— Так нашла бы себе альфа-самца с дубиной, и трахалась с ним до умопомрачения. И ты сама всегда инициировала наши игрища! Я не такой озабоченный маньяк, каким ты пытаешься меня выставить перед всеми, а здоровый мужик с нормальными потребностями, не надо тут перекладывать с больной головы на здоровую. — взбесился Платон и побагровел.

— Фу, как грубо, Платоша. Зачем мне трахаться с какими-то непонятными самцами, когда я люблю тебя?

— Алёна? Да ты не способна любить никого, кроме себя.

— Ой, много ли ты понимаешь в чувствах, милый? Спроси любую, стала бы она спать с мужчиной хотя бы год, который её не может удовлетворить в постели.

— При чём здесь секс и любовь, Алёна? Любовь — дана свыше и никак не связана с грязными утехами и горизонтальной плоскостью.

— Любовь дана свыше, — Алёна покрутила осколком перед Платоном, — а проверим? Проверим, она тебя любит, так как ты её?

Женщина в секунду бросилась на Платона, а я рванула с дивана и заслонила собой…любимого…напоровшись на осколок вазы.

Я сижу на скамейке, прикрыв глаза, солнце знойно припекает и ослепляет. Слышу приближающиеся, родные сердцу шаги, и радостно подскакиваю. Замечаю рядом с отцом незнакомого юношу неопределенного возраста, то ли моего возраста, то ли значительно моложе меня. Его волосы золотом переливаются на солнце. Он внимательно меня изучает сосредоточенным, по-детски любопытным взглядом глазами необычного цвета, то ли серого, то ли янтарного.

— Знакомься, Марта, это Платон. Он будет мне помогать ремонтировать и реставрировать часы.

Юноша протягивает мне в знак приветствия свою худенькую, но крепкую руку. От нашего рукопожатия по телу разливается тепло, хотя на улице и без того стоит невыносимая жара. Я одёргиваю руку и отворачиваюсь, чтобы отец не заметил моего смущения. Хотя, чего мне, собственно, смущаться, ведь я уже давно, как говорят в народе, невеста на выданье. Недавно как раз поругалась со своим горе-женихом.

— Как твой Леопольд поживает? Продолжаешь с ним жить дружно? — едко замечает отец и смеётся глазами, видно, переживает за свою непутевую дочь. Да я и сама всё умом понимаю, и сердце как раньше с трепетом не бьётся, как подумаю о нём. Наоборот, огреть его чем-нибудь хочется и прогнать к этой Элине или Илоне. Тьфу, противно, как вспомню их вдвоём на нашей кровати.

— Пап, прошу, давай не при посторонних. И он не Леопольд, а Леонид, сколько можно повторять.

— Платон мне не посторонний, а свой, что ни на есть. А сколько тебе можно повторять, чтобы втемяшить в твою очаровательную головку, что вы с Леопольдом не пара? Ему же только твои, точнее мои деньги нужны. Гол как сокол женишок твой.

Я почувствовала спиной, как прожигает меня взглядом этот свой, этот противный светловолосый парень, и не ошиблась, обернувшись. Он следил за мной с неподдельным интересом и злил, ох как злил меня столь пристальным, настойчивым вниманием.

— Чего уставился? Как там тебя, Плутоний? — съязвила я, но он пропустил мою издевку и приветливо, лучезарно мне улыбнулся.

— Плутон — восхитительная, завораживающая карликовая планета. Поэтому вы можете называть меня и Плутоном, и Плутонием. Я буду только рад, Марта.

— Больно надо мне к вам как-то обращаться. Я вас не знала и знать не собираюсь. — я фыркнула и получила от отца подзатыльник…заслуженно. Я не должна была хамить, это не походило вовсе на меня. Но обида из-за измены Леонида больно жгла меня изнутри, и мне хотелось на кого-то выплеснуть свою боль, избавиться от неё.

— Марта, ершистая ты коза-дереза, ёшки-матрёшки! Чего дерзишь хорошему человеку и в дурном свете себя выставляешь?

— Я не обязана любезничать со всеми подряд, мне матери хватает.

— И Леопольда, — подтрунил отец.

— И Леопольда, — согласилась я, нехотя, — а всем Плутониям не угодишь. Ты его чего нанял? Часы ремонтировать и реставрировать? Так пусть делом и занимается, а не на меня таращится. Я не картина, и цветы на мне не растут.

