А затем моя грудь увеличивается вдвое, когда она прижимается губами к его макушке, когда понимает, что он засыпает.

Это так нежно и естественно. Легко и без раздумий. Именно так я проявляю привязанность к своему сыну.

Боже, они чертовски милы вместе.

Я переминаюсь с ноги на ногу, и пол скрипит, нарушая этот приятный момент. Глаза Макса снова распахиваются, когда они вдвоем поворачиваются в мою сторону, обнаруживая меня в комнате.

Они оба улыбаются.

— Папа.

Макс протягивает руку хватая воздух, как будто он пытается дотянуться до меня.

— Привет, Баг. — я вхожу в комнату и присоединяюсь к ним, присаживаясь на корточки рядом с диваном. — Что ты тут читаешь?

Он указывает на иллюстрированную детскую книжку в руке Миллер, издавая какой-то звук, начинающийся со звука “Б”. Его версия высказывания о книге.

— Да, ты прав. Это книга.

Я стараюсь произносить слова по слогам, чтобы он мог услышать их все, когда мой взгляд перемещается на Миллер, и я нахожу ее такой же сонной и довольной, как и моего сына. — Разве вы двое не выглядите такими уютными?

Я убираю волосы Макса с его глаз, затем делаю то же самое с ней, потому что мне сейчас наплевать на ее правила. Она здесь совсем ненадолго, поэтому в этот момент я собираюсь относиться к ней так, как хочу относиться к ней — как если бы она была моей.

— Все в порядке?

Я снимаю кепку, роняя ее на пол, потому что поля мешают мне разглядеть их.

Миллер кивает с сонной улыбкой, прежде чем ее взгляд устремляется прямо на бейсболку, где она лежит вверх тормашками. — Что это?

Мое внимание следует за ее взглядом, и я нахожу маленькую фотографию, засунутую за внутреннюю ленту. Я вытаскиваю ее, чтобы показать ей, края стерлись от того, что я прикасался к нему во время каждой игры.

Это крошечная фотография Макса, когда ему было всего семь месяцев. Всего через несколько недель после того, как он вошел в мою жизнь и изменил ее навсегда.

Лицо Миллер смягчается со вздохом. — Ты касаешься этого перед каждым подачей. Я видела это прошлой ночью.

— Да. Судьи должны проверять ее перед каждой игрой, чтобы убедиться, что в ней нет ничего подозрительного, что могло бы дать мне преимущество, но большинство из них уже знают, что она там. Это сентиментально, но когда я на взводе и испытываю стресс, это хорошее напоминание о том, что работа — не самое важное в моей жизни. Так и есть.

Она кривит губы, прикусывая нижнюю. — Ты хороший отец, Кай.

Я слегка улыбаюсь ей, чувствуя, что я заслуживаю этих слов.

— Давай ляжем спать.

Я говорю это своему сыну, потому что ночевки с Миллер противоречат ее правилам.

Я хочу сказать ей, что ее границы — чушь собачья, но у меня точно нет права говорить это, когда я решил игнорировать свои собственные границы всего две ночи назад. И вот я здесь, в мире неприятностей из-за этого. Я чувствую, что болезненное прощание затягивается в моем будущем, так что да. . Может быть, какая-то часть меня хочет, чтобы она тоже почувствовала то же самое.

С Максом на руках Миллер следует за мной обратно в мой номер. В последнее время наше пребывание в отеле стало более плавным, как будто наши два номера предназначены для того, чтобы быть одним целым. Если Миллер укладывает Макса спать, она уводит его в свою комнату, чтобы увести подальше от игрушек и хаоса. И если мы все здесь вместе, она приходит и проводит время с нами у меня.

Как только мы переступаем порог, разделяющий наши комнаты, у Миллер звонит телефон. Она вытаскивает его из заднего кармана, кожа между бровями стягивается.

— Кто это?

— Вайолет. Мой агент.

Она кивает в сторону своей комнаты, прежде чем проскользнуть внутрь и закрыть за собой дверь, чтобы сохранить разговор в тайне.

Меня мгновенно охватывает паника. Зачем кому-то с работы звонить ей? У нее отпуск еще на три недели. Она моя еще на три недели.

