— В такую погоду, мисс, другая машина не доедет.

Я соглашаюсь. Всегда мечтала покататься на такой крутой тачке. Хватаюсь за чемодан, но швейцар мягко забирает его у меня и приглашает на выход. Я выхожу на морозный воздух и лицом к лицу сталкиваюсь с Харви.

— Ты куда собралась? — с порога наезжает он на меня, еще и за руку хватает.

Я вырываю руку и рявкаю на него:

— Домой!

— Ты никуда не поедешь, — заявляет он, — нам надо поговорить.

— Нам не о чем говорить! — отрезаю я. — Я уже поняла, какое впечатление у тебя сложилось обо мне. И я не буду ничего обсуждать с человеком, который так обо мне думает. У нас ничего не выйдет!

Разворачиваюсь и забираюсь на заднее сидение огромной тачки. Швейцар не закрывает дверь сразу, поворачивается к Харви и говорит:

— Мистер Дрейк, машина подана за ваш счет.

У меня внутри все падает. Если Харви откажется платить, придется срочно искать банк, а сейчас праздники. Наверняка все закрыто. И что тогда делать? Это крупная американская аэрокомпания может позвонить на круглосуточную горячую линию банка и предоставить счет на оплату с моей подписью. Швейцарское такси вряд ли в состоянии предоставить такую услугу.

Но Харви, не задумываясь, кивает и заверяет сотрудника отеля, что все в порядке. Подходит ко мне и говорит:

— Я прилечу пятого января, и мы поговорим, хорошо?

На глаза наворачиваются слезы, быстро собираются в крупные капли и стекают по щекам.

— Просто закрой дверь, — прошу я.

И он делает все, как я сказала.

Двадцать пятого декабря я появляюсь на пороге маминого дома с чемоданом в руке и звоню в дверь. Свои ключи я оставила в сумочке в отеле. Еще и за вещами потом туда ехать. Не хочется.

От взгляда Харви там, в номере его отца, внутри все будто оборвалось, и сердце никак не успокоится. Почему я вообще должна перед ним оправдываться? Мы с самого начала договорились, что акция временная. Время вышло.

Мама открывает дверь, и из моих глаз мгновенно брызгают слезы. Я будто снова стала маленькой девочкой, отчаянно нуждающейся в материнской защите. Кидаюсь к ней на шею и ною:

— Мама, он такой козел!

Она ничего не отвечает, обнимает и гладит меня по голове. Ждет, когда приступ истерики пройдет. Затем мы пьем чай, и я вываливаю на нее все свои жалобы на партнера. Что мне больше всего нравится в моей мама, так это то, что она никогда не перебивает, не осуждает и не дает советов. Только внимательно слушает и сочувствует. Ей совершенно неважно, права я в сложившейся ситуации или нет, она всегда на моей стороне. Все мои драки и конфликты за долгую историю школьной жизни всегда сопровождались ее поддержкой. Но из-за того, что своего мнения она не говорит, я не уверена, что правильно поступила в данной ситуации и спрашиваю:

— Думаешь, я правильно сделала, что уехала?

— Ты поступила так, как сочла нужным, — ответила она. — Это всегда правильно.

Я успокаиваюсь и иду наверх разбирать вещи. В комнате на меня нападает приступ ностальгии. Обожаю этот дом и свою комнату. И мне страшно, что, почувствовав себя в приятных и привычных условиях, я не найду в себе сил уехать. Глубоко вздыхаю и падаю на кровать. Мой потолок сияет фосфорными звездами. Время прошло, я выросла, но эта комната — все еще моя детская.

Остаток праздников я провожу в постели. От стресса мне все время дико хочется спать. В перерывах между дневными дремами готовлюсь к следующему семестру. Как бы хорошо мне здесь ни было, в университет вернуться все-таки придется. Я выгрызала в нем место зубами и когтями и просто не могу все бросить. Разбитое сердце и нажитые врагини — не повод отодвигать от себя светлое будущее.

Харви не звонит, а я жду. Убеждаю себя, что он мне не нужен и вовсе я не влюбилась, но звонка все равно жду. Так незаметно подкрадывается пятое число.

Занятия начинаются только одиннадцатого, и на назначенный разговор я не являюсь. Он звонит на следующий день. Как и положено обиженной даме, трубку я не беру дважды, а третьего звонка не поступает, и весь день я грызу себя за дурацкие принципы. Под вечер не выдерживаю и скидываю ему сообщение: «Звонил?»

