— Бьянка! — Софи подскочила со своего места и кинулась в её сторону.

— Мисс Дебьер, прошу прощения, — заговорила она, обнимая девочку. — Я думала, занятия уже закончились.

— Они действительно закончились, мадам, — отвечала няня. — Мы с Софи увлеклись.

— Спасибо, Жанна. Вы умеете увлечь ребёнка — редкий талант.

Женщина мягко отмахнулась.

— Им предстоит ещё много испытаний в жизни, а мы, педагоги, должны по мере сил облегчать им жизнь. Пусть хотя бы чтение с математикой не вызывают у них отвращение.

— Что вы читали? — обратилась Бьянка к Софи.

— «Дом, который построил Джек»! — с чувством проговорила Софи. — Я тебе сейчас расскажу. Я его выучила, — в голосе ребёнка прозвучала нескрываемая гордость за свои успехи.

И Бьянка принялась слушать. Она слушала про дом, про Джека, про синицу, кота и пса, про коровницу, пастуха и петухов и внемля девочке, всё ещё до конца не верила в то, что происходило с ней: в то, что она теперь не бесправная мигрантка в чужой стране, а уважаемая в обществе дама; что она не учительница в сельской школе, а экскурсовод в музее мирового уровня; что у неё есть ребёнок, а вскоре родится ещё один. Её мир изменился довольно стремительно, но к счастью — в лучшую для неё сторону, а потому подобные размышления, хоть и вводили иногда девушку в ступор, но были приятны ей. Весь оставшийся вечер она провела с Софи. Джон из-за квартального отчёта в последнее время возвращался с работы поздно, но никто не спешил корить его за это, выказывать недовольство. Он знал, что его ждут. Что Софи не ляжет спать, пока не прижмётся к нему и не поцелует в щёку, а Бьянка скорее всего будет и после отбоя до последнего изучать каталоги галерей, новостные колонки газет, посвящённые искусству и культуре, выискивать материалы для лекций и экскурсий. Ему нравилась её увлечённость и то, что ей не пришлось приносить себя в жертву семейной жизни. И всё же он с долей иронии иногда намекал ей на поздний час и кое-какие обязанности, о которых она, возможно, забыла и ей следует напомнить о них. Обычно такие разговоры заканчивались тем, чего Джон и добивался, но всё чаще Бьянка под вечер начинала ощущать сильную усталость, а потому муж её не беспокоил.

— Любимая. Малыш, — Коул погладил её по руке, лежащей на развороте газеты.

Девушка резко выпрямилась, не сразу осознав, что уснула, сидя в постели.

— Давай всё сюда и ложись, — он принял у неё из рук газету.

Бьянка немного сползла, чтобы лечь на подушку и тяжело вздохнула. Светлые волосы рассыпались по наволочке. Она подтянула к себе одеяло.

— Последнее время я сплю на ходу, — простонала она. — Ничего не могу делать. Приходится прилагать усилие, чтобы не заснуть на работе.

— Перепады настроения, наверное, мучают?

— Да уж.

— Всё время хочется чего-нибудь пожевать.

— И не говори, — Бьянка только теперь осознала, что разговор этот более, чем странный и перевела вопросительный взгляд на мужа.

Джон выпрямился на своей половине кровати, лёг на бок и внимательно с очень серьёзным видом уставился на жену.

— Не хочу тебя пугать, дорогая, — начал он, — но по всем признакам ты беременна.

Бьянка обомлела.

— Чего? Да как? Это я должна была тебе рассказать, а ты должен был удивиться. Ты всё испортил, — она снова откинулась на подушку. — Откуда ты всё это знаешь?

— Симптомы, которые ты описываешь, характерны для ранних сроков, — он улыбнулся. — Моя мать часто рожала, — пояснил он. Мужчина приблизился и уткнулся лбом в висок девушки. Он аккуратно положил свою ладонь на её щёку и повернул к себе милое личико.

— Ты боишься?

— Немного, — призналась она.

— Мне этого не понять, но знай, что я разделю с тобой все тревоги и волнения потому, что они никуда не денутся, даже если мы этого очень захотим. Говори мне всё, жалуйся, если что-то будет беспокоить, смейся, если захочешь смеяться и плачь, если не сумеешь сдержать порыв. Впереди у нас полгода новых ощущений, а потом жизнь встанет с ног на голову, и я счастлив, что переживаю всё это вместе с тобой. Я люблю тебя, Бьянка, — он приблизился к ней и поцеловал. Когда отстранился, то увидел перед собой нежный взгляд голубых глаз, который был красноречивее всех на свете слов. Джон снова приблизился, протянул руку, ухватился за шнурок настольной лампы и выключил свет.

