Юноша поднялся и отряхнулся, оглядываясь по сторонам. Ну, хоть этого его конфуза аторцы не увидели: все трое возились с… лодкой. Вот уж и правда особенный остров. Раскопав замаскированное судно, двое сопровождавших стали распутывать длинные веревки, что были спрятаны в нем же, а Ятта направилась к Ганнону. Он приготовился к тяжелому разговору.

— Насчет нашего проводника, — начала девушка, — того, который с вами не пошел… — и точно, речь была об Амхоре.

— Я действовал согласно Его закону, — спокойно проговорил Ганнон, решив, что лучше дать личине церковника принять на себя удар. — Но как человек, я не желал причинить вам вред.

— Я бы хотела поблагодарить вас, — тихо сказала Ятта. Вот такого юноша точно не ожидал.

— За что же?

— За то, что помогли мне понять. За то, что испытали его. Как он начал… — ее передернуло от отвращения, — как он начал плести небылицы моему отцу, обвинять меня чуть ли не в привороте…

— Лучшую травницу, не ведьму…

— Да... — Ятта улыбнулась. — Вы увидели в нем грех по своим причинам, но он проявился и в такой форме.

— Я ищу его во всех и всегда, и особенно яростно – в себе. — Ганнон мягко убрал со своей груди ее ладонь, интонацией дав понять, что это искушение было побеждено, но с трудом.

— Боги, да что это я! — Ятта побледнела, похоже, она забыла, что перед ней был церковник.

— К тому же есть на нем грех и пострашнее, — заметил самозванный брат Второго Круга.

— Селана милосердная, это ведь именно Амхор…

— Это в прошлом, сейчас у нас одна цель, — остановил ее юноша. Говорить о Роннаке ему не хотелось. С момента его смерти шок сменялся шоком, не давая задуматься, но с каждым прошедшим часом, проведенным в относительной безопасности, скорбь по ворчливому легионеру усиливалась.

К ним с Яттой подошли двое других проводников, в руках они несли тонкие канаты с камнями, привязанными на концах. Хорошенько раскрутив их, мужчины пытались перебросить веревки через ветви, что торчали вбок из плоской верхушки исполинского клена. Для этого одному из них пришлось забраться на соседнее дерево пониже, пока второй подавал ему нужные вещи с земли.

После очередной неудачной попытки камень грохнулся в опасной близости, оставив на земле приличную вмятину. Ганнон с Яттой отошли подальше, но это оказалось излишним. Несколько забористых ругательств помогли делу, и оба следующих броска попали в цель: канаты были перекинуты, а камни протащили их до земли. Аторец спустился и со своим товарищем начал расправлять веревки.

— Прощайте, удачи вам! — сказала Ганнону Ятта. Слышавшая застенчиво потупилась и выровняла рукой прядь. — Если встретит женщина, скажете, что от меня. Если нет, то лучше не стоит.

— Боги в помощь, — ответил юноша. Он был растерян, но времени на расспросы не было. Один из проводников обвязал его пояс коротким куском веревки, что крепился к длинному канату. Аторец молча вложил чужаку в руки свободный конец.

— Держись, церковник, крепко. Потом по ветке к центру, — буркнул другой проводник, решивший все же дать юноше короткие инструкции.

Ноги Ганнона оторвались от земли и удалялись все дальше по мере того, как трое внизу тянули другой конец каната. Судья перебирал ступнями по стволу, чтобы не оцарапаться и помочь им. Руки, сжимающие канат, уже сводило судорогой, а смотреть вниз становилось все страшнее. «Молков Атор, да за что мне все это?» — мысленно сокрушался Ганнон. Верхушка была совсем близко, юноша уже приготовился закинуть на ветку ноги и забраться, но аторцы продолжили тянуть, прокатив его по грубой коре. Лицо и руки обтерлись и оцарапались, но он сидел верхом на ветке. Вид перед ним внушал благоговение и ужас: высота была не меньше пятнадцати руббов, лес был как на ладони, а люди внизу казались совсем маленькими. Кровь стыла в жилах: Ганнону раньше приходилось бывать и повыше, но то были стены и башни над морем, а сейчас он балансировал на ветке, открытый всем ветрам.

