— Тебе не обязательно надевать бельё, но ты идешь со мной. На самом деле, я предпочитаю тебя голой.

Она хихикает, закатывая глаза, и закрывает свой компьютер. — Отлично.

Как только Исайя устраивается в моей комнате, мы с Миллером уходим в бассейн. Я думал, что это будет внутреннее помещение, учитывая, что зимой Бостон замерзает, но оно снаружи, на крыше.

Она снова в том темно-зеленом купальнике, и теперь, когда я знаю, что под ним, я отказываюсь скрывать свое изумление, когда она оставляет полотенце на стуле и дефилирует своей задницей к бассейну. Ее бедра покачиваются, ее ляжки трутся друг о друга при каждом шаге, чертовски аппетитные со всей этой загорелой и покрытой татуировками кожей.

— Именно поэтому мне было нужно, чтобы ты пошла со мной. Это именно та мотивация, которую я искал.

— Так ты привел меня сюда только для того, чтобы я могла тебя мотивировать? — спрашивает она, соскальзывая в воду.

— Да… очевидно.

Я следую сзади, пытаясь унять растущую эрекцию в плавках, но нет ни единого шанса, что это пройдет, находясь так близко к ее почти обнаженному телу, особенно теперь, когда я знаю каково это — быть внутри нее.

На улице темно, бассейн закрыт, но взлом и проникновение в бассейн отеля не в новинку ни для кого из нас.

Миллер остается на мелководье, где она может стоять, а я делаю пару неторопливых кругов, позволяя ей немного собраться с мыслями. Я все равно собираюсь зайти туда через минуту.

Она сидит на верхней ступеньке лестницы, ведущей к бассейну, когда я возвращаюсь к ней.

— Я хочу чтобы ты сделал больше татуировок, — заявляет она, когда я гребу по воде.

— С чего это вдруг?

— Просто от одного взгляда на тебя. Они хорошо смотрятся на твоей коже.

— Хорошо.

Я пробираюсь к ней по воде. — Я хочу, чтобы ты носила меньше одежды.

— С чего это вдруг?

Я пожимаю плечами.

— Нравится смотреть на тебя.

Она улыбается, на мгновение остатки прежнего напряжения исчезли.

— Хочешь поговорить об этом?

Спрашиваю я, откидывая назад мокрые волосы.

— Нет.

— Хорошо. Почему бы нам все равно не поговорить об этом. — Снимая ее со ступеньки, мои пальцы скользят вниз по ее предплечьям, теребя ее кисти, и, может быть, это потому, что они под водой, или потому, что здесь больше никого нет, чтобы увидеть это, но она поддается физическому контакту.

Испытывая свою удачу, я откидываюсь на выступ, приглашая ее встать передо мной. Я обнимаю ее сзади за талию, прижимая к себе, когда она говорит: — Мне нужно ехать в Лос-Анджелес.

Я замираю, меня охватывает паника. — Но ты сказала…

— Не надолго. Я вернусь, но для обложки журнала фотографу нужно сделать снимки и отредактировать их до сентября. Я дам интервью, когда вернусь к работе, но номер журнала выйдет, я думаю, через две недели.

Она откидывает голову мне на грудь, словно признавая свое поражение.

Мне это не нравится. Мысль о ее отъезде мне не нравится. Что, если она доберется туда и не захочет возвращаться? Что, если она вернется к своей реальной жизни и поймет, что ей надоело быть в Чикаго?

Ломая голову, я ищу решение. — Тебе обязательно быть именно на той кухне во время съемок?

— Нет, но у меня нет никаких связей на кухне в Чикаго.

— Воспользуйся моей.

Ее голова откидывается назад, когда она смотрит на меня.

— Она подошла бы? Это же только для фотографий, верно? Ты сама сказала, что на нее приятно смотреть.

Она хмурит брови. — Да, но…

— Тогда решено.

— Кай, ты уверен? В этом будет задействована целая команда людей. Они захватят твой дом на целый день.

— Если это удержит тебя от отъезда, тогда да, я уверен.

Взгляд Миллер смягчается, она обводит взглядом мое лицо, прежде чем она выдыхает и снова прижимается ко мне, но на этот раз с облегчением.

— Спасибо тебе, Кай.

