Факир спорил о чем-то с молодой коренастой девушкой. Она была одета как для похода в горы: штаны из кожи, добротные сапоги и куртка с меховым капюшоном. На поясе висел короткий нож, убранный в ножны. Девушка поправила густые, жесткие рыжие волосы и провела по ним руками сверху вниз так, чтобы они аккуратно обрамляли круглое лицо с обеих сторон.

— Не бойся, набирай в рот, что ты как трескун? — наставляла она факира. Аторчанка была зеленоглазой и курносой. У нее были полные красные губы, ярко выделявшиеся на бледном лице. Сейчас они сложились в насмешливую ухмылку, глядя на то, как далеко от себя циркач держал бутыль. В другой руке у него был горящий факел.

— Осторожный трескун летает себе по лесу, а не на кухне у нас жарится, — протянул долговязый факир, все еще не решаясь притронуться к содержимому бутыли. — И уж точно не дрищет три дня к ряду!

— Опять ты за свое! — Девушка закатила глаза. — Не будешь, не переживай. Я уже на себе проверила, слово травницы, — добавила она.

— Давно? — Факир все еще был насторожен. — В прошлый раз только спустя полдня прихватило.

— Да, кхм, с утра еще, — ответила рыжеволосая, но, судя по голосу, она то ли соврала, то ли начала опасаться, что ее вот-вот накроет. — Работай, у меня еще полно дел! Утренний отвар настоялся уже, надо дальше готовить. И смотри аккуратнее, не подпали мне волосы!

Циркач закрыл глаза, залпом набрал в рот жидкость и выплюнул вверх, подставив факел. Яркое желтое пламя разлетелось широким веером, оставив после себя сизый дым.

— Ух ты! — воскликнул факир: похоже, он был доволен.

— Вот-вот. Такой ведь цвет хотел? — спросила девушка, подбоченившись.

— Да, но надо будет еще ночью посмотреть…

От разговора циркачей Ганнона отвлек другой голос. Юношу похлопал по плечу коренастый неардо, обращавшийся к нему на своем языке с дружелюбной интонацией.

— Берайа зара? Зергато зауд хор? Лан эгитко горайа да, — проговорил незнакомец.

В ответ Ганнон успел только нахмурить брови, как вдруг к ним подскочил еще один неардо, постарше. Он отвесил оплеуху первому и обратился к юноше уже на део:

— Прости, почтенный, мой ученик обознался. Сам понимаешь. — Он приложил пальцы к щеке и, взяв своего подмастерья за локоть, повел его прочь, по дороге тихо, но яростно выговаривая тому за ошибку. Ганнон оглянулся по сторонам и увидел рядом только факира, девушка же торопливым шагом удалялась. Циркач смотрел ей вслед, держась за живот, на лице его читалась тревога.

***

Двое легионеров и Ганнон собрались вечером в его комнате. Первое время все молча ели, голодные после долгого дня. Запах смолы от ламп успел пропитать все вокруг, несмотря на то, что они горели лишь один вечер, после чего их заменили свечи.

— Ну что, как прошло? — Роннак первым нарушил молчание. Иссур уже было задремал, сидя в кресле. — Эй! Морской, ты-то что дрыхнешь, чай не стирал ноги, как мы!

— К-хм, да я бы лучше постирал, ну, ноги… Все ж веселее, чем пылью дышать. — Откликнувшийся насупился: он с самого начала не был доволен своей ролью, а теперь ему за нее же выговаривали. — После часа глаза слипаются, а я там день провел!

— Расскажи, что нашел, — попросил Ганнон, устало взглянув на посмеивающегося подземника.

— Нашел-то много, но рассказать особо нечего. Есть большие грузы, корабли с Колоний и обратно. И тьма тьмущая записей по яхтам, они, ну неардо, тут возят всякую мелочь. Все записывают, не перечесть.

— Их-то и надо посмотреть, — с сочувствием произнес Ганнон. Он ясно видел в глазах молодого легионера, как угасали еще остававшиеся в них жизнь и радость. Лизарис явно не был доволен своей ролью книжного червя. Леди Илларин намекала на участие неардо в контрабанде, двое из них на Аторе вели себя подозрительно. Да кто еще захочет связываться с нарушением местных законов? — Нужно проверить тех, что из почтенных домов на Перевале, — снова обратился юноша к Иссуру. Судья прикрыл глаза, но после возвышения ему стало сложнее вызывать образ вассальных пергаментов. Какие там имена своих «каменных» конкурентов называл Хиас’ор? — Харр’ или Нирей’, таких вот посмотри. — поручил он молодому легионеру.