— Может, ты ему приглянулась? — отец поправил косынку и потёр заговорщицки руки.

— Папа, что за глупости? Ты чего удумал? Кто и кому приглянуться тут мог? У меня жених есть, вот пойду к нему мириться, в ЗАГС заявление подадим. Ой, совсем забыла, я же пирожков твоих любимых напекла с голубикой. — я кинулась в мастерскую и принесла отцу с его подмастерьем большую глубокую тарелку с пирожками, прикрытую полотенцем.

— Женишок весь выйдет, одна останешься куковать в девках. Ты присмотрись к Платону то, не гони от себя сразу.

— Юрий Георгиевич, раз у неё любовь, то надобно вам порадоваться за дочку, не смущайте вы её. Да и зачем я ей? Ни кола, ни двора, ничего у меня за душой. — вдруг заговорил юноша, с удовольствием уплетая мои пирожки…

Я открываю глаза. Знакомая палата. Знакомые цветы — терпеть не могу жёлтые тюльпаны и из-за неутешительной песни Наташи Королёвой, и из-за неприятного мне аромата. Сразу видно, кто мне их подарил…бывший. Только вот загвоздка. Лёня дарил мне жёлтые тюльпаны намеренно каждый раз, когда пытался со мной помириться или как тогда снова сойтись. Привычно нажимаю на пульт, что свисает со стены над больничной койкой. Низ живота ноет от боли, видимо, зашитая рана пульсирует и заживает. Я отгоняю от себя горестные воспоминания о корпоративной вечеринке. В палату заходит врач и чуть ли не в припрыжку ликующий Леонид. Я не понимаю, чего от него ждать. Что за феерия торжества? К чему цветы? И…если не ошибаюсь, та же палата. Липатов по-хозяйски присаживается ко мне, разглаживает складки на одеяле. Я обалдеваю, но молчу. Мне просто интересно, что он задумал, как себя поведёт. Что за театрализованная постановка разыгрывается передо мной, и какая моя в ней роль?

— Любимая, ты пришла в себя?! Как я счастлив! Сколько ночей я провёл возле твоей кровати. Как я ждал, как молился, чтобы ты вернулась оттуда, — бывший высокопарно показывает рукой наверх, как бы на небо, зажмуривает глаза, пускает натужно одну, сиротскую слезу, — вот она сила нашей любви и вера в Бога.

Я в недоумении смотрю на Лёню — какой святой человек, заботливый муж, верующий человек, прямо нимб над ним светится. Я не верю услышанному. Я отказываюсь верить тому, что вижу вокруг себя.

«Эммм… Я что-то пропустила, пока была там за облаками? Так, так, так. Мне 42 года. Я — Ильинская Марта Юрьевна. После 15 лет брака, после венчанного брака от меня ушёл горячо любимый муж к какой-то беременной от него Элине. Скорее бросил меня и выгнал из своей квартиры. Стоп! Почему из его квартиры?! Это квартира моего отца. Я внимательно всматриваюсь в лицо врача — таких совпадений не бывает. Это именно она меня после аварии наблюдала. И из-за её пилюль и капельниц я была не в себе, не соображала. Именно она заключила, что у меня частичная амнезия. Но, что, если я тогда на самом деле была в порядке? И что Лёня с этой врачихой хотят сделать со мной теперь? Зачем я им? И где мой Плутоний?!», — мысли придавливают меня дамокловым мечом к койке, я сжимаю руками простынь, хочу выть от парализующего ужаса, предчувствуя опасность, но придаю лицу смущение и очаровательно улыбаюсь.

— Здравствуйте! Вы кто? Я вас не узнаю, — я пожимаю плечами, закусываю виновато губу и вижу, как…воодушевляется Леонид и хитро подмигивает врачихе.

Дверь моего кабинета отворилась, и я дёрнул головой в сторону входа, о чём пожалел, ибо голова неистово болела и без того. Я скривился от боли и одним глазом посмотрел на вошедшую тётю Машу. Старая ведунья что-то цокнула себе под нос и подошла ко мне с кружкой, от которой исходил пар и своеобразный аромат.

— Марья Тимофеевна, с чем пожаловала? — спросил я устало, потирая саднящие виски.

— Ну и видок у тебя, милок. Ай ничегось, до свадьбы заживёт, — хохотнула тётя Маша.

— До какой свадьбы к лешему? — разозлился я и стукнул кулаком по столу, от чего и покрасневшие, зудящие костяшки заныли сильнее.