— Звони Марине, — вышел из ступора Леонид.

— Передумал? Мне надо поторопиться? — я искренне посочувствовала бывшему мужу, он выглядел неважно, куда хуже меня с опухшими от слёз глазами.

— Ты подслушивала?

— Липатов, ты за кого меня принимаешь? — я укоризненно покачала головой.

— Извини. — Лёня подошёл и робко обнял меня, прижимая к себе. — Извини за всё сразу, чтобы я потом сто раз не просил у тебя прощения. Я чувствую себя последней сволочью, хотя можешь мне не верить. Но я люблю её и ничего не могу с собой поделать.

— Не могу сказать, что прощаю тебя, мне нужно время. — я высвободилась из объятий Лёни, провела ладонью по его небритой щеке, с горечью понимая, что никогда не смогу больше обвить его крепкую шею руками, поднявшись на цыпочках, чтобы дотянуться для поцелуя. — Лёня?

— Да?

— Никакого развенчания не существует, как человек, верующий, ты должен об этом знать. — Леонид нервно сглотнул. — Если соберёшься повторно венчаться, тогда уже и объяснишь там, — я указала рукой наверх, — почему развёлся со мной, расскажешь о своём прелюбодеянии и получишь благословение на брак с Элиной.

— Кхе-кхе, — закашлялся Лёня, — я тебя понял. Я позвоню Марине сам.

— Сделай милость. Чем раньше ты откроешься своим родным, тем быстрее они придут в себя, и вы утрясёте ваши недомолвки и недопонимания. Да и мы с тобой освободимся друг от друга, начнём новую, надеюсь, счастливую жизнь.

— Ты правда думаешь, что я буду счастлив? — с надеждой, будто вымаливая у меня разрешение на личное счастье, спросил бывший. Мне хотелось ему ответить что-нибудь скабрезное, но…внутри меня замерли чувства, вот так за пару часов остыли. Не было в душе ни злости на Леонида, ни обиды, ни любви — ничего.

— Непременно, Липатов. Каждый человек рождён для счастья.

— И ты. Я тебе тоже желаю, чтобы ты стала счастливой по-своему.

— Спасибо, дорогой, бывший муж, я постараюсь. Иди, звони. Элина рвётся к тебе сюда вить своё гнёздышко, да и у меня нет особого желания продолжать оставаться здесь на птичьих правах.

Дальше всё прошло как в тумане. Леонид позвонил Марине, с полчаса они пререкались. Сестра без конца попрекала Лёню и повторяла: «Ты сошёл с ума». Я не выдержала, выхватила трубку и спокойно попросила подыскать мне квартиру, как можно скорее, и принять ситуацию, как есть. Только услышав меня, Марина успокоилась, взяла себя в руки и перестала истерить. Золовка перезвонила через час, озвучив мне три неплохих, если так можно выразиться, варианта съёмных квартир. Мы договорились с ней встретиться по первому адресу в течение получаса, чемодан к тому моменту я собрала, не помня, что в него и положила, но полки в шкафу-купе и ванной опустели. Я надеялась, что подумала, хотя мне нечем было думать, мой мозг напрочь отсутствовал, об осенней одежде, стоял конец августа, синоптики обещали похолодание, да и мне мысленно было противно вернуться к Леониду на квартиру потом, чтобы дозабрать какие-то недостающие вещи, а возможность пересечься с Элиной и вовсе меня угнетала. Помимо чемодана в коридоре скопились 3 увесистых больших пакета с обувью и разными, скромными моими пожитками. Водить я не научилась. Леонид считал, мне это ни к чему, ведь в любой момент я могла вызвать такси, или он меня отвозил. Теперь же он остался с квартирой и машиной, а я сидела на чемодане «на дорожку» и ждала такси. Лёня заботливо сообщил, что перевёл мне приличную сумму денег на первое время, я даже не посмотрела смс-оповещение от банка, чтобы посмотреть на эту приличную сумму. Такси уведомило, что ожидает меня. Мы оделись с бывшим мужем, я взяла два пакета, а он чемодан и третий пакет, и вышли из квартиры. Леонид помог загрузить мне всё в багажник, подошёл и…нежно, глубоко поцеловал в губы, прощаясь. Он ушёл, не обернувшись. Я села в такси, посмотрела в спину уходящему…любимому…истинному мужу…и почувствовал соль слёз на своих губах. Я почувствовала обиду, разочарование, понимая, что боль лишь притупилась на время и никуда не делась. Состояние шока начало спадать, а ему на смену пришло беспросветное, давящее уныние.

— Марта, как тебе квартира? Марта?!

— Что? — я сфокусировала свой взгляд на источнике звука — говорила Марина — сестра мужа.

Я осмотрела пространство вокруг, какая-то незнакомая мне спальня, длинные плотные тёмно-коричневые шторы, бежевые обои с золотистым рисунком, напоминающим плетение, кожаный диван кремового цвета с деревянными, лакированными подлокотниками и таким же основанием в низу, уставленный широкими светло-коричневыми кожаными подушками, золотая лампада с коричнево-жёлтыми абажуром, стоящая на широком подлокотнике дивана.

— Что происходит? Марина, мы где?

— Ты в каких облаках витаешь? Я тебя третий раз зову.

— Прости, задумалась. — я виновато опустила плечи.

