Персиваль увидел Аллека, и у него защемило сердце. Сейчас, с турнирным мечом, который с такого расстояния было невозможно отличить от боевого оружия, он едва узнавал сына. На нём был обтягивающий тренировочный комбинезон с вышитым на плече ястребом, хватающим грызуна — синий и самый яркий из всех.

Персиваль затаился, прячась (на сколько это было возможно) за одним из самых высоких деревьев с самыми размашистыми лапами ветвей. Мальчик двигался плавно, когда нужно резко распрямляясь, словно пружина. Его противник раз за разом едва успевал парировать его выпады, в то время, как сам Аллек, когда требовалось защищаться, отбивал атаки с безмятежной лёгкостью.

Упражнение повторялось и, если, когда Персиваль только подошёл, Аллек мог позволить себе небольшие помарки — плохо поставил опорную ногу в обороне в первый раз, не довёл удар в третий, — то теперь двигался почти идеально.

Вдруг, разворачиваясь, Аллек посмотрел прямо через зелёно-коричневую металлическую ограду и кустарник, высаженный вдоль неё. Сквозь слабые ветви Сейтайи — прямо на Персиваля. На лице сына расцвела улыбка гордости — похоже, он решил, что бывший капитан пришёл сюда ради него, а не потому что тосковал по дракам. Аллек отвернулся и с силой ударил — в последний момент слегка изменил траекторию выпада, направив меч чуть ниже, на неудобной высоте, — и его противник с трудом отбил удар, чуть не выронив своё оружие. Вскрикнул и принялся растирать запястье.

Аллек самодовольно ухмыльнулся и вновь искоса взглянул в сторону отца. Персиваль надеялся, что его лицо ничего не выражает — уж точно не хотел, чтобы сын заметил его гордость за использование столь подлого приёма. Гордость, которую против воли испытывал. Если подумать, сражение вообще не было местом для честных и порядочных людей.

Персиваль понимал сына. Он и сам из кожи вон лез, пытаясь впечатлить своего отца. Но тот никогда не показывал тёплых чувств. Лишь наседал, заставляя бесконечно тренироваться, надеясь заслужить от него похвалу или хотя бы удовлетворённый кивок. Персиваль никогда не перечил ему. Никогда не спорил. И уж точно никогда не посылал его к морским демонам, как всегда хотел. Нет. Вместо этого он просто подался на флот, ещё не закончив академию. Согласился на самый низкий офицерский чин и вступил в абордажный отряд. Лишь для того, чтобы быть от отца подальше.

Любил ли он своего отца? Нет, он уж точно не назвал бы эти чувства любовью. И всё же должен был признать, что именно вечная погоня за уважением старшего офицера (которым отец был для него в первую очередь) сделала его сильнее. Это, а ещё...

Тьма. Шершавая дверь чулана. Истошный, рвущийся из глотки крик. Красные огоньки глаз.

Персиваль вздрогнул и заморгал. Сердце быстро стучало. Он отогнал детское воспоминание, как делал постоянно — после смерти отца всё реже, и тем не менее.

Тренирующиеся ребята поменялись местами. Аллек отошёл немного в сторону, без сомнения для того, чтобы оказаться поближе к ограде. Сжал меч в правой руке, расставил ноги...

Персиваль вдруг понял, что стойка сына отличается от прочих. Аллек опустил клинок, завёл его за спину, предлагая противнику атаковать по, казалось, незащищённому телу. Персиваль знал, что именно за элемент теперь последует — сложный, но достаточно эффективный. И совершенно не тот, что заставлял их отрабатывать мистер Фредерик.

Он дёрнулся, чтобы что-то крикнуть сыну, хотя, как таковых слов ещё не придумал. А мистер Фредерик своим обычным лающим голосом отдал очередную команду.

— Выпад!

С небольшим промедлением противник Аллека занёс вверх руку с клинком. Он совершал привычное, если не сказать, правильное движение. Проблема была в том, что Фредерик отрабатывал отход в сторону после отражения верхнего выпада. Но Аллек не собирался его отбивать.

— Стой! — не выдержав, крикнул Персиваль, пусть, к своему стыду, и недостаточно громко, чтобы кто-то услышал. Скорее, прошептал под нос.

