— И как я должна это сделать? — спрашиваю я. — Может, придумаешь что попроще?

Харви сверлит меня взглядом несколько секунд, а потом выдает:

— Я в тебе ошибся. Ты такая же, как и все.

И уходит, грубо оттолкнув меня в сторону.

«Какая искусная манипуляция» — думаю я, фыркаю и мысленно посылаю его к черту. Раз так хочет особенную, пусть слепит ее сам из глины. А я какой уродилась, такой и останусь. Соблазнить мужика — это я могу, а вот под него подстроиться…

Но внутри скребут кошки, и я с ужасом обнаруживаю, что разочарована в самой себе. Струсила, да?

Я плетусь на свое место, усаживаюсь между Хлоей и Риной и скрещиваю на груди руки, желая отгородиться от внешнего мира. Надо было наплевать на все и пойти на свидание в библиотеку. Но я профукала свой единственный шанс в погоне за безопасностью. Из таких, как я, хорошие художники не получаются.

— Отсосала ему? — спрашивает Милли, перегнувшись через Хлои.

В ответ я только глаза закатываю.

— Судя по его лицу, не очень удачно, — злорадствует Хлои.

Девки на поле все еще задирают ноги, отплясывая в танцевальной битве. Харви смотрит на них без интереса, мрачный, будто ребенок, у которого игрушку отобрали. Я опять закатываю глаза, а мои любимые сестры продолжают сочиться ядом.

— Минус одна конкурентка, — весело говорит Милли.

— Осталось избавиться от тебя, и он точно мой, — заявляет ей Хлои.

— Оу, спасибо! — Милли прижимает руку к сиськам и корчит мину умиления.

Да, против меня они замечательно дружат. Я считаю до десяти, жду, когда обида и ярость пройдет, попутно отыскивая коморку диктора. Он сидит и восторженно комментирует танцы чирлидерш в пяти метрах от меня в специально отведенной зоне на третьем ряду. В руках у него микрофон. Рядом еще один портативный лежит на столе возле звукового пульта и экрана, показывающего то, что происходит на поле. От толпы он отделен прозрачной пластиковой перегородкой, но дверь приоткрыта.

На всякий случай я считаю до десяти еще раз. Нет, ярость и решимость не отпускают. Эта методика никогда мне не помогала.

Хлои говорит:

— Ну и как его член? В рот поместился?

Внутри все тут же взрывается, но драться на нее я не полезу. Нет. Настоящая месть должна быть слаще сиюминутной победы. Я встаю с места и иду в каморку диктора, бесцеремонно захожу внутрь, хватаю портативный микрофон и кланяюсь. Он только рот успевает раскрыть. А я уже бегу по лестнице вниз к футбольному полю, перескакиваю через невысокое ограждение и бегом несусь на поле.

— Стойте! — ору я в микрофон. Меня не слышно, только диктор сверху комментирует:

— Кажется, эта дамочка сошла с ума! Что она задумала?

С трибун слышаться неодобрительные крики, но я не обращаю на них внимания, забегаю между двумя командами чирлидерш, ловко уворачиваясь от Кэндис и щелкаю выключателем на микрофоне. Прокашливаюсь.

Вот теперь меня слышно. Микрофон подключен к колонкам, и мой кашель разносится по всему стадиону.

— У меня экстренное объявление, — говорю я, уперев одну руку в бок. — У нашего капитана сегодня день рождения. Поаплодируйте!

Это не правда. Все знают, что Харви Эйден Дрейк, как и положено альфа-самцу родился летом под знаком льва. Потому хлопки с трибун редкие. Больше гневного свиста со стороны мужчин не досмотревших танец полуголых женщин. Я их понимаю. Если бы Дрейк тут отплясывал, и какая-то сучка попыталась ему помешать, я бы ее убила.

— Какого хрена, Лея! — орет на меня Кэндис. Взгляд у нее такой, что просто кошмар. Любая дама на моем месте уже испепелилась бы на месте, но меня защищает дикий щенячий восторг, излучаемый наблюдающим за мной Харви Дрейком.

— Это не простой день рождения. Все знают, Харви родился летом, — говорю я в микрофон, тайком показывая Кэндис средний палец. — Но мы сейчас находимся на территории лучшего университета искусств страны. И каждый, кто здесь учится, однажды переродился.

После этих слов трибуна разом притихла. Я сглатываю. Быть освистанной как-то проще, чем быть услышанной. Слишком много ответственности для меня одной. Ну, ладно. Придется импровизировать.

— Именно в этот день двенадцать лет назад Харви Дрейк впервые попал в Лувр и повесил там свою первую картину. Это стало вдохновением всей его жизни. Давайте поаплодируем Харви и пожелаем ему успехов в творчестве и футболе! — кричу я в микрофон. Волнение достигло пика. Я чувствую, как взмокла спина, и голубая блузка прилипла к телу. Но, слава богу, это все.

