Малыш действительно был прелестным: пухлые щёчки, носик пуговка, тёмный пушок на голове. Невозможно было оставаться равнодушным рядом с этим чудесным ангелочком, а потому почти сразу, как Фани открыла глаза, Адалин взяла ребёнка на руки и поднесла к ней. Она уже неоднократно проделывала это и матери после нескольких часов испытаний каждый раз реагировали одинаково — умильный взгляд, неловкое прикосновение, опасение причинить вред и трепетное волнение от первой встречи. Ничего подробного не случилось в комнате кухарки в тот день. Материнские чувства Фани оставила при себе, если они вообще у неё были. Женщина безучастно взглянула на ребёнка, потом на Адалин и, морщась от боли после кесарева, повернулась на другой бок.

Фани получила сухой инструктаж от Патриции о том, как ей дальше жить и как ухаживать за швом, после чего девушки собрали вещи и поднялись к себе. Ребёнка Адалин забрала. Тяжело было осознавать, что только что на её глазах мать отказалась от него — от того, кто так нуждался в ней сейчас и рисковал никогда в своей жизни не испытать материнской любви.

Козу для мальчика отыскали довольно быстро. Больше времени ушло на то, чтобы его накормить. Насколько проще всё было бы, окажись рядом кормящая мать. Но её не было и не ожидалось, а потому приходилось выкручиваться. Когда ребёнок наелся, Адалин села вместе с ним у окна. Она покачивала его на руках, напевая песенку из своего далёкого детства, которую мама когда-то пела ей и думала о том, что так и не попрощалась с Виктором. Она смотрела то на залитый солнцем полуденный пейзаж, то на Пати, устало растянувшуюся на постели, то на крохотное личико, на котором светилась пара прелестных сонных глаз цвета лазурного неба.

Когда новый человек приходит в мир, он не понимает ничего из того, что происходит вокруг. А вот взрослые, коим судьба вверила заботу о милой крохе, убеждаются как минимум в одном — жизнь больше не будет прежней. Адалин много раз принимала роды, когда жила в деревне. И потом — когда работала в больнице. Но всякий раз, распрощавшись со счастливым семейством, она слабо представляла себе, что же происходит в их жизни после того, как ребёнок благополучно родился. А происходило всякий раз примерно следующее: в течении нескольких месяцев малыш спал, ел, перебирал ручками и ножками, пытался держать голову, справлял нужду и большую часть этих действий сопровождал требовательными криками. Со всем этим можно было ужиться и ко всему привыкнуть, но в случае, когда подобное происходило на фронте, требовалось куда больше терпения и выдержки.

Габриэль, уезжая, взял с помощниц слово, что они будут регулярно посещать госпиталь и помогать тамошним бойцам, что продолжат вести приём в медпункте, а также — заготавливать, сортировать лекарства и следить за тем, чтобы застоявшиеся препараты утилизировались в срок. Пати регулярно ворчала на подругу, обвиняя её в чрезмерной сердобольности. Та останавливала её, напоминая о том, что у всех тут дел по горло, а ребёнка бросать нельзя.

Им, конечно, было тяжело, но через несколько дней девушки освоились. Они по очереди стали ходить в госпиталь, а та, что оставалась в медпункте, вела приём и одновременно присматривала за малышом. Им пригодился опыт Аямэ Хадсон и в один прекрасный день Адалин далеко не с первого раза намотала на себя старую простынь, куда удобно положила малыша. Ему такое положение очень понравилось, а потому в ту же секунду он обмочил чудо пытливой мысли, что заставило девушку переодеться и начать всё сначала. Как бы то ни было, Адалин понравилось носить ребёнка на себе и при любой удобной возможности она надевала самодельную переноску, ощущая приятные шевеления тёплого комочка под грудью. Пати неожиданно для себя тоже прониклась нежными чувствами и не отказывалась сменить подругу. Они могли пройтись по улицам деревни с малышом и спустя пару недель никто уже не удивлялся их виду. Девочки из общежития тоже участвовали в жизни ребёнка. Они стирали пелёнки и переноску, кормили и доили козочку, когда появлялась свободная минутка, присматривали за крохой, а Камилла иногда даже оставляла его у себя до утра, чтобы врачи хоть немного выспались. К сожалению, бывало это крайне редко. Малыш чаще всего спал вместе с девушками в их постелях тоже по очереди. Если в какую-то из ночей он слишком часто просыпался, одна из подруг могла забрать его себе, чтобы дать другой возможность отдохнуть, насколько это позволял звонкий крик, вызванный коликами или типичным для младенцев желанием заявить о себе.

