Я разомкнула губы, прервала наш поцелуй и отстранилась от Платона и с грустью отвернулась от него. Смахнула ладонью слёзы, чувствуя, как губы дрожат от обиды.

— Что-то не так? — забеспокоился мужчина и внимательно заглянул мне в глаза.

— Всё не так, Платон, — всхлипнула я, и меня затрясло в рыданиях. А холод усилился, поднялся ветер, пронизывая тело и леденя душу, остужая меня и отрезвляя.

— Но нам же хорошо вместе. Подумать только, мы снова вместе, Марта! — Плутоний радовался, как ребёнок, восторженно пританцовывая и вовлекая меня в свой танец.

Но я не сдвинулась с места, задеревенела и закрыла глаза, спасаясь от райского наслаждения…зыбкого наслаждения…иллюзии, что мечты нарисовали в моём разрозненном сознании.

— Уходи, прошу тебя, — взмолилась я, — я не хочу новой боли.

— Золушка моя, ну-ка открой свои прелестные глазки и посмотри на меня, — Платон тихонько затряс меня.

— Нет, не надо, хватит обмана, хватит миража, хватит запутывать паутину собственной жизни, — я скинула со своих плеч мягкие и тёплые руки мужчины и попятилась назад, не глядя, наощупь.

— Открой глаза, я сказал, — потребовал Платон тоном, не терпящим возражений, — что с тобой происходит? Очередные сумятицы?

— Не может быть, — я открыла глаза, полные горячих и горючих слёз, — за что мне это?

— Смотри на меня, смотри на меня, Марта, — мужчина взял мою руку и принялся аккуратно притягивать к себе, не отводя своего взгляда от моего, точно боялся потерять зрительный контакт, остерегался, что я опять отступлю, — что изменилось? Что тебя гложет?

— Сон, Платон, — я вскрикнула и непроизвольно сжала ладонь любимого.

— Какой сон, — не понял он, — ааа, тебе снятся дурные сны? Вспомнила, что снилось? Если сон скверный, надо о нём рассказать. Поделись со мной.

— Ты издеваешься? — я выдернула свою руку и осела на пол, закрываясь руками, прячась от своего подсознательного искушения в лице соблазнительного, такого же юного и непозволительного мне Платона.

— Я серьёзно, — он присел рядом, нахмурился, я бы сказала, слегка разозлился, — а вот ты издеваешься надо мной. Что, по праздной жизни с Липатовым соскучилась, раз гонишь меня? — глаза любимого вспыхнули яростным огнём, а я замолчала, не зная, что ответить.

Мой добрый волшебник выглядел безумно злым, устрашающе. Я перестала плакать и быстро заморгала. Я понимала, что Платон мне снится, и его не стоит бояться. Но мужчина смотрелся весьма реалистично, и целовались мы чересчур чувственно и натурально. Со мной ни разу не было такого, чтобы я не ощущала разницу между сном и явью. Мужчина тем временем навис надо мной, прижимая меня плотно к полу, расставив капкан своих рук по бокам от моих плеч.

— Ну, — допытывался Платон, — нечего сказать в своё оправдание? Если разлюбила, так и скажи. Будь честной. Ты же такая праведная моралистка, радеешь за правду.

— Почему я должна что-то объяснять видению из сна, — выпалила я, — тебя не существует, тебя нет, — снова закрыла глаза, спасаясь в неведении, догадываясь, что сон продолжится, нравится мне это или нет.

— Сон, говоришь, — усмехнулся мужчина, — а так?

Плутоний жадно завладел моими губами, жарко целуя, и каменным, раскалённым мужским телом подмял меня под себя, заставляя отбросить сумятицы и подчиниться ему.

— Ох, — выдохнула я, переводя дыхание, и начала подниматься, прижимая к себе простыню.

— Куда? Вернись! — потребовал Платон, заваливая меня обратно на своё влажное, разгоряченное тело.

— Пусти, я пить хочу, — запротестовала я и принялась отползать от любимого.

— Не-а, не пущу, — мужчина перевернулся, и я снова оказалась обездвижена под ним, — я, может, тоже не утолил свою жажду.

— Тем более, — уцепилась за возможность ретироваться и прийти в сознание после…такого, — давай прервёмся, попьём, отдышимся, успокоимся и поговорим в конце концов серьёзно.

Но Платон и не думал сдаваться, и отпускать меня, проводя требовательно ладонью по моей груди, опускаясь на живот и ниже. Я скрестила ноги и рукой зажала себя там. Да, в отнюдь не юные лета мне до сих пор стыдно называть некоторые вещи своими именами. Для меня слово «секс» то под запретом, и произношу я его шёпотом, чтобы никто не услышал и не отругал за сквернословие. А вот для моего Платонова-Волгина запретов нет.

