— Она говорит, что все было в полном порядке, но это не совсем правда, — выпаливаю я. Врач смотрит на меня заинтересованно и кивком приглашает продолжать. — Пару дней назад мне звонил сын вашей пациентки и просил перевести с немецкого. У нее была истерика, ее никак не могли успокоить… и она опять перешла на немецкий.

Аглая Константиновна сидит совершенно неподвижно, как будто ничего не слышит, и не отрываясь смотрит в окно.

— А в чем было дело? — уточняет врач.

— Потерялась полоска кружева. Единственная деталь, которая осталась от любимой куклы Аглаи Константиновны. И она очень расстроилась, плакала и требовала найти…

— Понятно, — говорит врач. Потом, задумчиво пролистав бумаги, говорит: — Я выпишу новый рецепт. Попробуем слегка увеличить дозировку лекарства.

Аглая Константиновна отводит взгляд от окна, ее глаза наливаются зловещим блеском:

— Du vergiftest mich! Du tust alles, um mich in eine Puppe zu verwandeln! — кричит она внезапно звучно.

— Вы меня травите! Вы делаете все, чтобы я превратилась в куклу, — бормочу я перевод, стараясь не смотреть на врача.

— Не смущайтесь, — говорит он рассеянно. — Агрессия — это нормально для пациентов с таким диагнозом.

Врач что-то записывает в истории болезни — и вдруг понимаю, как удивительно, что он пишет рукой, а не в компьютере.

— А почему вы делаете записи рукой?

— Профилактика деменции, — кратко усмехается он, и в следующую секунду мы оба срываемся с места, потому что Аглая Константиновна вдруг решила убежать. Она двигается на удивление проворно, и врач настигает ее только у двери.

— Lass mich gehen! Wagen Sie es nicht, mich festzuhalten! — кричит старушка. (Пустите меня! Не смейте держать меня!) И я пытаюсь ее успокоить, положив руку на рукав кремовой кофточки с рюшей у горла.

— Liebe Aglaja Konstantinowna, keine Sorge! Wir werden jetzt gehen. Lass uns ins Auto steigen und nach Hause fahren… (Дорогая Аглая Константиновна, не волнуйтесь! Сейчас мы уже пойдем. Сядем в автомобиль и поедем домой…)

От моего голоса и прикосновения старая дама слегка успокаивается, но попытка врача вернуть ее на место у стола не удается. Аглая стоит у двери, как вкопанная, и только повторяет:

— Wir kommen nach Hause. Wir gehen in dieser Sekunde nach Hause! (Мы едем домой. Сию же секунду едем домой!)

— Genau, genau — успокаиваю я, и наконец выхожу в коридор со своей внезапно взбунтовавшейся клиенткой.

— Я пошлю рецепт на мобильный Сергею Анатольевичу, — кричит мне вдогонку врач. И Аглая Константиновна, внезапно извернувшись, как кошка, бежит обратно и пытается вцепиться розовыми ноготками в его лицо. Он еле успевает перехватить поднятые в атаке руки.

Через несколько минут мы с Аглаей все-таки оказываемся внизу. Нас сопровождает водитель, которого я вызвала по телефону. Он поднялся прямо в кабинет, где молоденькая сестричка делала инъекцию успокоительного нашей боевой старушке. Статный доктор прижимал Аглаю Константиновну к креслу, и хотя он действовал очень бережно, мне стало жалко маленькую старую даму. Какая она беспомощная и хрупкая! И как ее меняют приступы агрессии! После укола Аглая вся обмякла, на глазах ее выступили слезы, и мы вдвоем с водителем аккуратно провели ее к автомобилю. “Мерседес” выруливает на дорогу и направляется в сторону моей общаги, и несколько минут мы едем молча, расстроенные разыгравшейся в клинике сценой.

Потом я слышу всхлип, и Аглая Константиновна говорит:

— Mashenka, du wirst mich jetzt doch nicht verlassen, oder? Wirst du mit mir die Stadt verlassen? (Машенька, вы же не бросите меня сейчас? Вы поедете со мной за город?)

Водитель бросает вопросительный взгляд в зеркало заднего вида и спрашивает:

— Чего хозяйка хочет?

— Чтобы я поехала с ней за город, — отвечаю я.

— А вы можете?

— Если честно, даже не знаю. Это так неожиданно.

— У вас время-то есть?

