— Сэр, — сказал он, однако даже не отдал честь, как полагалось.

— Да, капитан Болло. Думаю, мне стоило с самого начала задать этот вопрос именно вам. Вы ничем не обязаны подполковнику Орселу. Более того, своими действиями он поставил под угрозу вас и ваших людей.

— Сэр... — Персиваль и сам не узнал свой мямлящий, извиняющийся голос. — Я не очень понимаю...

— Не стройте из себя дурака, Болло, — оскалился генерал. — Имейте уважение хотя бы к своему отцу. Я прекрасно знал его. Он был моим другом, моим учителем. Был генералом, которого заслуживал наш остров. Я уважал его. И до сих пор помню, как он отзывался о вас. Способный ученик, доблестный боец. Но главное: солдат, который скорее даст себя убить, чем ослушается приказа.

Персиваль стоял, чувствуя, как одежда пропитывается потом. Страхом. Неуверенностью. Чувствуя себя так, будто его загнали в угол.

Он не привык к выговорам. Не то чтобы он был слишком горд, чтобы стоять у всех на виду, отчитываемый, будто нагадивший посреди гостиной пёс. Просто сам он считал себя псом иного рода. Воспитанным и верным. Кусающим только по приказу, и не позволяющим себе обделаться, где не следует.

— Я жду, — Теперь генерал подошёл к нему. Настолько близко, что Персиваль увидел подёргивающееся нижнее веко на правом глазу. Залысину на макушке, поблёскивающую в ослепительно белом, как в лазарете, свете ламп барака. Видел, как поднялся и опустился его кадык, когда он сглотнул. — Получил ли подполковник Орсел приказ отступить?

Приказ.

Персиваль хорошо знал это слово. С малых лет оно стало для него... Не плетью или пряником — фактом. Предсказанием будущего. Будущего, которое решили за него и которое не может быть оспорено. Практически словом Божьим.

И он выполнил его, там на корабле. Без ропота, без споров, без промедления. Сделал ровно то, что приказывал старший по званию. Тогда это казалось ему верным. Он был уверен, что действия подполковника Орсела спасли их жизни. Что его решение принесло им победу.

Вот только, кто он такой, чтобы судить о том, какой приказ верный? Кто он, чтобы взваливать на себя эту ответственность? И стоит ли его жизнь или жизни всей команды того, чтобы предавать отца? Предавать то, во что он верил?

На корабле он всего лишь выполнял приказ. В случившемся не было его вины. Сейчас, единственное, что он мог сделать — поступить так же. Фактически, других вариантов не было. Будущее уже было предрешено в тот момент, когда генерал обратился именно к нему.

— Мы... — Персиваль сглотнул, надеясь, что за это мгновение небеса разверзнутся и зальют Иль’Пхор огненным дождём. Само собой, этого не случилось. — Мы получили ваш приказ, генерал. Однако... в тот момент мы уже не могли...

— Бездна! — закричал генерал Даунстренд, резко развернувшись обратно к подполковнику Орселу. — Сраная, долбанная бездна!

Спустя по меньшей мере целую вечность Персиваль наконец вышел на улицу. Достал одну из восьми оставшихся в кожаном футляре сигарет. Чиркнул зажигалкой с монограммой его дома — там до сих пор красовались инициалы отца, а не его собственные. Закурил.

Шёл дождь. Мелкий, противный, раздражающий.

— Вы все отстранены! — рявкнул на них генерал несколько минут назад. — И я прослежу, чтобы никто из вас, ублюдки, никогда больше не вступил в ряды армии Иль’Пхора! Здесь не место таким, как вы.

Это было последнее, что Персиваль запомнил. Будто в этот момент время остановилось, а чувства в груди замёрзли. Не желая признавать услышанное. Не желая верить.

Всю жизнь с малых лет он знал, что судьба его связана с армией. Сперва он свыкся с этой мыслью, затем полюбил её. Сейчас он уже и представить не мог, что могло быть как-то иначе. Не мог поверить, что в мире может быть какое-то другое место для такого, как он.

А люди смотрели на него. Искоса, исподтишка. Взволнованно шептались, и звук их голосов сверлил его череп, царапал ушные перепонки, хоть разобрать слов и не удавалось.

