние» зависает в воздухе, и пару минут в салоне тихо.

Воспоминания медленно обдирают совесть, подобно повару, снимающему шелуху с лука, немного даже глаза щиплет. Платон вздыхает, я тоже.

Через минуту становится легче. А потом еще легче. Удивительно, но чувство стыда нас как будто сближает.

Спустя час утренней сонной тишины Смолин произносит вполне миролюбиво:

— Давай я извинюсь за случившееся?

— Зачем это?

— Ехать еще долго, а ты дергаешься. Ну и я так понял, что из жизни нашей семьи ты никуда деваться не собираешься, так что... извини, что накинулся. Никак иначе этот поступок, кроме как хреновым, я назвать не могу. — Он смотрит на дорогу не отрываясь.

Скорее всего, Платон готовился сказать эти слова. Заранее готовился. Наверное, с того момента, как понял, что нам вместе ехать. Или с того, как увидел, что я утешаю Егора в кальянной? Уж слишком отрепетированными прозвучали извинения.

Потираю предплечья. Что если его предложение сходить на свидание было всерьез? Что, если?..

Он ревнует.

Я прячу глаза.

— Мы оба сорвались. Ты, кстати, горяч. — Смешок в конце выходит нервным.

Платон расправляет плечи, разминаясь. Усмехается.

— Перестань.

— Что перестать?

Воздух становится тяжелым, приходится сделать усилие, чтобы втянуть его в легкие.

— Дразнить. Выбрала брата, следуй за своим выбором. Телок мы еще ни разу не делили и не будем.

Телок.

Платон так сбавляет значимость происходящего.

— Нам нужно относиться с юмором к тому, что произошло.

— Ну да.

Едем. Пытаемся относиться с юмором. Смакуем это ощущение. Тонем в нем, наверное. Он тоже, иначе на фига полез со своими извинениями?

Кабина просто огромная! Целая комната. Здесь в полный рост встать можно, погулять, зарядочку сделать, йогой заняться. А уж сексом — так вообще без стеснения. Даже шторки имеются, которые можно задвинуть. В этом плане я фуры никогда не рассматривала.

Эти шуточки, слава богу, хватает ума не озвучить вслух.

Из минусов — наблюдать за Платоном украдкой не получается, приходится к нему повернуться. А еще непривычно видеть его слева.

Он смотрит на дорогу, уверенно держит руль, словно не в первый раз. Стрелка спидометра постоянно на девяносто кэмэ, мы летим ровно, будто на автопилоте.

— Если завалим грант и тебя вышвырнут, можешь пойти в дальнобойщики. — Оглядываюсь, потираю панель. — Ну а что? — развожу руками. — Ты ведь согласился рассмотреть мою идею, я чувствую вину, вдруг не справимся, и ищу для тебя пути отхода. На случай катастрофы.

— Ты в таком случае просто умотаешь обратно в столицу?

— Да, придется. Но, честно говоря, не хочется. О! Впереди заправка! Мы же купим кофе? Пожалуйста-пожалуйста.

Платон показывает термос.

— Мама... — начинает говорить и моментально осекается. Я расплываюсь в улыбке, и он бурчит без энтузиазма: — …сварила в дорогу.

— Ну конечно. А где же бутербродики?

Смолин качает головой и врубает поворотник.

Спустя некоторое время я замираю с двумя стаканчиками капучино у фуры. Понятия не имею, как забираться в кабину, когда руки заняты. Платон, который наматывал круги вокруг, любезно соглашается помочь.

Отпиваю кофе, и настроение улучшается. Трасса по-прежнему полупустая. Платон крепко о чем-то задумывается и, явно забывшись, делает глоток капучино, что я купила для него, морщится из-за сиропа, но не комментирует. Дала, видимо, лишку. Из-за женских дел через четыре часа нам нужно будет снова остановиться, и я смотрю по навигатору, где это удобнее будет сделать.

— Почему не хочется обратно в столицу? Я думал, тебе здесь скучно.

— Почему это скучно? — Даже от мобильника отрываюсь.

— Все, кто приезжает из Москвы, сокрушаются, как ужасно мы здесь живем и что они бы так не смогли.

— Вероника?

Платон кривится.

— Сплетничать — это нормально. По одной из теорий, именно благодаря сплетням человечество развило речь. — Я без спроса забираюсь в пакет и достаю оттуда домашний пирожок, с удовольствием откусываю. — М-м-м, с капустой. Обожаю. Маме респект. Очень вкусно.

Платон проверяет, сколько до ближайшего населенного пункта, чтобы меня высадить. Много.

Продолжаю:

— На самом деле Дарина мне уже все рассказала: каждая сказанная Вероникой фраза заканчивалась вздохом по поводу того, как классно ей раньше жилось и в каком дерьме она оказалась из-за досадной ошибки. Сослали на целый год в колхоз. Я бы такую дрянь притопила.

— Жаль, тебя тогда с нами еще не было.

Смеюсь:

— Понятно. У вас всех посттравматический синдром имени Вероники. А я вообще-то искренне считаю работу здесь повышением. И эта строчка в трудовой мне здорово поможет. А еще мне здесь нравится.

— Реально?

— Шутишь? — Я делаю глоток кофе, потом фотографирую стаканчик на фоне панели мерса и трассы и отправляю енотам. — У меня строгая семья, я впервые в жизни свободна! Еду на фуре смотреть ралли. Смущаюсь из-за того, что натворила дел с тобой, предвкушаю встречу с Егором. Столько чувств и эмоций внутри, сколько давным-давно не было. Да и то, что было, пропитано больше горечью.

— Почему горечью? — интересуется Платон будто искренне.

Берет купленный для него кофе и снова пьет, забывшись. Опять морщится из-за сладости, но воспитанно молчит. Улыбаюсь шире. Самый добрый дальнобойщик.

Я снимаю куртку, потягиваюсь всем телом. Чат оживает — быстро просматриваю сообщения. Фотографирую Платона украдкой и отправляю девчонкам с припиской: «Потом расскажу». В ответ приходят проклятия. Смеюсь.

— Ты сказала, что цыганка и тебе такое нельзя. Это правда?

— Наполовину. Моя мама цыганка, папа буквально выкрал ее из табора.

— Серьезно?

— Да. Я... обычно о таком не рассказываю, но раз уж ляпнула. У меня есть сестра и брат. Бабуля. Родители. И все они предельно интересуются моей личной жизнью. Если какой-то парень провожает меня до дома, следующим утром за завтраком семья обсуждает его досье и прикидывает, какие у нас родятся дети. Когда он на мне, разумеется, женится. Потому что проводить девушку можно, только имея на ее счет серьезные намерения.