— Не знаю… В принципе, я планировала работать…

— В субботу? — уточняет водитель. — Так, понятно. Минуту погодите.

Он останавливает машину у обочины, включает аварийку и звонит по телефону. Через минуту объявляет:

— Хозяин сказал, что оплатит вам сегодня по двойному тарифу. Нужно будет побыть с хозяйкой на даче до пяти, потом кто-нибудь приедет, вас сменит. Обратно я вас доставлю.

— Хорошо, — киваю я. Действительно, ну как бросить Аглаю в таком состоянии? Она уже сияет, выбирая глаза вышитым платочком.

— Das ist wunderbar, Liebes! Ich verwöhne Sie mit Tee und Kuchen! (Вот и замечательно, дорогая! Я угощу вас чаем с пирожными!)

— Обожаю пирожные, Аглая Константиновна, — в порядке эксперимента я отвечаю по-русски и убеждаюсь, что старушка прекрасно меня понимает.

Ну и хорошо. Моя суббота проходит нескучно. И я не бездельничаю, а работаю, делаю вклад в свое будущее. Чтобы никогда не зависеть от всяких там…

“Я хочу дать вам денег”! Как вспомню, вся вздрагиваю от унижения!

Честно говоря, я не помню, когда в последний раз так злился. На себя, на окружающих — толком даже не знаю, на кого. От бешенства я вытворяю на тренировке такое, что тренер просто поражается.

— Вась, ты точно в порядке? Давай лучше отдохнешь?

— Не надо, — отмахиваюсь я, но тренер настаивает:

— Я тебе для того и нужен, чтобы ты добивался результатов, но не срывал себе мышцы. Так что давай, садись на скамейку и отдыхай до команды.

Он присаживается рядом и спрашивает доверительно:

— Что, на работе неприятности?

— Да, — коротко отвечаю я. Не рассказывать же ему, что я бешусь из-за того, что мелкая студенточка отказалась идти со мной в ресторан. — Давай увеличим вес.

Тренер внимательно смотрит на меня и отвечает:

— Ну если ты уверен…

Я уверен! Я, черт возьми, уверен! Мне нужно победить, и я это сделаю!

***

Через полчаса блестящий черным лаком “мерседес” въезжает в загородный поселок через шлагбаум. Охранник на въезде выходит из будки, чтобы поприветствовать водителя, почтительно кланяется Аглае Константиновне. Мне становится не по себе — я впервые оказалась в таком месте, куда простым смертным вход воспрещен. Так вот как живут те, кому не приходится считать каждую копейку!

Мимо окна машины проплывают особняки, стоящие на просторных участках. Снега здесь больше, чем в городе, но дорожки аккуратно расчищены до самой плитки, а под снегом угадываются контуры клумб. Дома ничем не огорожены, поэтому поселок выглядит единым целым, и это удивительно. Уж какие домишки-развалюшки в моем родном селе, но каждый обязательно обнесен забором.

Мы проезжаем небольшую площадь с башней с часами, и водитель поясняет:

— Тут администрация сидит и праздники всякие устраивают для жильцов.

Аглая Константиновна снова неподвижно застыла, глядя в окно машины, и я начинаю волноваться, не последует ли за этим новый срыв. Но пока все идет спокойно. “Мерседес” подъезжает к светлому трехэтажному особняку с белыми колоннами, мы с водителем помогаем Аглае Константиновне выбраться из машины и проходим в дом.

— Минут через двадцать привезут лекарства, — шепчет охранник мне на ухо так, чтобы старушка ничего не услышала. Я киваю. Надеюсь, за такое короткое время ничего плохого с ней не случится.

Аглая стоит, как ребенок, пока женщина в костюме горничной аккуратно расстегивает ее пальто, снимает сапожки и помогает надеть вышитые тапочки. Старушка движется замедленно, и я завороженно слежу за тем, как она подходит к зеркалу, расправляет шарфик, взбивает прическу…

— Давайте вашу куртку, — негромко говорит мне горничная, и я поспешно раздеваюсь, сгорая от смущения за свою старенькую одежду. Слава богу, хоть обувь на мне новая, за нее не стыдно…

— Maschenka, komm her! Ich möchte dir ein zauberhaftes Bild zeigen! (Машенька, идите сюда! Я хочу показать вам волшебную картину!) — раздается голос из глубины дома, и я иду на зов Аглаи Константиновны.