В день голосования у ворот парламента яблоку негде было упасть. Помимо партии женщин, в городе существовало множество идейных объединений, представители которых точно так же, как Лора и Маргарет, требовали внимания к проблемам, которые они озвучивали. К сожалению, мало кто из них мог потянуть сумму взноса за голосование, продвижение своих мыслей и идей через печать газет и листовок, а потому многие находились сейчас здесь, чтобы хоть немного приблизиться к мечте. Узкий живой коридор, тянущийся от ворот до дверей здания, с обеих сторон удерживали полицейские, чтобы зеваки, поклонники и неприятели тех или иных представителей партий и парламентариев, а также вездесущие журналисты, не уничтожили остатки правопорядка в этом месте.

Группа мужчин с достоинством лордов и герцогов самых высоких рангов, не спеша шествовала от ворот к ступеням крыльца. Кто-то что-то кричал им, другие перекрикивали, внезапно из толпы вылетела чья-то трость и приземлилась у ног идущих.

— Кто это сделал? — прорычал начальник полиции, которого вся эта суматоха уже сильно выводила из себя.

— Долой Лоуренса с его гнилым законом! — проорал в ответ какой-то старик, потрясая в воздухе тощими кулаками.

— Арестовать! — рыкнул полицейский. Его, как и многих присутствующих, законопроект, выдвинутый господином Джеремаей Лоуренсом о сокращении выдачи угля горожанам в связи с нехваткой леса, касался непосредственно. Его дети и жена мёрзли, тогда как оправдываясь заботой о природе, парламентарий с подельниками неплохо наживался на продаже того же самого леса за рубеж. Но кто такой начальник городской полиции, чтобы возмущаться? Его работа — следить за порядком. Вот он и следил.

В воротах показалась группа женщин. Когда и они ступили на дорожку, по которой минуту назад шли мужчины, в толпе поднялся гул. Не всюду этот гул имел положительный характер, но большей частью народ скандировал заранее подготовленные речёвки в поддержку дам, что не могло не вселять им уверенности.

Нескольким джентльменам из тех, что шли впереди, это явно не понравилось. Обернувшись к полицейскому, один из них проговорил:

— Успокойте этот цирк, капитан. Нам достаточно и того, что придётся делить места в зале заседания с прачками и кухарками.

В тот же миг, пожилая дама отделилась от группы женщин и подошла к говорившему, сохраняя достоинство королевы.

— Что я слышу, малыш Риччи? — пренебрежительно проговорила она. — Твоя почтенная мать перевернулась бы в гробу, узнай она, что ты позволяешь себе унижать женщин. Разве этому она учила тебя?

— Нет, мэм. Прошу прощения, мэм, — пролепетал сорокалетний мужчина, разом превратившийся в маленького мальчика под натиском строгой тётушки.

— То-то же, — успокоилась она. — Надеюсь, что и ты, и твои друзья будете вести себя почтительно в обществе этих дам, — женщина победоносно возвела руку в кружевной чёрной перчатке в сторону подруг, лица которых украшали насмешливые улыбки.

Остальные представители парламента лишь снисходительно поклонились, развернулись и более поспешно направились вверх по лестнице, пока их снова не начали отчитывать.

В течение часа зал заседания заполнился людьми. Здесь были все, или почти все, кто должен был присутствовать. В середине зала за большим столом немного с краю восседал обрюзгший краснолицый председатель в кудрявом парике, похожий больше на судью, выносящего приговор убийце, чем на мирного правительственного чиновника. Деревянный молоток по правую руку от него лишь добавлял антуража. У другого конца стола своё место занимал премьер-министр Чарльз Фолкнер, которому пришлось отложить все важные дела ради этой ежегодной формальности. В первых рядах амфитеатра располагались места для руководителей гильдий и министерств. Большинство уже пришли и даже успели устать от долгого сидения. Джон Коул, пользуясь задержкой, вчитывался в сухие строки финансового плана гильдии на будущий период, тогда как Виктор Легран дремал, откинувшись на спинку стула. Кто-то прошёл позади него и мужчина дёрнулся, выброшенный из некрепкого сна.