Стоп! Здесь у нас игра слов, и нужно подумать. “Развивается” здесь будет буквальный перевод, и по сути это, конечно, правильно, но… по-русски так не говорят. У нас говорят, что любовь крепнет. Но нельзя же сказать о фотографии, что она крепнет… Я вдруг понимаю, что грызу кончик ручки так, что на языке остаются частицы пластика. Так можно без зубов остаться! И тут у моего стола появляется Дикарь.

Он просто стоит. И опять у меня перед глазами та часть тела, на которой обычно не принято концентрироваться. Черт. Ну хорошо. Пусть будет “любовь развивается”, решаю я и начинаю выводить эти слова на бумаге.

— А вы согласны с этими словами? — вдруг негромко спрашивает он.

Мое сердце снова улетает куда-то в низ живота и бьется там горячими волнами. Я уже не знаю, краснею я или бледнею. Но слова вылетают из моего рта вполне спокойно, словно их произношу не я.

— Я просто перевожу, причем в таком режиме, когда я становлюсь просто ретранслятором. О смысле мне думать некогда.

Боже. Я надеюсь, это прозвучало не слишком ужасно. Получается, я перевожу, как попугай? Не задумываясь о смысле?

— Ах, вот как. Ну что ж, наверно, вам виднее, как должно быть, — говорит он, и я вижу в его янтарных глазах веселых чертиков. Он улыбается! И я первые себе признаюсь, что мне хочется, чтобы он вот так мне улыбался как можно дольше.

Остаток экзамена ощущается как полет. Мне радостно и легко, я перевожу одну сценку за другой, и хотя в них происходят вполне стандартные события, мне все они кажутся необыкновенно милыми. Диалог в отеле — и я вижу залитый солнцем, сверкающий нарядным мрамором вестибюль, любезного портье, счастливых путешественников (и ничего, что они требуют поменять им номер, это дело житейское). Деловые переговоры — очевидно, все их участники прекрасны и удивительны. Василий прохаживается по аудитории, а я не поднимая головы чувствую, где он находится в данную минуту. И улыбка не сходит с моих губ.

Через два часа я первая из группы сдаю свое задание — перевела все записи, и дополнительные тоже. Когда я кладу листочки перед замдекана, она смотрит на меня с удивленной улыбкой:

— Маша, ты сегодня в отличном настроении, — радостно говорит она, и я с трудом сдерживаю порыв обнять ее. Она замечательная женщина, и всегда так внимательна ко мне!

— Да, Марина Алексеевна! Весна ведь!

— И правда, весна! Ну иди, отдыхай. Результаты сообщим сразу после проверки задания, — напутствует меня замдекана, и я чувствую в ее голосе сдерживаемую нежность.

Выхожу из аудитории, и едва успев сделать несколько шагов по коридору, слышу сзади шаги. Его шаги.

Хороша! До чего же она хороша! Начинаю действовать!

— Маша, вы торопитесь?

— Нет!

Наверно, надо было поломаться, но я в таком чудесном настроении, что совершенно не хочется ставить защитные барьеры. У меня все хорошо. И у меня полно времени.

— Прекрасно, — говорит он, и смотрит мне прямо в глаза. Его янтарный взгляд кажется невероятно теплым и глубоким. — Давайте выпьем кофе вместе?

— Давайте! — выпаливаю я, не успев сообразить, что делаю.

Похоже, мы оба не ожидали, что все начнет происходить так быстро. Секунду мы молчим, стоя в опасной близости, и наконец, он спрашивает:

— Где тут у вас пьют кофе?

— Есть буфет на восьмом этаже… А вам разве не надо присутствовать на конкурсе?

— Не обязательно, — говорит он решительно, — ведите меня! Где там этот ваш буфет?

Мы идем по коридору к лестнице, и я гадаю, смотрит он на меня или нет. В голове веселый сумбур, словно вместо мыслей там потоки мыльных пузырей — они переплетаются, переливаются, лопаются… Я иду пить кофе с Дикарем. Мы идем пить кофе. Ааааа, что происходит? Может, на меня так подействовали эти флиртующие французы с аудиозаписи?

Сейчас середина третьей пары, поэтому в буфете, кроме нас, всего несколько человек. Василий осматривает витрину с пирожными и бутербродами и спрашивает:

— Что вы будете есть?

— А? Ничего, спасибо! — отвечаю я.