Тренировочный клинок опустился на сына. Аллек резко дёрнулся, ушёл в сторону. Развернулся в пируэте и хлестнул противника мечом в бедро. Тот вскрикнул — скорее от удивления, хоть и удар был неприятный — но не упал. Оскалился, как подобает настоящему солдату и, в попытке отомстить, махнул наотмашь, пытаясь достать до Аллека.

Сын, не переставая улыбаться, лишь немного вывернул запястье. Поймал оружие противника на небольшую гарду собственного тренировочного меча, а затем резко вывернул его, и меч противника вырвался из его рук. Он взмыл над площадкой, перелетел через ограду и врезался точно в соседнее с Персивалем дерево.

Персиваль обомлел. Посмотрел в сторону. Клинок вошёл в почву, срубив Сейтайу почти под основание. Дерево всё ещё держалось, цепляясь ветками за соседние. Однако ствол был перерублен, и Персиваль видел, как быстро сочится из него сок, не успевая впитываться во влажную почву, растекается струйками в сторону узкой тропинки. Будто кровь, вытекающая из перебитой трахеи.

— Ты! Да как ты!

Противник Аллека, вскрикнув, бросился на него с кулаками и повалил на песок площадки. Мальчики начала бороться, обменялись неловкими ударами и их быстро разняли. Лица каждого из них, независимо от количества полученных ударов, были красными и лучились улыбками.

Персиваль перешагнул через ограду. Фредерик только теперь заметил хозяина особняка, и его глаза испуганно округлились.

— Сэр, я не... Я не приказывал...

Персиваль поднял руку. Он чувствовал, как гнев переполняет его. Знал, что, когда такое случается, лучше идти куда-то подальше. Подальше от дома, подальше от звона мечей, пусть и тренировочных. И уж точно, подальше от собственной семьи.

Может быть, когда-нибудь он этому научится. В той новой жизни, куда собирается сделать шаг. Сразу после того, как разберётся с этой.

— Построиться! — с некоторым запозданием скомандовал опешивший и даже более красный, чем два дерущихся парня, Фредерик. — Отдать честь капитану!

Персиваль не стал поправлять его. Ему было приятно видеть, как все вытянулись по струнке — хоть и не встали ровной шеренгой, отчего лишь сильнее напомнили сад Элизы. В каком-то смысле перед ним был его сад. И практика показывала, что смерть вырастить, куда как проще, чем жизнь.

Обычно на второй день нахождения дома он уже полностью себя контролировал. Но сейчас всё было необычным — вернее, неправильным. Будто отстранение от службы нанесло ему рану, которая никак не хотела заживать. И эта рана болела, делая его нервным, испуганным. А ещё настолько злым, что злость бурлила в нём даже сейчас. Бурлила, готовая хлынуть через край.

Персиваль глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Посмотрел, как жмутся друг к другу и отводят взгляды ученики. Каждый из них был сыном солдата — офицера. Других в эту академию не брали. И Персиваль невольно задумался, долго ли эта академия ещё просуществует? Долго ли старшие офицеры по старой памяти будут отдавать своих детей сюда на обучение. Долго ли продлится финансирование мэрии. До следующего Спуска? До конца этого? Или он не получит и следующей выплаты, а детей завтра не отпустят на занятия?

Одного глубокого вздоха не хватило, чтобы успокоиться. Так что он обратился к тому, что всегда помогало. К протоколу.

— Капитан Фредерик, — обратился он к инструктору. На сына он не смотрел. — Будьте добры, озвучьте суть задания, которое только что выполняли ваши подопечные.

Фредерик приосанился, наверняка радуясь вопросу, на который у него был заготовлен весьма конкретный ответ.

— Сегодня мы отрабатывали верхний блок и уход в сторону, сэр. Каждый ученик должен был принять меч на лезвие, сделать один шаг влево, опустив клинок врага к песку, а затем снова принять защитную стойку.

Персиваль медленно кивнул.

— Спасибо, сэр Фредерик. Не могли бы вы теперь озвучить, какой приём исполнила эта пара.

Фредерик поджал губы. Перед ним стояла сложная, как ему казалось, дилемма. Обвинить в невыполнении приказа сына хозяина этого училища — к тому же мальчика, который на удивление неплохо исполнил сложный элемент боя (скорее всего, практически без подготовки) — или самому нарушить его приказ.