Едем дальше.

Проезжаем трассу на два раза.

Она не длинная, но действительно очень непростая — с крутыми поворотами, горками, ямами. А еще живописная. Только успеваю вертеть головой и щелкать на телефон потрясающие пейзажи.

Чернота стен завода, который явно когда-то горел, пугает и восхищает одновременно. Теперь вокруг летают птицы, вьют гнезда. Мощные хвойные деревья стремятся ввысь, сезонные речушки журчат вдоль дороги, набирают силу, напитываясь потеплением. Часть трассы проложена рядом с обрывом, и я прихожу к выводу, что организаторы — сумасшедшие.

Смотрю на затылки братьев. На их лица украдкой. Смолины максимально сосредоточены. Я тоже не дура — как мышь сижу, не отвлекаю. Мое дело — не мешать и фотографировать, но Егор то и дело поворачивается и бегло подмигивает. От этих простых знаков внимания душа надрывается, как красный, изрисованный сомнениями лист бумаги. В горле пересыхает. Платон крутит руль быстро и легко, называет градусы поворотов. Четко, предельно серьезно.

«Я им мешаю» — первая мысль в начале второго проезда.

«Я втянулась и безумно переживаю за обоих» — следующая. Крепкая, пустившая корни в нутро.

Делаю несколько фотографий братьев со своего ракурса. Они так близки, невероятно. Я тоже безумно люблю сестру и брата, но у нас троих абсолютно разные интересы, мы никогда не занимались чем-то вместе.

Игорь Смолин прав: игры закончились, происходящее слишком серьезно. Я планировала развлечься в классной компании. Какое тут развлечение!

Сутки с Платоном в одной машине были лишними. Мы зашли далеко, и продолжать делать вид, что все как раньше, — теперь гораздо сложнее.

В какой-то момент он съезжает с трассы, выходит из машины и осматривается. Изучает грунт, судя по всему. Егор быстро поворачивается, притягивает меня к себе и целует.

— С ума сошел! Тебе нужно сосредоточиться! — взрываюсь, отшатнувшись.

Сама себя не понимаю. Почему все будто на грани? Откуда эти чертовы ощущения, словно я неделю ничего не ела и теперь плыву от слабости?

— Да не бойся ты так, — смеется он. — Дядя Игорь тебе наговорил чего-то? Забей, все будет нормально. Маленький поцелуй на удачу. Ну же! — Егор широко улыбается. Тычет пальцем в щеку.

Платон идет по дороге вперед. Я быстро чмокаю и сразу смотрю на него — он уже повернулся обратно. Сердце долбит о ребра гулко и технично.

Платон садится в машину, на меня внимания не обращает совсем, поясняет Егору что-то по погоде и ландшафту. Братья включаются в активные рассуждения по поводу скорости и маневров.

А у меня кружится голова. Наблюдаю за Платоном. Как сжимает и плавно крутит руль, какие длинные у него пальцы. Четкий профиль, ровный крупноватый нос, совершенно обыкновенные тонкие губы, которые я не отличила бы от других и из десятка вариантов. Платон вообще не красавец по моим стандартам. Черная толстовка, черный жилет. Резковатая туалетная вода. Сердце сжимается от мысли, что хочу быть с ним.

Тяга становится сильнее, она глупая и бессмысленная, она приведет к новой боли и разрушению. Мы как минимум не во вкусе друг друга. Он мамина корзиночка, что живет в гараже. У нас обоих есть Егор! И Платон им дорожит точно больше, чем какой-то там телкой. То, что я испытываю, — наверное, гнусная похоть, которую нужно побороть. Что ж так кожа-то горит, зачем это?

Жила себе жила, а потом умом двинулась.

Что же я наделала?

Платон ведет себя так, будто меня не существует. Егор весело подмигивает и просит еще чуть потерпеть.

Машина снова останавливается, братья выходят на улицу, рассматривают трамплин. Я тоже выхожу, чтобы глотнуть воздуха и сделать пару снимков. Мимо проносятся несколько тачек.

Егор просит сделать фотографию — слушаюсь.

Потом он просит Платона сфотографировать нас вместе. Тот ни о чем не просит, но просьбу выполняет.

В лагерь я еду с непрекращающимся гулом в ушах.

