— Галь, ну что ты… Ну не переживай…

— Да! Не переживай! Легко сказать! Мы с ним месяц переписывались, он мне в итоге говорит “Хочу тобой полюбоваться, красавица”, а я… как я ему покажусь теперь? Я же как мышь больная!

Если честно, мне кажется, что Галка права. Новый цвет волос ей, мягко говоря, не идет. И поскольку волосы короткие, спрятать это почти невозможно. Прядки серо-желтого цвета прямо у лица, ну не в шапке же ей беседовать со своим ненаглядным?

Галка ревет и всхлипывает, я пытаюсь ее утешать, но это бесполезно:

— У него там вокруг такие девицы! Ты бы видела! Все красотки, как на подбор! — она всхлипывает и некрасиво кривит рот. — На их фоне я как эта… Я же ему и понравилась только потому, что я блондинка, понимаешь? В Испании это редкость! И вот теперь вместо блонда у меня вот это…

— А если перенести вашу встречу?

— Он сорвется сразу. Я уже чувствую. Ему надоело просто переписываться, он хочет общаться лично. Говорит, что купит мне билет, чтобы я могла к нему прилететь… — и Галка снова ударяется в слезы.

Через полчаса я пытаюсь сосредоточиться на переводе, который нужно делать срочно. Да, пока издательство задерживает гонорар, но рано или поздно деньги у них будут и они мне заплатят, а срывать сроки никак нельзя: один раз разочаруешь заказчика, и он к тебе больше не обратится. Сдавать перевод мне нужно уже через три дня, но мысли разбегаются, и я толком ничего не могу сделать. Я думаю то о Дикаре, то о новых сапогах, которые куплю на сегодняшний заработок, то о старушке Аглае Константиновне и ее дамских мудростях. “Кто о вас заботится, милочка?” Я сама о себе забочусь, дорогая фрау. И пока в моей жизни нет рук сильнее и надежнее, чем мои собственные.

Галка входит в комнату с мокрым полотенцем в руке и с глухим стоном валится на свою постель.

— Галь, ты как? — спрашиваю я.

— Мне трындец. Я перемыла их еще три раза. Лучше не становится… — Галка тихо всхлипывает, и я бросаю свой перевод, присаживаюсь к ней на постель и тихонько глажу по острым лопаткам, пытаясь ее утешить.

— Галочка, ну не плачь! Ну не плачь, дорогая! Все как-нибудь устроится!

— Ничего не устроится, — она плачет отчаянно, как ребенок. — Все зря. Все кончено. Со мной всегда так… я неудачница!

— Галь, ну ерунду-то не говори, — возмущаюсь я. — Ты студентка, ты учишься, ты молодец…

Рыдания становятся громче, и я понимаю, что сказала, видимо, что-то совсем не то.

— Галь, ну может, я могу как-то помочь?

— А? — Галка переворачивается на постели и я вижу ее залитое слезами лицо. — Да как тут помочь… Ну только если у тебя вдруг каким-то чудом есть деньги на парикмахера…

— А парикмахер с этим справится?

— Ну чисто теоретически, если я завтра с утра метнусь в салон, меня там нормально покрасят. Они умеют… Но это стоит тысяч пять, не меньше, даже на мою длину…

— Пять тысяч?

— Ну да, блонд — это недешево, — Галка мрачнеет, и я решаюсь.

— Я заработала сегодня. Дам тебе денег, иди красься.

— Маша! — Она подпрыгивает на кровати, вцепляется с меня влажными от слез руками и обнимает так крепко, что у меня, кажется, сейчас кости затрещат! — Машка!!! Ну ты человек! Маша!!!! Я тебя обожаю!!!

— Тихо, тихо, не кричи, — я освобождаюсь от Галкиных рук и радуюсь тому, как просветлело ее лицо.

— Я отдам! Отдам! Через пару недель нормально? Мне родители должны прислать…

— Нормально, — говорю я, прикидывая, что даже половины того, что я сегодня заработала, хватит на нормальные сапоги. Не хуже тех, в которых я ходила до сих пор.

— Машка, ты прелесть! — Галка уже гуглит ближайшие салоны красоты, чтобы записаться на завтрашнее утро. В универ она, конечно, не пойдет — созвон с Чеко в ее приоритетах стоит выше любой учебы. Странно, конечно, но это ее жизнь и ее решения.

