— Хм? Вы ведь делаете это не ради себя, а для мужа. Думаю, он предпочитает, чтобы всё было сделано, как положено. К тому же, судя по вашему виду, вы собираетесь сказать что-то, что его расстроит.

Элиза вздрогнула и почувствовала, как краснеет. Хотя, может быть, сказывалось отсутствие воздуха в туго затянутом корсете.

— Ничего важного, — уклончиво ответила она. — Встретила подругу.

— М... подругу? — пожевала губами служанка. — Тогда я зря переживала. Уверена, господина это не побеспокоит. Скорее всего, ему вообще не будет до этого дела.

Элиза снова залилась краской, словно получила пощёчину.

— Брита, прекрати говорить о нём такие вещи. Ты знаешь, что это неправда.

Служанка затянула последние верёвочки и принялась возиться с узлом.

— Хотите сказать, миледи, что Персиваля волнует что-то происходящее в городе?

— Конечно, Брита. Конечно, волнует. Если бы ему было плевать на Иль’Пхор, разве стал бы он рисковать ради него жизнью?

— Не каждый, кто рискует жизнью, стремится защитить кого-то, миледи. Многим просто нравится воевать.

— Персиваль выполняет свой долг перед городом, — выпалила Элиза. — Приближает конец войны!

— Спросите себя, был бы он счастлив, если бы война закончилась? — усмехнулась за спиной служанка. И, прежде, чем Элиза возразила, добавила: — Я закончила.

А затем оставила Элизу одну.

Ей не нравилось наряжаться — с этим Брита попала в цель. Это казалось ложью. Попыткой спрятаться за нарядом, выставить себя кем-то другим. Идеалом, лишённым проблем и переживаний, не льющим слёз по пустякам и уж точно не умирающим от какой-то неизвестной болезни.

Персиваль поступал ради неё также. Закрывал и прятал всё то, что могло её ранить. Она не могла не думать, как сильно ему, наверное, хотелось выговориться. И как разочаровывало, что человек, находившийся рядом, не мог его понять. И даже не собирался пробовать.

И от этого становилось больнее вдвойне. Будто бы они оба просто прикидывались, так как знали, что не заслуживают, чтобы их любили настоящими.

Она подняла взгляд и посмотрела в овальное зеркало до пола. Уложенные светлые волосы, длинное платье — синее с бордовым. С кружевными короткими рукавами от самых плеч. Она выглядела ровно так, как полагалось жене, с нетерпением ждущей любимого мужа. Выглядела идеально. Выглядела фальшивкой.

С трудом отогнав эти мысли, она спустилась вниз. Однако полностью успокоиться не получалось. Корабль Персиваля пришёл в порт ещё утром. Мужа могли задержать в порту или в военном лагере. Но Перси не вернулся и в полдень, как она надеялась. Не приехал и несколькими часами позже. Не появился и когда начало темнеть.

Наконец, когда желудок начало сводить от голода, когда Аллек попросил взять хотя бы пару рисовых лепёшек, а шофёр вежливо попрощался с ней и ушёл домой, она почувствовала себя идиоткой. А ещё через час обида сменилась усталостью.

Она подошла к столу и тоже съела одну безвкусную лепёшку, запив её водой. Пошла в сад, который обычно приносил ей умиротворение. Сейтайи на Иль’Деострите прямо сейчас — во время Спуска из облаков и после захода солнца, — могли осветить целую улицу. Здесь же — лишь тускло и устало поблёскивали, словно глаза диких зверей в темноте. Поблёскивали, напоминая о её неудаче.

Обхватив себя руками, чтобы согреться, она вернулась на крыльцо.

— С ним всё в порядке, — Брита сидела на каменной скамейке и смотрела вдаль. — Просто ты не единственная его семья.

Элиза с гневом обернулась к ней.

— Ты забываешься, Брита! Прекрати вести себя так, будто всё обо всех знаешь! Будто понимаешь меня, и...

И словно довершая её отчаяние, из горла вырвался резкий кашель, и Элиза, пытаясь подавить следующий позыв, прикрыла рот двумя руками. Закашлялась снова. Затем смогла сделать несколько неровных, срывающихся вдохов. Опустилась рядом с Бритой на скамейку, чувствуя, как подкашиваются ноги.

— Миледи, что с вами? — служанка пристально смотрела на неё.