Теперь, когда она немного расслабилась, я позволяю своим рукам блуждать под водой, скользя по ее ребрам. — Это то, что тебя так напрягло? В этом нет особой проблемы

— Мне кажется, я забыла о том, что меня ждет после этого. Что, если у меня не получится восстановиться, Кай? Что, если я больше недостаточно хороша? Я потратила всю свою жизнь на то, чтобы сделать эту карьеру, и к чему в итоге пришла? Готовлю шоколадное печенье и банановый хлеб для бейсбольной команды? Боже.

Она закрывает лицо руками. — Это слишком важно для меня, чтобы валять дурака все лето. Я должна была сосредоточиться на работе, а теперь все происходит так быстро, и я ничего не подготовила. Критики съедят меня заживо и…

— Эй, — успокаиваю я, проводя руками по ее, чтобы убрать их от лица. — Сделай глубокий вдох.

Она делает, как я говорю, пока я провожу ладонями вверх по ее плечам, чувствуя, как там сгустилось напряжение. Я разминаю ее. — Ты должна быть веселой, помнишь? Это я напрягаюсь.

Она издает смешок, напряжение немного спадает, но недостаточно.

Я не буду лгать. Ее слова заставляют меня чувствовать себя дерьмово. Из-за меня она не может работать или практиковаться на кухне. Мы отвлекали ее все лето, держали подальше от этого мира, в котором она так усердно работала, чтобы добиться успеха, и теперь она в панике, потому что те недели, которые она должна была восстанавливать свою уверенность на кухне, она провела, путешествуя с моей командой и заботясь о моем сыне.

Я нажимаю большими пальцами на напряженные ее плечи. — Какой сценарий во всем этом наихудший?

Она на секунду задумывается. — Я никогда не смогу вернуть себе прежнюю увлеченность. Я больше никогда не смогу готовить десерты высокого класса. Мой список поваров-официантов бросил меня, и меня больше никогда не возьмут на работу. Меня выгоняют из индустрии, и в итоге я работаю в отделе выпечки продуктового магазина, украшаю торты для вечеринки в честь выхода Карен на пенсию, но потом, конечно, она, блядь, жалуется, потому что фиолетовая глазурь — это неправильный оттенок фиолетового. Итак, я проклинаю ее, потому что в мире есть проблемы похуже, чем то, что в ее глазури больше баклажанового, чем фиалки, из-за чего меня тоже оттуда увольняют и теперь я живу в доме своего отца и сплю на его диване, а он ужасно разочарован, потому что пожертвовал всей своей жизнью ради меня, и теперь я безработная и занимаюсь диванным серфингом.

Я не могу удержаться от смеха, который, к счастью, у нее тоже вырывается. — Чертовски драматично, Миллс.

— Это может случиться.

— Этого не случится. Даже если ты покинешь мир высшего класса, ты все равно крутой пекарь. Ты бы открыла свою собственную пекарню или что-нибудь не менее потрясающее. Тебе не повезет в карьере. Ты трудолюбивый и невероятно талантливый. Это не меняется просто так.

Я ничего не упоминаю о Монти, потому что это полный абсурд, что она беспокоится о разочаровании своего отца, и я думаю, она тоже это знает. Этот парень смотрит на свою дочь так, словно она повесила гребаную луну.

— Мне нужно серьезно отнестись к кухне, когда мы вернемся домой.

— Хорошо, — спокойно соглашаюсь я. — Ты права, но сегодня ты ничего не сможешь с этим поделать. Так что сейчас нет смысла переживать по этому поводу.

Наклоняясь, я целую ее в плечо. — Мне нужно напомнить тебе, как получать удовольствие?

Она снова расслабляется от моих прикосновений, прижимаясь задницей к изгибу моих бедер под водой. — Ты совсем другой человек, чем был в начале лета.

— Да, ну, за последние два дня я потрахался и не нанес ни одного удара, так что дела у меня идут на лад.

Я провожу руками по ее животу и грудт, едва касаясь подушечками больших пальцев ее сосков. — Кроме того, я же говорил тебе, прежний Кай был другим. У него была необузданная жилка.

— Хмм, — напевает она, прижимаясь ко мне, ее тело оживает под моими прикосновениями. — И что же делал старый Кай, чтобы повеселиться?

Опускаясь ниже, я играю с завязками ее плавок от бикини, прилегающими к бедрам. Нащупав конец одной из них, я дергаю. — Он купался нагишом.