— Нет, так не годится. Нужно поесть! — говорит он и начинает тыкать длинным пальцем в пирожные: — Может, трубочку? Или тарталетку? А нет, давайте лучше круассан?

— А давайте! — я смеюсь, сама не знаю, чему.

— И кофе. Какой кофе вы лучше всего варите? — спрашивает он у буфетчицы, и та тоже радостно улыбается, словно заразившись от него радостным настроением.

— Да какой хотите! У нас все вкусные! Хотите капучино?

Василий бросает взгляд на часы:

— Капучино после двенадцати часов дня — нет. Я буду экспрессо. И лимонную тарталетку. А вы, Маша?

— А я выпью капучино, — говорю я беззаботно.

— Значит, нам еще капучино и миндальный круассан, — заключает Василий, и сияющая буфетчица бросается исполнять его заказ.

Пять минут спустя мы сидим за столиком у окна, и я с наслаждением пью кофе с горячей молочной пенкой. Василий сидит напротив в расслабленной позе, и не спеша меня рассматривает. Удивительно, но сейчас это меня почему-то совсем не смущает.

— Ну и как вам конкурс? — спрашивает он.

— Отличный.

— Да? А что в нем вам нравится?

— Разнообразный. Интересные задания. Можно реально увлечься, пока переводишь.

— Дух соревнования?

— Ой, нет, я не люблю соревноваться, — я откусываю свежайший круассан и невольно закрываю глаза от удовольствия: аромат, нежность легкого теста, сладость миндального крема… — Ммммм…

Василий смеется, в его глаза пляшут янтарные искорки.

— Вы так заразительно наслаждаетесь, Маша, — и он берется за свою лимонную тарталетку. Я смотрю, как он ест, и невольно отмечаю и белоснежные зубы, и волнующую форму губ… и маленькую крошку, прилипшую к загорелой коже прямо в уголке рта. Он поднимает глаза, снова смотрит прямо мне в лицо, и я машинально молча показываю ему рукой: смахни крошку. Он отзеркаливает жест, крошки на коже больше нет, но я заливаюсь румянцем и вдруг смущаюсь почти до слез. Господи, что это происходит?

Внезапно мобильный в моем кармане громко звонит.

— Простите, пожалуйста, — говорю я Василию. — Сергей Анатольевич?

Голос сына немецкоязычной старушки звучит напряженно:

— Маша, здравствуйте! У нас проблема! Нужна ваша помощь!

— Да, конечно, — слегка теряюсь я. — Какая помощь?

— Мама заговаривается. Она сегодня с утра неважно себя чувствует, и перешла на немецкий. Она очень возбуждена, а мы ничего не можем понять… Переведите, пожалуйста, что она говорит!

— Давайте попробуем, — говорю я, и снова извинившись перед Василией взглядом, отворачиваюсь к окну.

— Сейчас я передам трубку!

Я слышу какую-то возню, тихий спор, вскрик по-немецки: “Lasst mich in Ruhe!” (Оставьте меня в покое!), но через минуту трубку наполняет тревожное дыхание, и я догадываюсь, что старушка меня слушает.

— Hallo, Аглая Константиновна, das ist Mascha. Wie geht es dir? (Здравствуйте, это Маша, как вы поживаете?)

— Maschenka! Liebes Kind! Ich freue mich sehr, von Ihnen zu hören! (Машенька! Дорогое дитя! Как я рада вас слышать!) — говорит она возбужденно.

— Und ich bin sehr glücklich. Bitte sagen Sie mir, was mit Ihnen los ist? Brauchen Sie gerade etwas? (И я очень рада. Расскажите, пожалуйста, что у вас происходит? Вам сейчас что-нибудь нужно?) — я стараюсь говорить самым мягким, ласковым голосом. Бросаю взгляд в сторону Василия и вижу, что он смотрит на меня, не отрываясь, чуть ли не открыв рот. Как невовремя этот звонок!

Следующие три минуты Аглая Константиновна пулеметной очередью выстреливает в меня историей про старый фотоальбом, в который была вложена полоска кружева от ее куклы: “Das war meine Lieblingspuppe, ihr Name war Lizhen, sie hatte so ein wundervolles Kleid. Und jetzt habe ich nur noch einen Streifen Spitze übrig, und heute Morgen stellte sich heraus, dass er verloren gegangen war!”

Мне ужасно неудобно перед Василием. Невежливо так прерывать разговор — хотя сам он, похоже, чувствует себя совершенно комфортно. Даже в телефон не уткнулся, просто смотрит на меня, как зритель в театре.