Однажды утром Адалин и Патриция, традиционно окончив кормление малыша, собирались на работу. В этот день наступала очередь мисс Виндлоу идти в госпиталь, а от мисс Шарк требовалось вести приём на месте. Ребёнок лежал на столике, застеленном простынями и полотенцами и, казалось, находился в приятном расположении духа. Патриция склонилась над ним.

— Да кто это у нас тут такой весёлый? Да такой красивый? — она поглаживала его по ладошке, вызывая хватательный рефлекс. — Да кто нам тут спать не давал пол ночи? — она рассмеялась. — Ада, веришь или нет, никогда не думала, что скажу такое мужчине.

Адалин цыкнула и кинула на подругу взгляд, полный укоризны.

— Завтра ярмарка, — начала она. — Прошлый раз обещали рассказать о нём какой-то бездетной семье из дальней деревни. Возможно, они приедут. Хоть бы приехали, — она тоже склонилась над столиком.

— Ты знаешь, а я уже к нему привыкла. Давай себе оставим.

— Ты смеешься? Я уже третий день засыпаю на ходу. Он, конечно, прелесть. Я тоже к нему привыкла, но ему нужна семья, — Адалин смотрела на ребёнка, склонив голову на бок.

— Если завтра не заберут, предлагаю уже дать ему имя, — предложила Пати. — А то не по-человечески как-то. Может, Кевин?

— Думаю, что если дать ему имя, мы ещё сильнее к нему привяжемся, — ответила Адалин, глядя на карапуза, который пытался засунуть в беззубый ротик всю свою руку.

— Глаза у него красивые, — протянула Патриция, посматривая на коллегу. — Такие голубые, прям как небо.

Адалин вздохнула, отошла от стола и вернулась к сборам. Она явно изменилась в лице после слов подруги.

— Он вполне может быть его ребёнком, и я не вижу в этом ничего, что стоило бы внимания, — она нервно встряхнула сумку.

— Ну да, — прокомментировала Пати, не сводя с подруги проницательного прищура. — И тебя это ни капли не волнует.

— Он свободный человек и мне ничего не должен.

— Да кто ж спорит? Свободный и ничего не должен. — повторила Патриция, надевая на себя платок.

— И даже хорошо, что у него родился ребёнок от другой. Это лишнее доказательство того, что он не создан для семьи и нечего даже надеяться.

— Угу, — промычала Пати.

— Что «Угу»? — не выдержала Адалин. — Сама начала про глаза, теперь угукаешь. Ты думаешь, я не вижу? Мне каждый раз смотреть больно. Я, может, поэтому хочу, чтобы он поскорее обрёл семью, — девушка шмыгнула носом, удерживаясь от подступивших слёз.

Патриция смотрела на неё с высокомерием, свойственным тем, кто не терпит проявления слабости, но в душе она сочувствовала несчастной, которую угораздило влюбиться. Сама-то она ни секунды не сомневалась в том, что её это страшное заболевание обойдёт стороной.

— Слушай, — она нарушила тишину. — Надо у этой Фани допытаться, кто отец. Тут же много солдат и офицеров. Тем более, что цвет глаз не всегда передаётся по наследству. Вспомни курс генетики.

— Да? И кто пойдёт спрашивать? Мне прошлого раза навсегда хватило. Больше я встречаться с ней не готова. К счастью, беременность этой женщине больше не грозит, — Адалин осеклась, поняв, что сболтнула лишнего.

Патриция уже успела уместить малыша в широкой простыне, когда слова подруги заставили её замереть. Голосом, который больше подошёл бы демону из ада, она спросила:

— Что ты сделала?

Адалин прижала ладонь к лицу и ответила не сразу:

— Я перевязала ей трубы.

Патриция медленно подошла к подруге вплотную так, что та плечом ощущала шевеления младенца в платке на её груди.