— Давай поглядим… — начала троглодитка. Она закачалась, сидя на полу, и достала из мешочка костяшку с грубым изображением, юноша не смог понять даже, человек это был или зверь. — Молхан непротив: ты не вредишь миру. Да, такое всегда, мало кто может. — Собравшиеся вокруг нуссы зашептались, тем временем на пол легла следующая костяшка. И ведунья продолжила: — Валанха перевернута: не верь тому, как ты увидишь женщина. — Кто-то из троглодитов-мужчин фыркнул и отпустил остроту на своем языке, за что тут же получил тычок в ребра от соседа. — Да прав он, прав, — усмехнулась гадалка. — Может, это вообще про меня? — Она подбоченилась и вызвала всеобщий смех, после чего выбросила еще две пластинки из мешка, поставила его на пол и закрыла, в нем оставалось еще с полдюжины гадальных костей. Глядя на две костяшки, нуссы перешептывались и спорили. Женщина же, нахмурившись, проговорила: — Мда, занятно. Мехаон с Ихаоном — много что значит. И братья, и враги. Кто они тут больше, брат или враг – не скажу, но не стой между. А если это про тебя, то будь настороже со старыми друзьями: руки в крови своих же.

— Постараюсь, — серьезным голосом ответил Ганнон. Ихаон походил на Ихариона, а Мехаон… Юноша вспомнил, что Мерхарионом называл Баала культист, которого допрашивал Тризар. Молхан и Валанха были похожи на имена из преданий, за чтение которых в свое время поплатился Боннар. Как он говорил? «Там всех называют одинаково: и богов, и иных».

***

Длинная деревянная лодка, на которой они отправились в путь, была размером с небольшую яхту, но все же на ней были весла. Молковы весла, работать приходилось по очереди, ни о каких парусах тут не шло и речи. На открытых пространствах греб Ганнон, а в сложных местах, где проход сужался, за управление бралась нусска.

— Как же мне обращаться к тебе? — очередной раз спросил Ганнон: называть свое имя неприкасаемая отказалась наотрез.

— Как хочешь, авхар, — усмехнулась женщина. Юноша понял, что авхарами ее сородичи, видимо, окрестили пришельцев с поверхности.

— Ятта тоже не знает, как тебя зовут? — спросил он в перерывах между движениями весел.

— Нет, я и она не виделись даже, только переписка про торговля, — ответила нусска, которая и вправду выводила что-то острой костью на глиняной табличке. Лодка была ей и транспортом, и домом. На небольшой палубе умещались спальное место, запасы еды и груз на продажу.

— И ни с кем другим из аторцев ты тоже не встречалась?

— Почему же? Нет, они бывают часто, когда много товар. Откуда, по-твоему, научилась так говорить, если бы только переписывалась с Ятта?

— И правда. Да и далеко не все авхары умеют писать и читать.

— Авхары? — Женщина подняла взгляд и нахмурилась. В свете синего фонаря морщинки ярко зачернели на ее бледной коже. — А, ты про зухары. Про всех их. Не с поверхности, а на поверхность. Авхар ты стал, когда… — Она провела рукой вниз, будто ее кисть ныряла.

— Спустился?

— Точно. Мы писать тоже не все умеем, но нуссы умеют. Зухары, что говорят «хосп», любят запись, а спус-каться, — она помедлила, подбирая правильную форму глагола, — не все любят. Потому не видела Ятта.

— А вам подниматься нельзя? — продолжал расспросы Ганнон. В ответ неприкасаемая лишь потрясла головой.

— Нам незачем. Поднимаются только воины. Но они в грязь, значит, под земля. И только когда темно, — пояснила она.

— Так вы никогда не видели света?

— Это ты не видел света! — отрезала женщина. Она отреагировала так же яростно, как и первый проводник, с которым Ганнон начал свой путь. Видимо, дело было не только в его скверном характере, но и в их культуре. Впрочем, гадалка быстро смягчилась. — Отдай весла, тут сложно плыть, зато увидишь.

Они прошли между извилистыми берегами подземной реки, которые так и норовили зацепить борт. Ганнон уже сбился со счета поворотов, которые пришлось сделать, иногда отталкиваясь веслом от камня. Лодка совершила не меньше дюжины таких маневров и выплыла на широкое подземное озеро: свод пещеры уходил вверх и на высоте пяти руббов терялся в темноте. Впереди был проход, напоминавший арку. На ее своде играли огоньки, свет был теплым.