Усаживая Макса в кресло в своей комнате, я прижимаю его к груди, чтобы провести с ним немного времени до конца дня, пытаясь не позволить моему новому беспокойству прервать наше совместное времяпрепровождение. Он прижимается ко мне, весь сонный, прежде чем снова указывает на комнату Миллер.

— Ммм, — промычал он.

— Что, Баг?

Он снова указывает на дверь. — Ммм.

— Ты пытаешься сказать “Миллер”?

— Ммм.

— Да, это Миллер.

Я раскачиваюсь на стуле, потирая рукой его спинку и наклоняя голову, чтобы посмотреть на него. — Ты любишь Миллер?

Он, вероятно, не понимает, о чем я спрашиваю, но все равно кивает, уловив вопрос в моей интонации.

Даже если он не понимает, что он только что ответил, я знаю, что мой мальчик любит эту девушку.

— Я знаю, что любишь.

Я целую его в макушку. — Она тоже любит тебя, приятель.

Через несколько минут Макс засыпает у меня на руках, поэтому я осторожно укладываю его в кроватку, выключая большую часть света, но затем расслабленная и спокойная атмосфера полностью меняется, когда Миллер приоткрывает дверь между нашими комнатами.

На ее хорошеньком личике заметно напряжение.

— Я иду спать.

Я ловлю дверь, прежде чем она закрывает ее. — Что случилось?

— Просто устала.

Чушь собачья. Она была уставшей до того телефонного звонка, но больше нет. Теперь она расстроена.

— Чего она хотела?

— Кай…

— Ты собираешься вернуться раньше?

Вопрос звучит так жалобно и отчаянно, и, возможно, это против ее правил — показывать эту мою сторону, но мне насрать. Я быстро учусь тому, что я обладаю обоими этими качествами, когда дело касается ее.

— Нет… Нет, я не собираюсь возвращаться раньше. Речь шла о готовящейся статье, но это тоже не имеет большого значения.

Она заставляет себя улыбнуться, но это выглядит неправильно. Это не легкая, дьявольская или грязная улыбка. Я ее совсем не узнаю.

Я и раньше видел Миллер расстроенной из-за работы, но в основном, когда у нее возникали проблемы на кухне. Это напряжение на ее лице не похоже на предыдущую версию. Я чувствую дистанцию, которую она увеличивает, хотя находится меньше чем в футе от меня, и это расстояние только увеличивается, когда она говорит: — Я собираюсь немного поспать. Увидимся завтра.

И она закрывает передо мной дверь.

Что, черт возьми, было с этим телефонным звонком?

Миллер — веселый человек. Необузданный. Тот, кто знает, как дать волю чувствам, когда я слишком увлечен жизнью. Итак, час спустя, когда я лежу в темноте и вижу, что из ее комнаты все еще пробивается луч света под нашей дверью, я достаю телефон, чтобы написать брату.

Я: Ты не спишь?

Исайя: Нет

Я: Ты один или у тебя компания?

Это мой брат. Я должен спросить.

Исайя: Один. Я меняю свои привычки, помнишь?

Я: Конечно. Ты не мог бы подойти и потусоваться с Максом часок или около того? Он уже спит, а мне нужно увести Миллер из ее комнаты.

Исайя: Звучит извращенно. Монти знает, что ты тайком увозишь его дочь из отеля прямо у него под носом?

Я: Пожалуйста, заткнись. Ты придешь или нет?

Исайя: Боже. Ты сорок восемь часов не занимался сексом, и ты снова ворчун. Да, я приду.

Дверь между нашими комнатами не заперта. Она не запиралась неделями, поэтому я открываю ее и вижу бодрствующую Миллер, сидящую за столом с открытым ноутбуком и блокнотом, покрытым беспорядочными каракулями. Она поставила одну ногу на стул, положив подбородок на колено, каштановые волосы цвета эспрессо собраны в узел, свет от компьютера освещает ее лицо. Она сидит так близко, словно надеется, что любая информация на экране волшебным образом перейдет в ее мозг, и даже с порога я могу сказать, что она переживает из-за рецептов.

— Миллс, надень свой купальник. Ты идешь со мной.

Она резко оборачивается. — Почему?

— Потому что мне нужно расслабить плечо в бассейне.

— Но… — Она указывает на свой компьютер.