«Где ты?» — тут же приходит ответ.

«Дома во Флориде».

«Скинь адрес, я сейчас приеду».

«Я не готова знакомить тебя с мамой», — пишу я, а в груди бьет отбойный молоток. Еще как готова, но слишком не уверена, что в этом есть смысл. Точнее уверена, что смысла нет.

Харви ничего не пишет. Ответ приходит только на следующее утро:

«Когда ты вернешься ко мне?»

На это сообщение не отвечаю я. То, что в его отель я не вернусь, решено. На досуге я пролистала все объявление о долгосрочной сдаче жилья вблизи университета и нашла очень милую малометражку, которая вполне будет мне по карману, если вечерами я буду подрабатывать в местном ресторане быстрого питания. Резюме туда я тоже отправила. Но за вещами все равно заходить придется. Хотя бы за сумкой, изначально принадлежавшей мне.

В новой квартиренке я устраиваюсь как раз к началу второго семестра. Она тесная и пыльная, кухонный уголок устроился рядом с кроватью, санузел отделен от жилой площади хлипкой занавеской, под раковиной поселились крупные черные тараканы, но зато я здесь полноправная хозяйка. От тараканов можно избавиться, а от осознания, что возлюбленный считает тебя аферисткой — нет.

Харви писал мне еще несколько раз, пару раз звонил, но я так и не смогла ответить. Сама не понимаю от чего, но с каждым днем мне все обиднее, а желание плакать по ночам все сильнее. Я вдруг разом стала в десять раз сентиментальнее и чувствительнее. Похоже, всему виной любовь.

Да, признаться себе в своих чувствах непросто, но отрицать их бессмысленно. Чувства во временных отношениях — это серьезный повод к расставанию. Надо собрать себя в кучу и объясниться с Харви. Так поступают взрослые люди. Но пока я не могу.

Первый день занятий дается мне тяжело. Взгляды моих сестер и их постоянное хихиканье к концу дня доводят меня до слез, и я впервые в жизни закрываюсь в туалетной кабинке, чтобы прореветься. Еще и смутное ощущение постоянного недомогания и тошноты здорово отбирает силы. Я расклеилась. Превратилась в подтаявшее и подтекающее желе, застоявшееся на солнце слишком долго.

Впрочем, Кэндис тоже не выглядит счастливой женщиной на грани замужества, и мне в голову приходит злорадная мысль: ее тоже вышвырнули с праздника Дрейков. Но подтвердить эту догадку мне нечем, и радости она особо не приносит.

После занятий, зареванная и растрепанная я плетусь на остановку общественного транспорта, и вдруг рядом со мной тормозит мерседес Харви Дрейка. Я не останавливаюсь, продолжаю движение. На него не смотрю.

Он выскакивает из машины, в два шага догоняет меня, хватает за руку и резко разворачивает к себе. И в этот миг от резкой тряски, мой желудок внезапно решает выплюнуть на его ботинки мой скудный обед. В глазах моментально темнее, и меня ведет в сторону.

— Извини, — еле выдавливаю я из себя и хватаюсь за плечо Харви. — Я испортила твои ботинки.

Харви сгребает меня в охапку и запихивает на заднее сидение автомобиля. Солнце жарит, в машине нечем дышать, и я чувствую, что меня вот-вот стошнит снова. А Харви берет меня за руку, сжимает и заглядывает в глаза. Я едва его вижу:

— Как ты?

Беспокоится. Действительно переживает за меня. И мне опять хочется плакать.

— Кажется, я залетела, — говорю я. Голос едва прорезается. Других объяснений моего недомогания я не нахожу. Я об этом уже думала. Задержка есть, тошнота есть, слабость тоже есть. Либо я умираю, либо создаю новую жизнь.

Лицо Харви моментально вытягивается, и взгляд меняется с обеспокоенного на разочарованный, даже злой.

— Ты пила таблетки?

— Да, — говорю я.

— И как, по-твоему, это произошло?

Я не отвечаю, выхожу из машины, не дожидаясь, когда картинка в глазах восстановится и хлопаю дверью. Мне-то откуда знать как? Я даже не уверена, что проблема, действительно, существует. Но его реакция красноречиво расставила все точки.