— Н... Ничего, — голова кружилась, а сердце колотилось в груди. — Ничего — правда. Думаю, я провела на улице слишком много времени и замёрзла.

Вдруг она заметила, что где-то испачкала рукав.

— Боги! Тут пятно! Вот я растяпа, и... — Слёзы неожиданно подступили к глазам, защекотали горло. Она сама не знала, откуда они взялись. За все эти недели, что на неё набрасывался кашель, душил её, она ни разу не позволяла себе плакать, а тут... Она услышала свой собственный всхлип и поняла, что смертельно устала. Будто несёт на плечах целый, мать его, мир, а путь всё не кончается. И что больше не выдержит.

— Мама! Мама! — послышался издалека голос Аллека. — Отец вернулся! Его экипаж подъехал к главным воротам!

Она подскочила на месте. Промокнула рукавом влажные веки, стараясь не испортить макияж. Глубоко вдохнула и выдохнула. Почти ровно. Почти уверенно. Вновь стала той, кем должна была быть — идеальной и фальшивой.

И побежала к воротам.

Персиваль будто во сне вышел из экипажа. По привычке похлопал серого ездового каруса — тот отпрянул от незнакомца и настороженно, недовольно каркнул. Кучер натянул поводья, возвращая животное на дорогу, и экипаж, гремя колёсами, уехал восвояси.

А Персиваль остался стоять перед воротами собственного дома. Не решаясь зайти. Разбитый, уничтоженный, сломленный. Флот был для него опорой — стержнем, вокруг которого крутилась вся его жизнь. И когда эту опору выбили из-под его ног, он не мог отделаться от ощущения, что просто висит над бездной.

Отстранение казалось немыслимым. Невероятным. С детства Персиваля готовили ко всему. Он мог поразить мишень с полу сотни шагов. Мог на равных противостоять трём обученным воинам на саблях, топорах, полуторных и двуручных мечах. Знал слабые места в тяжёлой броне. Мог в несколько мгновений оказаться на верху любой мачты. Умел своевременно отдавать приказы, и подчиняться, несмотря на свои чувства. Он готов был даже погибнуть, если такова будет судьба, но к этому... Нет.

Лишившись своей должности, он будто бы потерял часть себя. Хорошую часть, лучшую — ту, что делала всё его существование осмысленным. Ту часть, что исполняла долг перед островом. Ту часть, что защищала людей. Ту, что оправдывала всё то, что он делал. Ту, которую видели люди, видела его семья. Ту, что имела право вернуться домой.

Он раз за разом повторял себе, что выполнял приказ. Что не виноват в случившемся. Что ничего не мог сделать иначе. Что выбора не было. И слышал только слова лейтенанта: «И что тебе это дало?». Вспоминал, как ударил его. Как избил человека, который, ценой своей должности, спас несколько десятков жизней. Его — Персиваля — в том числе. А он... Он выполнил приказ и, возможно, сделал себя изгоем. А вместе с собой и всех, кого считал друзьями.

Так стоило ли спасать его? Может быть, ему действительно суждено было погибнуть там, на корабле. Ведь был ли смысл возвращаться, если теперь он — никто. Или... даже хуже.

— Отец! — ворота распахнулись, и на улицу выбежал темноволосый мальчик с карими глазами, как у него. На лице его сияла жизнерадостная улыбка. Он кинулся к Персивалю. Остановился, не решаясь броситься с объятиями, и, после небольшой паузы, демонстративно отдал честь двумя ударами в грудь.

Персивалю стало тошно от этого жеста. Как и его отец, он воспитывал сына по собственному образу и подобию. Передавая то, что он умел. Передавал то, к чему испытывал жажду. Но... Разве такой, как он, должен был служить для кого-то примером? Он, способный даже из чего-то столь благородного, как защита острова и людей, сделать нечто тёмное и гнилое.

Аллек смотрел на него с обожанием. И это пугало Перси. Давало осознать ответственность, возложенную на него. От него зависело, в кого превратится этот мальчик. И он мог — нет, должен был, — помочь сыну стать лучше, чем был он сам.

— Отец?

Персиваль понял, что просто застыл посреди дороги. Подошёл к сыну, потрепал его по волосам. От этого, как всегда, стало легче. Внутри по-прежнему жило два человека. Один был солдатом, другой — отцом и мужем. Вдали от дома, он порой забывал это. Но теперь, должен был избавиться от своей тёмной тени. Это было особенно трудным, но необходимым преображением.