— Там огонь? Другие авхары? — забеспокоился Ганнон.

— Нет, но мы почти на месте, — ответила нусска. Они плыли многие часы или даже целый день. Под землей чувство времени быстро искажалось, но лодка уж точно не могла так быстро доплыть с Атора до Колоний. — Закрой глаза, я скажу, когда открывать, — неожиданно предложила женщина.

— Зачем? — снова встревожился Ганнон: ситуация становилась все более странной.

— Тебе же не так красиво. — Нусска пожала плечами и направила лодку в проход.

Когда суденышко вышло из-под сводов коридора, юноша разжал пальцы, сомкнутые на эфесе, и смог только изумленно выдохнуть.

— Ну, и кто тут не видел света? — насмешливо спросила троглодитка. Спорить с ней было невозможно: Ганнон будто бы оказался в обсерватории самих богов. Своды этой пещеры уходили ввысь на сотню руббов – куда выше, чем в предыдущей – но их было прекрасно видно. Источавшие яркий оранжевый свет заросли лишайника создавали иллюзию звездного неба, оставляя настоящее далеко позади.

Некоторые сгустки, казавшиеся большими даже на таком расстоянии, должны были быть с десятки шагов шириной. Эти светила соединяли ветвящиеся тропки света, что петляли по бугристой поверхности, находя себе место для жизни. Но это великолепие не ограничивалось лишь верхней полусферой мироздания: вокруг них, насколько хватало глаз, простиралась черная, зеркально-ровная гладь подземного моря, в котором невероятно ясно отражались «звезды», и их лодка мягко скользила по ней словно по просторам космоса.

Когда юноша сдался под напором боли в затекшей шее и вновь посмотрел на свою спутницу, та лишь склонила голову набок.

— Да. — Она протянула руку и закрыла рот Ганнона. Ошеломленный, он просто-напросто забыл поднять челюсть. А нусска довольно повторила: — Это ты не видел света!

В кабинете Коула стало просторнее, но атмосфера царила тяжелая. Трое человек сидели за круглым столом, а полки и книги, заполнявшие комнату, исчезли. В камине не было огня, и каменные стены источали холод, несмотря на все то тепло, что впитывали за прошлые месяцы. Коул писал что-то на пергаменте, в то время как легионер, которого бы легко узнал Ганнон, то и дело поправлял плащ, поглядывая на хозяина комнаты.

В отличие от легионера, раздраженная женщина, что сидела на третьем стуле, не старалась походить на местную: ее расшитый золотыми нитями красный наряд был бы в диковинку любому жителю Деоруса. Украшенные самоцветами перстни на ее пальцах заставили бы позавидовать и Избранницу. У женщины были выдающиеся скулы и острый нос. Выглядела она так, будто вот-вот должна была начать стареть, но ни одна морщинка еще не осмелилась появиться на ее лице. Возраст и жизненный опыт выдавал уверенный, чуть насмешливый взгляд, а не кожа. Ее внешность излучала царственность, и ждать кого-то было ниже ее достоинства.

— Что бы ты там не писал, это может подождать, — с ноткой мрачного веселья в голосе проговорила женщина, нарушив наконец тишину, к большому удовольствию воина.

— Я уже закончил, Ватра, — ответил Коул нарочито спокойным голосом и отложил перо.

— Здесь безопасно говорить? — Осведомилась она.

— Да, все известные мне меры приняты, — устало проговорил хозяин и потер виски.

— А неизвестные? — усмехнулся легионер.

— Если подобные проявятся, то у нас будут проблемы и разговоры посерьезней, чем сейчас, — нахмурившись, заметил Коул, не желая подхватить веселье, что, однако, вовсе не смутило его собеседника. Женщина же одобрительно кивнула словам хозяина комнаты.

— А эта штука? — не унимался воин, указав на груду тряпья, что была навалена в еще одном кресле возле камина.

— Защищена. Подчиняется только мне.

— Всегда хотел… — Легионер прищурился и наклонился вперед, но тут же дернулся и схватился за голову, как от громкого звука. — Арргхх!