Как бы я не хотела, но чувствовала себя виноватой в произошедшем. Мне кажется, любая женщина, которой муж или возлюбленный заявил, что был с ней несчастлив, поначалу испытывает чувство вины, корит себя, что чего-то не додала, не так делала, в постели была недостаточно хороша, готовила хуже, чем могла, за собой не следила, морщины под глазами запустила. Да и мужчины умеют так всё вывернуть и обставить, чтобы с себя снять любую ответственность за расставание или развод, скинуть латы неверного мужа, предателя на некогда любимую женщину, ведь лучшая защита — нападение, и вот он уже бедный, несчастный и непризнанный, а она грешная…да всё ровным счётом из-за неё: инфляция, проигрыш любимой хоккейной команды, дождь не по прогнозу погоды, спущенное у машины колесо и развод, и расставание. Я не хотела себя винить, но привыкла же быть на вторых ролях, привыкла пресмыкаться перед другими, да и мамины бранные слова о том, что я кругом виновата, что я никчёмная, продолжали эхом звучать из детства во взрослой жизни.

— Всё в порядке? Я могу сдать вашей родственнице квартиру? — какая-то неизвестная мне женщина с недоверием взглянула на меня и обеспокоенно обратилась к Марине.

— Да, разумеется, извините. Марта переволновалась. — золовка наклонилась к незнакомке и как бы шёпотом сказала, но я всё услышала. — Не каждый день муж уходит к другой.

— Ааа, понимаю, сочувствую.

— Может, сделаете скидку хотя бы на первый месяц аренды. — Марина невинно захлопала глазками и умоляюще взглянула на сочувствующую мне женщину.

А я словно очнулась из какого-то забытья. Видимо, мой организм самосохранился, поэтому я на время и выпала из реальности, и забыла, где нахожусь и почему. Напоминать себе, что меня бросил муж, выставил из нашей с ним квартиры, не особо хотелось, совершенно не хотелось, ровно, как и перебирать съёмные квартиры под сочувственные взгляды хозяев, каждому из которых, я была уверена, Марина станет рассказывать о моих проблемах и давить на жалость. А я противилась всегда, когда меня жалели. Жалость бывает приятная, нужная в какие-то моменты, скажем так, жалость участия, вызванная заботой, когда тебе сопереживают и умаляют твою боль, но чаще именно на тебя страдальчески смотрят, прискорбно обнимают, и жалеют, будто у тебя кто-то умер, и от этой жалости становится только горче, душевная боль обнажается и усиливается. Я никого не хоронила, слава Богу, да и себя не собиралась, в планах было жить поживать да добра наживать. Пока золовка с миловидной низенькой, чуть полноватой, крашеной брюнеткой за 50 с множеством золотых перстней с камнями на руках и увесистые золотые серьги, одетой в кожаное тёмно-зелёное платье, обсуждала условия аренды, я вышла из спальни дабы осмотреть другие комнаты. Было вполне мило, но неуютно. Умом я понимала, что надо выбросить из головы свои сентименты, но слишком мало времени прошло после расставания с Лёней — каких-то полтора часа или и того меньше. Где вообще, где может быть уютно, кроме, как не у себя в квартире, отремонтированной и обставленной тобой и близкими тебе людьми с любовью, желанием и вдохновением? Наша с Леонидом квартира лучилась уютом, овеянная общими приятными хлопотами, весёлыми празднованиями, совместными ужинами, неизбежными для любой семьи ссорами и ласковыми примирениями после, ароматами его парфюма и приготовленных мной блюд. От этой же квартиры веяло холодом, дороговизной и безжизненностью. В целом квартира отражала меня — ту, какой я стала после того, как уехала от мужа. Я резко изменилась за каких-то полтора часа или и того меньше. Я подошла к овальному зеркалу в коридоре темно-бордового цвета с переливающимися кристаллами и позолоченными лепестками и не узнала себя — измождённая старуха с потухшим взглядом и выцветшими волосами, чуть завитыми, спасибо бигуди, превративших мои тонкие прямые волосы в подобие форменной причёски, в которых я ходила до возвращения Лёни домой, наверное, от Элины. Иначе куда ещё мог мой муж…Господи, бывший муж…отправиться в воскресенье с утра, после чего и преподнёс мне худую весть о крахе нашей с ним семейной жизни? Я заглянула в ванную и проследовала на кухню. 15 лет кухня была моим пристанищем отрады, я с удовольствием готовила и баловала Лёню изысками, которые он в последние годы ценил всё меньше и меньше, принимая как данность, любое новое блюдо ему казалось постылым, пресным, а бывало, и отказывался от того, что я приготовила. Может, потому что его перед этим вкусно кормила любимая Элина, или они ужинали в ресторане? Я не знала ответов, на всё подступающие вопросы, которыми задавалась непроизвольно, а ведь, по сути, меня это не должно было волновать. Но я не могла унять эмоции, и разум никак не мог взять верх над моими чувствами. Я осмотрела кухню, оформленную в тех же цветовых тонах, что и спальня, и с грустью поняла, усевшись на один из кожаных стульев цвета слоновой кости: здесь мне готовить не захочется, потому что цвета и обрамление кухни навевали уныние, слишком всё выглядело вычурно, строго-дорого, а круглые часы из тёмного дерева, висевшие над плитой, с режущим слух скрежетом переставляющие золотые стрелки, вовсе омрачили моё настроение. «Надо будет их снять», — почему-то подумала я, решив уже, что остаюсь жить в этой первой попавшейся квартире. «Не будешь готовить, и хорошо, зато скинешь лишние килограммы. Да и для кого тебе теперь готовить, Липатова?», — попыталась безуспешно я себя подбодрить. Липатова. В голове мелькнула очередная мысль — надо поменять фамилию.