Плевать я хотела на нормы морали, на предусмотрительность, на женскую гордость. Я люблю его! Хочу его! И пусть он не готов мне предложить то, что я от него ждала… Да какая разница! Я хочу его сейчас!..

Но он не обернулся.

Даже не замедлил шаг.

Спокойно, не меняя темпа, он дошел до угла и без малейшей задержки повернул налево, к лестнице.

Я стояла, вцепившись в одеяло на своей груди, а потом молча заплакала. Огромные слезы сами катились по лицу, я даже не всхлипывала.

Вот и все.

Он ушел. И больше не вернется.

А я… Я молодец. Завтра я буду гордиться собой. Я буду знать, что поступила правильно.

И вот наступила это самое завтра.

Я знаю, что поступила правильно. Но как дорого я бы дала, чтобы повернуть время вспять… и сдаться тому, что считаю неправильным.

Я опускаю взгляд на листы с заданиями. Первым лежит тот самый диалог на французском, который я же и переводила.

“Верите ли вы, что любовь раскрывается ночью, как проявляется фотография в темноте?”

Теперь я не просто верю, я знаю это точно. То, что произошло у меня с Дикарем, было похоже на появление новой сущности, которой не было, пока мы не коснулись друг друга. Я родилась, как женщина. Неожиданно для себя я узнала, на что способно мое тело. Сколько в нем скрыто страсти, силы, способности к наслаждению! Мой первый мужчина раскрыл для меня целый мир… но спустя всего несколько дней дверь в этот мир захлопнулась. И фотография моей любви, проявленная по всем правилам фотоискусства, валяется ненужной бумажкой. Я сама на нее наступила.

Мне нужно всего лишь прочесть отрывок. Просто открыть рот и прочесть.

Но мой рот заперт изнутри. Язык парализован. Губы, которые всего несколько часов назад открывались поцелуям любимого, спаяны намертво.

Я не могу произнести ни звука.

Мой детский кошмар вернулся.

Я снова не могу говорить.

Я откашливаюсь. Глубоко дышу и считаю: вдох на раз-два-три-четыре. Пауза. Выдох на раз-два-три-четыре. Пауза. Я слышу свой пульс. Я стараюсь овладеть собой. Я вспоминаю упражнения, которые мы с мамой делали каждый день, когда я училась говорить. Нужно просто разморозить язык. Оторвать его от зубов, превратить из твердого и неподвижного в мягкий и гибкий. Позволить губам раскрыться. Раз-два-три. Я скольжу языком внутри рта: правая щека, левая, затем снова правая. Раз-два-три. У меня получается. Провожу кончиком языка по кругу, ощупывая рот изнутри. Вытягиваю губы трубочкой. Раз-два-три. Все получается. Все хорошо. Я беззвучно произношу первую фразу перевода, стараясь, чтобы губы двигались как можно активнее: “Вы верите, что любовь раскрывается ночью…”

Теперь я готова.

Я нажимаю кнопку диктофона. Мигает красная лампочка: запись началась.

— Мария Свиридова. Задание первое…

И все. Больше я не могу сказать ничего.

Вместе “вы верите…” из моего рта вырывается уродливое мычание: “уыыыы эритииии”... Я даже не могу закончить фразу!

Стоп.

Надо начать снова. Время еще есть. Я должна, должна, я просто обязана сделать это задание! Я смогу! Я обещала себе! И маме!

***

У замдекана Марины Алексеевны по лицу идут красные пятна. Дрожащими руками она зачем-то перебирает документы на своем столе.

— Я правда не понимаю, что случилось с Машей, — говорит она. — Может быть, это технический сбой?

Я молчу, прикидывая, как ответить правильно. Я не имею права компрометировать Машу.

— На технический сбой не очень похоже. Запись цифровая, и у других участников все нормально.

Марина Алексеевна снова нажимает кнопку “воспроизвести запись”, и мы слушаем дрожащий голос: “Мария Свиридова. Задание один…” потом следует долгая пауза, неразборчивое мычание… и тишина.