***

Остаток дня мы с Платоном, к счастью, не пересекаемся, и становится полегче. Он общается с другими спортсменами и их командами — многих знает. Крутится вокруг Акулы, осматривая ее снова и снова. Откровенно любуясь.

Атмосфера вокруг крутая, и я наконец расслабляюсь. Стараюсь много фотографировать и скидывать енотам. На снимок, где два брата получились особенно хорошо, Кира присылает разбитое сердце.

В следующий раз я вижу Платона только на брифе. Это такое собрание для спортсменов, где объясняют правила и условия. Я поначалу слушаю рассеянно, но, когда организаторы доходят до темы чрезвычайных происшествий, ощущаю тревогу в полном масштабе.

Рассказывают, что делать при аварии. Как бездыханное тело товарища из машины доставать. Как тушить пожар. Как долго выдерживает защита.

Смолины, да и остальные гонщики, которых в шатер набилось под сотню, слушают, кивают, дают какие-то советы друг другу. Им весело. Они ни о чем не тревожатся.

Я поднимаюсь и незаметно выхожу на воздух.

Экипажи самоубийц.

Смолины появляются минут через тридцать — в прекрасном расположении духа. Смеются, толкают друг друга. Платон мажет по мне совершенно равнодушным взглядом, и я убеждаюсь, что все правильно.

Позже, уже перед квалификационным заездом, когда мы встречаемся у старта, он спрашивает:

— Что пожелаешь?

Весь последний час стремительно темнеет. Стартовая площадка неплохо освещена, и тем не менее скоро черная ночь. На Платоне красный фирменный комбинезон, видно, что очень хороший и дорогой. Перчатки. В руке шлем.

— Вам с Егором?

— Ага, — усмехается.

Вокруг нас носятся толпы мужиков. Уверенных в себе, настроенных на победу. Журналисты снимают репортажи, берут интервью у тех, кто готовится к старту или уже финишировал. Где-то вдалеке играет музыка. Ведущие освещают происходящие, всюду летают дроны. Команды топчутся у мониторов и активно переживают. Сама так буду делать через минуту, займу местечко среди Охотников.

Платон пялится в упор. Его бровь насмешливо взлетает.

И я осознаю, что пасовать поздно. Мы здесь, и мы команда. В данный момент ничего не имеет значения, кроме победы. Если начну ныть, то перестану для них существовать.

— Больше агрессии, — говорю совершенно серьезно.

Платон усмехается и выглядит довольным, как объевшийся сметаны наглый кот. Мы смотрим друг другу в глаза, сердце работает на максимальных оборотах, его не иначе как настроила лучшая команда механиков.

Платон самодовольно кивает:

— Этого добра достаточно. Болей за нас.

Он идет к Акуле, возле которой прохаживается Егор. Братья надевают шлемы. Я делаю еще один снимок.

Игорь Смолин дает последние наставления.

Звук мощного движка субару режет барабанные перепонки.

Пять. Четыре. Три. Два. Один.

Старт! Машина срывается с места.

Платон

В первый день гонки мы прошли четыре спецучастка. Во второй, сегодня, — их восемь. Я поправляю перчатки и смотрю вперед через лобовое.

Вчера было значительно холоднее, предстоящий заезд приходится на обеденное время, солнце слепит. Кристаллизация льда другая. Трасса опять будет абсолютно новой.

Жарко. Приоткрываю дверь и хватаю ртом воздух. Капля пота катится между лопатками. Передергиваю плечами. Пульс работает ровно, сердечная мышца молотком отбивает секунды, но то и дело норовит ускориться. Я дышу медленно животом, чтобы нормализовать ритм.

После старта жара перестанет иметь значение. Все перестанет иметь значение. Но до этой точки нужно дожить и не слететь с катушек.

Вчера было с десяток технических сходов, три хороших экипажа вылетели с трассы. Один гонщик отбыл по скорой, парень бешеный в хорошем смысле слова. Надеюсь, скоро вернется в строй. Стремно — когда вынужден быть не участником, а зрителем. Ломает морально сильнее, чем физические травмы.

Отец уже говорил со спонсорами.

Установка — сдохнуть, но прийти в первой тройке.

Я планирую быть первым. Выбор небольшой: или добиться цели, или сойти с ума.