— Или ты сама откроешь свою долину, и я утолю жажду по тебе, — любимый продолжает попытку вторжения своей шаловливой рукой в меня там, второй лаская грудь, — или буду тебя щекотать.

— Нет, — пискнула я, и мы оба звонко рассмеялись, — только не пытки щекоткой.

— Да, — он таки протиснулся одним пальцем между моими сжатыми руками и хитро улыбнулся, целуя меня в плечо.

— Нет, — тщетно запротестовала я, понимая, что опять капитулирую перед натиском Платона, изголодавшись по нему, его телу и нашим прелюдиям, — я боюсь щекотки, это запрещённый приём.

— Именно, ревнивица моя, — мужчина соединил пальцы наших рук, опуская их ниже и надавил на мой чувственный бугорок.

— Платон! — вырвалось у меня со стоном, и я расслабленно разжала руки, подаваясь вперёд к любимому.

— Да? — Плутоний остановился и лукаво прищурился. — Не нравится, моя Золушка? Мне вернуться к идее с щекоткой?

— Боже, нет, — я сама схватила руку мужчины, возвращая назад, требуя его продолжить ласку, — мой волшебник, поколдуй ещё пожалуйста. Мне так хорошо с тобой.

— Поколдую, если признаешься.

— В чём, Плутоний? — взорвалась я, объятая непристойными, новыми и несвойственными для меня желаниями.

— Признавайся, ревновала меня, строптивая и вредная, Марточка? — прохрипел он мне на ухо и укусил за мочку.

— Ай, — взвизгнула от удовольствия, — ревновала безумно. И как ты мог с Ней связаться? Она же, Она.

— Тсс, — Платон приставил палец к моим губам, — ты оставила меня одного слишком надолго, не делай так больше, любимая.

Я потянулась к Платону за поцелуем, и он не заставил меня ждать, подтягивая к себе и впиваясь своими губами в мои.

— Ах ты ж, какая распутная девица, оказывается, — проворковал Плутоний, гладя меня по спине, когда мы оба лежали, тяжело дыша, после занятий любовью.

А я тихонько пустила слезу и закусила губу, сдерживая себя, чтобы не наговорить мужчине лишнего на эмоциях. Но он почувствовал нахлынувшую на меня скованность и грусть и развернул к себе.

— Эй, ты чего? — каре-голубые глаза заволокло встревоженной нежностью, и я заплакала в голос.

— Ничего, — всхлипнула, закрывая лицо руками.

— Я вижу твоё ничего, сейчас оно как выйдет из берегов да затопит нас, — пошутил Платон, и я убрала руки от лица, улыбаясь от умиления.

— Другое дело, — мужчина поднял меня за подбородок, — слава Богу, твоё одухотворённое лицо просияло. Тебе не пристало плакать, Марта.

— Одухотворённое, как же, — воспротивилась я, непроизвольно вспомнив венчание с Леонидом.

— Блин, Ильинская, ты реально хочешь испортить такой момент воспоминаниями о бывшем?

— Я молчу, Волгин, — я попыталась слабо пошутить.

— Так-с, — он опёрся на локоть и выжидательно воззрился на меня, — продолжай.

— Что? — я деланно хихикнула и вскинула брови.

— Ой, Марта, ты дурочкой мне не прикидывайся, — Платон театрально зевнул, — не дано тебе оно. Давай выкладывай одним махом все свои сумятицы. Я погляжу, ты их подкопила к нашей встрече.

— Разумеется, после разлуки длиной в семнадцать лет самое то двум влюблённым говорить о сумятицах одного из них.

— Заметь, я сумятицами не страдаю, — съязвил мужчина и легонько ущипнул меня за бедро.

— Ау, — надула я губы, потирая ущипленное место, — я тоже.

— Марта, — Плутоний закатил недовольно глаза, — пытки щекоткой никто не отменял.

— Всё хорошо, — всхлипнула я, нервно смеясь.

— И? Развивай мысль.

— Чересчур хорошо, чтобы быть правдой. И почему ты назвался Волгиным? И как ты связался с Ней?

Платон присел на кровати, скрестив руки на в меру накаченной, молодой в отличие от моей груди, и посмотрел задумчиво в пространство какой-то комнаты, напоминающей каюту на корабле, с круглым окном в виде штурвала, за которым плескалось иссиня-бирюзовое море. А я откинулась на подушки, прикрывая наготу простыней и наблюдая за рельефной спиной возлюбленного.