Иссур кивнул и принялся есть дальше, искоса посматривая на Роннака, который заговорил, не дожидаясь приглашения:

— За каменной стеной скукотища. Все поместья стоят полупустые: Глаза и Уши в такую дыру не поедут. — Ганнон знал, что Видевших и Слышавших иногда называли так, но впервые услышал вне братства, как кто-то смеет произносить это. Ведь известно, что у Глаз и Ушей – повсюду глаза и уши. Роннак, тем временем, продолжал: — Парочка неардо отиралась там, да еще видел, как слуги диктовали местным какие-то баллады. Представляете, они это писали на свою бумагу! Дикари, а грамотные.

— Да, я видел, как они слушают эти истории, похоже, им нравится. А последить нужно будет за неардо. Посмотреть, не связаны ли они с Хестолом или Хестасом, — дал указания подземнику Ганнон.

— А я снова за бумаги, значит? — Голос Иссура выражал грусть, но и шальную веселость обреченного.

— Да, похоже, что так, — тоже с улыбкой ответил ему Ганнон. — Так что набирайся сил. У тебя работа – самая тяжелая.

На следующее утро Ганнон предпочел направиться в город один, Роннак отплыл чуть раньше. Так будет менее приметно, решили они. Стражу у ворот удалось пройти проще, бумаги уже были под рукой. За вчерашний день юноша успел проникнуться ритмом этого рынка, насмотрелся на местный люд и чувствовал себя на незнакомой земле теперь гораздо увереннее.

Как оказалось, уверенность была напрасной. Ганнон не заметил, как двое лесорубов превратились в явную угрозу до того самого момента, как они подошли к нему вплотную. Одетые в свои странные куртки с завязками, эти двое и на рынке были при топорах из зеленого металла, в отличие от других своих товарищей по ремеслу. Двое бородачей, один с каштановыми волосами, другой – с рыжими, преградили Ганнону путь. Рыжий мужчина с красным носом поднял усеянную мелкими шрамами руку и проговорил:

— Хосп, чужак, тебя хочет видеть король. — Помимо особой местной интонации в этом слове чувствовалось и огромное почтение к своему лидеру.

Юноша осмотрелся, вокруг как ни в чем не бывало ходили люди. Он надеялся на скрытность больше, чем на свое положение королевского посланника. Если уж его раскрыли, то поднимать лишний шум никакого смысла не было.

— Что ж, кто я такой чтобы отказывать королю, — промолвил юноша: у него не получилось воспроизвести местный говор. В сочетании с его улыбкой это разозлило второго лесоруба с каштановой бородой.

— Ерничаешь, шваль с део?! Говоришь, наш король – не король?! — прорычал он и рванулся вперед, но рыжий удержал товарища.

— Уймись, ничего он такого… Да остынь ты! — шикнул на товарища рыжебородый. — Сказано целым привести. У нас приказ! — Последнего слова хватило, чтобы успокоить буяна, что, однако, не помешало ему всю дорогу злобно зыркать на чужака из-под густых бровей.

Путь лежал к руинам крепости, где стоял деревянный терем. Размерами он уступал длинным домам ремесленников, но украшен был гораздо богаче и искуснее: ставни, наличники, колонны и сваи, все было покрыто тонкой резьбой. Возле конька стропила двускатной крыши пересекались и продолжали тянуться ввысь, превращаясь в изогнувшиеся головы чудовищ, скалившихся друг на друга. Под самим коньком был прибит старый щит. Он был разделен на две половины: истершаяся зеленая гора почти сливалась с фоном, на второй же – более ухоженной – был изображен молот. Надпись было не различить, но Ганнон и так знал, что там: Илларин-Габха.

Гербу вторил звук работы – прямо перед парадным входом в терем была оборудована кузница. Там трудился пожилой мужчина с шапкой взъерошенных седых – совсем белых – волос и такой же растрепанной бородой. Один его глаз закрывала кожаная повязка. Он был одет в рубаху и фартук мастерового. Ганнон приметил добротные сапоги и – впервые в этом городке – железо: наковальня, инструменты и мелкий скарб вокруг, все было сделано из него. Но были и слитки зеленого с синими прожилками курума рядом с формами для литья.