Я снова сажусь за перевод и с трудом разбираюсь со сложным абзацем. Нынешнее мое задание — судебные документы по семейному конфликту. Кто-то разводится с иностранцем и пытается отсудить себе имущество, положенное по закону. Я не юрист, и иммунитета против такого чтения у меня нет. Мне противно читать то, что я вижу. Настроение падает ниже плинтуса. Получается, этот иностранец с самого начала знал, что дело может дойти до развода, и оформил бумаги так, что его русской жене ничего не причитается? Вот тебе и любовь. Вот, чем все это заканчивается.

Вконец расстроившись, я снова отвлекаюсь от перевода и пишу в мессенджере маме — вдруг она еще не спит? Через пару минут мы уже созваниваемся. Я слышу в трубке родной голос и чуть не плачу. Как же я соскучилась! Как мне хочется иногда бросить все — и общагу, и универ, и поехать к маме, посидеть на кухне с чаем и сырниками, поболтать обо всем на свете или помолчать вместе с ней. А может, и остаться с ней навсегда. Но я не могу.

Мама растила меня одна, и наша с ней общая мечта была — чтобы я жила иначе. Получила хорошую профессию, повидала мир, интересных людей. Я была особенным ребенком — до пяти лет вообще не могла говорить, а потом пару лет еще заикалась, да так, что меня с трудом понимали. С такой речью меня бы ни за что не взяли в обычную школу, а в нашей глухой провинции не было ни коррекционных классов, ни специалистов, которые могли бы мне помочь. Поэтому мама собирала по копейке деньги на проезд и консультации, возила меня к светилам в большие города, а потом каждый день, не пропуская ни суббот, ни воскресений, ни праздников, занималась со мной по их методикам — пока, наконец, я не стала говорить чисто и красиво, как сейчас. Привычка к ежедневным занятиям настолько укоренилась, что потом я просто от нечего делать стала учить языки — сначала один, потом второй… И школу окончила на круглые пятерки, и поступила в универ, в котором людей без связей — раз-два и обчелся.

Это была мамина мечта, и конечно, моя тоже. Я не могу просто бросить все и уехать обратно домой. Как бы мне ни было трудно. Я хочу, чтобы мама была спокойна за меня, а еще лучше — чтобы она мной гордилась.

— Мамуль, ты кашляешь? Ты как там, вообще?

— Я в порядке, Мусик, не волнуйся, — у мамы для меня сто нежных имен. Но я волнуюсь все равно.

— Как не волнуйся? Ты простыла? Ты на больничном?

— Нет, я просто закашлялась, ничего страшного, перестань! — отбивается мама.

— Мам, я заработала сегодня, давай, я тебе пришлю денег? Купишь себе фруктов, сейчас весна, авитаминоз…

— Маша, — говорит она уже строго, — не вздумай! Ты молодец, что заработала. Купи себе что-нибудь. Как у тебя там с одеждой, с обувью?

— Все отлично, — вру я. Идиотка, не услышала сразу, что у мамы слабый голос. Она ведь даже если болеет, ни за что не признается…

— Не вздумай мне переводить деньги, слышишь? Я обижусь!

Положив трубку, я некоторое время еще думаю, не перевести ли маме денег. Да, все-таки надо. Завтра дойду до банкомата, положу деньги на счет и отправлю.

Итого… от моего гонорара уже остались рожки да ножки. Конечно, очень приятно заработать за несколько часов несложной работы десять тысяч рублей, но утекают они, как в песок. А к врачу Аглая Константиновна поедет только через месяц. Как ни крути, мне нужен нормальный источник дохода.

— Маш, а этот Василий из СВЕТа — крутой, да? Ты заметила?

— Да? — рассеянно откликаюсь я на Галкино замечание.

— Ну да! — Галка уже снова щебечет, хотя и косится в сторону зеркала, перебирая серо-желтые прядки. — На него все наши девицы прямо стойку сделали! Красивый, черт! Да еще и при деньгах! Офигенный кадр! Просто офигенный! Имя вот только странное. Ну что за имя для сексихата — Вася?

— А что, хорошее имя, — улыбаюсь я. — У нас в селе тракторист был Василий. На гармошке играл. Местная звезда фактически!

Галка складывается от смеха пополам:

— Тракторист! Гармошка!

— Не, ну если серьезно, то имя-то греческое, известное с античности. В древности так только царей называли. Василий — это “базилевс”. Так что имя вполне подстать его внешности.