Ему хотелось, чтобы они заткнулись. Хотелось, чтобы они исчезли. А больше этого хотелось лишь, чтобы тот единственный голос, который разобрать получалось, замолчал с ними. Его собственный голос. Его чувство вины.

Он не был виноват. Лишь выполнил приказ. И всё же, чувствовал себя предателем. Чувствовал, что именно из-за его слов, из-за его выбора, весь их отряд отстранили. Но... он ведь не мог поступить иначе. Или мог?

Подполковник Альбрехт Орсел нарушил приказ. Вступил в бой уже после того, как генерал приказал ему отступать. Это было правдой. Как было правдой и то, что, не сделай Орсел этого, корабли Иль’Тарта, замаскированные под торговцев, разбили бы их, не оставив и щепки. Как было правдой и то, что без этого приказа — сам Персиваль был бы в плену или мёртв, а не вернулся бы домой, празднуя победу. Как было правдой и то, что он присутствовал в момент, когда весь офицерский состав слышал приказ генерала. И, как и все, ничего не сделал, решив пойти по простому пути.

В точности, как и несколько минут назад.

Он сделал так, как его учил отец. Сделал так, как было правильно. Так почему же теперь, его выпнули со службы пинком под зад? И почему он чувствует, будто сам стал тому причиной?

— Сраный, долбанный Даунстренд, — пробормотал Фарви, прислонившийся к влажной и покрытой плесенью стене казармы. На этот раз с внешней стороны здания.

— Он одумается, — неуверенно пробормотал Граф.

— Одумается, как же, — Фарви вздохнул и сел на корточки. — Где твоя фляга, Граф? Осталось ещё что-нибудь?

— Шесть глотков, — сказал Счетовод так же печально. Возможно, ему передалось настроение остальных. Или он тоже был расстроен.

— Да заткнись ты, — буркнул Фарви.

Люди вокруг Персиваля — его друзья, его братья по оружию, превратившиеся теперь в чужих, — сделали по глотку.

— Кэп? — протянул ему флягу Рыжий.

И от этого слова, Персиваля передёрнуло. Тьма внутри него встрепенулась, громыхнула цепями и едва не выплеснулась наружу.

Он толкнул Рыжего так, что тот чуть было не выронил флягу, и быстрым шагом пошёл обратно ко входу в бараки. С едким, жгущим его желанием что-то сделать, что-то исправить. Или сделать хуже — какая, в сущности, разница.

Генерал Даунстренд всё ещё должен был быть внутри. И Персиваль был уверен, что сможет... убить его.

Эта странная, назойливая мысль не давала ему покоя. Схватить его за горло, слушать, как он захлёбывается хрипом, смотреть, как его глаза наполняются кровью, а губы синеют. Неважно, сколько внутри будет солдат. Неважно, кто попробует его остановить. Неважно, что с ним случится после.

Глупая мысль, лишённая всякого смысла. В точности, как и всё, случившееся в последний час. Так что Персиваль позволил ей греть его какое-то время, как держат во рту сладкое вино, чтобы лучше распробовать оттенки вкуса. Хотя и знал, что это невозможно. Невозможно, ведь тогда ему придётся нарушить кодекс отца.

Вдруг чья-то рука схватила его за плечо. Сжала сильными пальцами и попыталась развернуть. Персиваль, который считал себя всегда готовым к бою, лишь вздрогнул и едва не вскрикнул, будто застигнутый на воровстве мальчишка.

— Болло! — взволнованно выдохнул подполковник Альбрехт Орсел. Бывший подполковник. — Боги, я так рад, что нашёл тебя. Думал, ты уже ушёл домой и мне придётся ехать... Послушай, нам нужно поговорить.

Персиваль застыл в оцепенении, не дойдя нескольких шагов до входа в бараки. Вокруг было множество людей. И все, как один, смотрели на них с подполковником. Вновь эти взгляды. Вновь этот осуждающий шёпот!

— Ты... — прошипел Персиваль. — Ещё смеешь подходить ко мне...

Орсел медленно убрал руку. Персиваль должен был поблагодарить его. За то, что остановил Персиваля от входа в бараки. За то, что был прав — там, на корабле. Должен был поблагодарить этого человека за спасение собственной сраной, ставшей теперь бесполезной, жизни. Персиваль должен был сказать, что через несколько дней добьётся аудиенции у генерала Даунстренда и сможет объяснить ему, что именно случилось во время рейда.