Я хлопаю вместе со зрителями и уже собираюсь уйти, как вдруг Кэндис подлетает ко мне одним прыжком, выхватывает микрофон и говорит:

— И в честь этого события Лея нам сейчас споет!

Микрофон тут же снова оказывается у меня в руках, а все внутренности делают сальто.

— Не умею я петь, — шепчу я Кэндис.

Она разводит руками в стороны и искренне желает мне:

— Тогда облажайся.

Ну, ладно! Петь так петь. В конце концов, Харви велел мне остановить скачущих сучек, а не выигрывать музыкальный конкурс. О том, чтобы всем понравиться, речи не шло.

Я подношу микрофон к рукам и запеваю старинную песню известной рок-группы, написанную задолго до моего рождения. Красивая рок-баллада в исполнении Стива пробирает до костей, но в моем исполнении заставляет всех корежиться и ржать.

А я пою и останавливаться не собираюсь. Попутно еще и строчки меняю, чтобы донести до господина, насколько несправедливо он со мной обходится:

— Любовь такого рода делает женщину рабыней. Любовь такого рода сведет меня в могилу. Я схожу с ума, детка! Я схожу с ума! — кричу я в микрофон, и кто-то мне даже подпевает. Впрочем, успехом это не назовешь. Скорее жалостливостью толпы к симпатичной влюбленной дурочке.

Песня не длинная, хоть в этом повезло. Протянув последнюю строчку, я пихаю микрофон в руки Кэндис и пулей несусь обратно на свое место. Мне навстречу выходит Дрейк. Я так зла на него, что хочу врезать, но при всех после такой речи в драку с ним не полезешь. А вот он не стесняется, подходит ко мне вплотную и моментально сгребает в охапку. Я даже пикнуть не успеваю, как оказываюсь в его крепких объятьях, а его губы впиваются в мои страстным поцелуем. Мир вокруг делает оборот, я вцепляюсь в него, чтобы не упасть, и слышу, как взрывается аплодисментами стадион.

О, да! Вот это зрелище им понравилось.

— Это случилось в июле, — говорит он.

— Что? — теряюсь я.

— Мой детский рисунок повесили в коридоре Лувра на два часа в середине июля, — говорит он. — И это обошлось моему отцу в очень солидную сумму. Разве сейчас июль?

— Нет, — мотаю я головой. — Прости, мой господин, я снова облажалась.

Он усмехается.

— О, нет. Ты все сделала, как надо.

Восторг в глазах подтверждает его слова. Он провожает меня обратно на трибуну и усаживает на место. Звучит свисток. Начинается второй период, но я уже не слежу за игрой. Внутри все горит. Сегодняшнюю дозу адреналина я получила. Теперь же мне хочется покоя.

Сестры-Омеги сверлят меня злобными взглядами, но ничего не говорят. Это значит только одно. Я вышла в лидеры. Теперь я серьезная соперница.

Историю про Лувр я вычитала в соцсети Харви еще год назад, когда только поступила в университет после двухгодичного колледжа общего образования и увидела его в маленьком парке кампуса на скамье, окруженного поклонницами. Тогда я еще ни с кем не общалась и не думала о заявке в сестринство. В моей голове была только учеба и редкие вечеринки отщепенцев, не взятых ни в какие университетские организации. Я смотрела на него и видела грубого засранца, настолько уставшего от женского внимания, что его поведение граничило с откровенным издевательством. Это меня и зацепило. Приятно, когда парень обходителен и нежен, но по какой-то неведомой причине куда приятнее, когда он козел.

Я залезла в его соцсети и стала одной из трех миллионов подписчиц, внимательно следящих за его судьбой. Постов он всегда выкладывал много. В основном там были фотографии его повседневной жизни, его одноразовых подружек, коротких путешествий и творчества. Последнее зацепило меня особенно сильно. Своим направлением он выбрал откровенный эротический жанр. Обнаженные женщины, связанные, обвитые змеями, обращенные в диких зверей или мифических существ, молящие о любви, испепеленные ею, заполнили целый альбом. Я смотрела на его искусные творения и представляла себя одной из этих женщин. Чокнутой фанаткой парня с большим будущим. Но пост о Лувре мне запомнился больше всего. Эдакий маленький кусочек настоящего в безупречной стратегии бренда. Прочитав его, я даже возомнила, что знаю Харви Дрейка. По-настоящему понимаю его. А теперь оказалось, что рисунок висел в коридоре всего пару часов, и не благодаря его таланту, а за папочкины деньги.