— …или нет?! Отвязывайся! — Снизу кричали, он едва различал слова из-за ветра и птичьего клекота. Юноша потянулся к веревке и стал возиться с узлом. Никак не удавалось подцепить… и слава богам! Боль от удара обожгла голову, и он отправился в полет. Прямо в ухо ему влетела чайка — то ли не справилась с полетом, то ли хотела напасть на зазевавшегося человека. Веревка впилась в спину, боль пронзила позвоночник, когда люди на земле перехватили канат и потянули.

— …кто же на ветке… — донеслось до него кряхтение снизу, — к центру сначала отползи, чужак!

Ганнон последовал совету и, дрожа, прополз по ветке к центру дерева. Сердцевина и правда оказалась пустой, хоть толщина древесины и была не меньше пяти шагов – он спокойно улегся на ней. В центре дерева был настоящий пруд, пять руббов от края до края. Так и не сумев справиться с узлом, юноша выругался и отрезал веревку кинжалом. Чудо, что ничего не выпало, пока его вытягивали обратно. «И это у них называется «низом»? Все у аторцев наоборот!» — подумал он, а рука его тем временем нащупала что-то странное: в выдолбленном в коре углублении лежала длинная ровная палка с дурумовым крюком на конце. Рукоятка была гладко отшлифована и, судя по виду, клюка лежала тут уже давно. Юноша взял ее, чтобы как следует рассмотреть: с одного конца оружие было запачкано кровью, видимо, он далеко не первый на кого тут нападали птицы.

Чайки ныряли в воду и выныривали с добычей, мелкая рыбешка в изобилии плескалась у самой поверхности. Похоже, остальным птицам было не до человека, но крюк Ганнон на всякий случай из рук не выпускал. Послышался шипящий звук трения, теперь уже оба каната, перекинутые через ветку, двигались медленно и с усилием. Ганнон подполз к краю и увидел, что к нему приближается лодка. Натужные стоны аторцев, поднимающих эту тяжесть, были слышны и наверху. Посудина была закреплена с двух концов и висела параллельно ветви. Когда она дошла до верха, дерево ударилось о дерево: перетянуть ее как Ганнона было невозможно.

Стараясь действовать как можно быстрее, чтобы аторцы не надорвались, юноша протянул крюк к носу лодки. Он тянул сидя, помогая себе ногами, секунда — и лодка стояла рядом с ним. Канаты юноша резать уже не стал и, честно повозившись с узлами, отправил их вниз. Он глянул своим провожатым вслед, аторцы быстро спрятали все свои вещи и направились прочь. Оглядываться никто не стал.

Ганнон положил крюк на место, столкнул лодку на воду и впрыгнул в нее. Раскачавшись, он едва не перевернулся. Суденышко оказалось небольшим и довольно легким, если не поднимать его на дерево, конечно. Внутрь заботливо положили огниво и несколько факелов. В отдельном свертке лежало с дюжину дурумовых ножей. Что ж, у него была лодка, она была на воде… на высоте молковой Черной Башни, а идти полагалось низом. Юноша взял в руки один из ножей, ему вспомнился Роннак и его раны. Нет, не та в шее, что стала для него последней, а рассказ о ране в боку, полученной под землей. Ему не верили даже свои, но подземник оказался прав, на удивление, во многом… И в то же время он дурно распорядился своей правотой.

Небольшое опоздание сыграло путешественнику на руку, ждать пришлось недолго. Чайки еще не успели осмелеть и снова проявить к нему интерес, как раздалось глухое урчание, которое юноша прочувствовал всеми костями. Птицы тут же метнулись прочь, роняя добычу, и полетели на восток – к морю. Со звуком, похожим на бурления в переполненном животе гиганта, вода в клене начала убывать, увлекая лодку вниз, внутрь ствола.

Влажные стены из древесины скользили вверх, а кружок света над головой медленно уменьшался. «Боннар бы точно захотел на такое посмотреть», — подумал Ганнон, оглядывая блестящую внутреннюю поверхность ствола. Он взял огниво и решил попрактиковаться, пока еще было светло. Искры высекались на удивление легко, можно было поберечь факелы до низа, где бы он ни был. «Так или иначе где-то он должен был быть», — подбодрил юноша себя. Дерево сменилось камнем, на влажной поверхности которого все еще отражался дневной свет, но через несколько десятков руббов последние блики исчезли. Ганнон нащупал факел и положил так, чтобы просмоленный конец выглядывал за борт. После нескольких попыток искры подожгли тряпицу и на стенах заплясали причудливые алые огни, отраженные от водной глади.