— Я правда не понимаю, — говорит замдекана. — Маша сдала задание через сорок минут после начала. И молча ушла. Она не сообщила ни о каких проблемах…

— Я понимаю… — говорю я, хотя на самом деле я ничего не понимаю. В чем дело? Она просто не захотела сдавать задание? Решила отказаться от победы в конкурсе? Не хочет работать со мной, и поэтому все слила?!

Мне необходимо найти ее, чтобы все выяснить.

***

— Василий, зайди, — голос Шефа звучит напряженно.

Естественно, войдя в кабинет, я вижу за боковым столом Петеньку. Ждет расправы над соперником, который врезал ему по морде.

— Докладывай, как дела, — говорит Шеф.

— Конкурс завершен. Есть небольшая заминка с победителем, но в целом я знаю, что делать.

— Какая заминка?

— Девушка, которая набрала максимум по результатам предыдущих туров конкурса, провалила запись.

— Вот как? — язвительным голосом уточняет Петенька, но я не удостаиваю его ответом.

— И что ты теперь будешь делать? — жестко спрашивает Шеф.

— Предложу ей работу на проекте.

— Это еще почему? Раз она провалилась?

— Потому что без Свиридовой этого проекта не будет. Я так решил.

В кабинете повисает тяжелое молчание. У Петьки откровенно отвисла челюсть. Шеф хмурится.

— Так, Вась… — начинает он и умолкает.

— Я буду работать так, как считаю нужным. С тем, с кем считаю нужным. Или не буду работать у вас вообще.

— Это ты что, ты решил всем рискнуть из-за бабы? — подпрыгивает Петенька.

— Я тебе мало вчера врезал? — интересуюсь я.

Петя явно хочет продолжения, но Шеф знаком командует сыночку замолчать.

— Ты осознаешь все риски? До презентации осталось три месяца. Ты поставил на карту все. Это миллионы…

— Да. Я все осознаю. И беру ответственность на себя.

Когда я выхожу из кабинета, Петя подавленно молчит, а Шеф стоит у огромного окна и смотрит в даль.

Пофигу.

Мне нужна Маша.

***

Моя телефон раскалился от Васиных звонков. Но я не снимаю трубку. Все равно я не смогу сказать ему ни слова. Да и о чем?

После той злополучной попытки записать аудио для конкурса я молчу уже несколько дней. Мне удалось поговорить только с мамой, и кажется, она что-то почувствовала.

— Машенька, детка, что у тебя с голосом? — тревожно спрашивала она. — У тебя проблемы?

Мама так долго возилась с моим речевым дефектом, что обмануть ее чуткое ухо почти невозможно. Она услышала, что мне снова трудно говорить — язык двигается медленнее, чем нужно, а слова звучат так, как будто мой рот заполнен сухой ватой. Я очень стараюсь отвечать так, чтобы она успокоилась. Растягиваю рот в улыбке до ушей и говорю нарочито небрежно:

— У меня все отлично, мамочка! Просто здорово!

— Ну хорошо, — неуверенно отвечает мама. — Как там твой конкурс?

— Хорошо. То есть итоги пока не подвели, но вроде бы у меня неплохие шансы, — врать получается плохо, поэтому я предпочитаю побыстрее попрощаться. — Мамуль, прости, мне нужно бежать.

И я с облегчением кладу трубку. Рано или поздно мне придется рассказать маме, что конкурс я продула. Но это ничего. Какую-то работу я все равно найду. Пусть не в СВЕТе, пусть в компании попроще…

Дикарев звонит снова и снова. Присылает сообщения. Требует разговора. Но я не сдаюсь. Постоянный поток оповещений отвлекает от очередного перевода, за который я взялась ради денег. Но блокировать Дикаря в мессенджере я не хочу. Во-первых, он это сразу поймет, и все будет максимально по-дурацки. А во-вторых… мне доставляет какую-то горькую радость видеть, как он меня добивается. Пусть у нас ничего не вышло, но все же… Если бы он просто перестал звонить, мне было бы еще хуже, чем сейчас.

Галка влетает в комнату, сияя, как солнечный зайчик.

— Машка!! Ты все сидишь? Куксишься? А смотри, какая погода на улице! — и она, размахивая руками и подпрыгивая, бросается к окну и распахивает старую раму. В комнату врывается весенний воздух, несущий запахи цветов и пение птиц. Все это удивительно не соответствует моему мрачному настроению.