— Да, Аллек... Вольно, — пробормотал он. — Ты вырос, и я... Я очень рад тебя видеть.

— С возвращением, отец! — Аллек молниеносно бросил военные выкрутасы и запрыгал вокруг Перси, рассматривая потёртый мундир.

— С возвращением... — едва слышно повторил Персиваль, чувствуя, что судорожно сжимает и разжимает кулаки. Чувствуя, что ярость и гнев по-прежнему бурлят и колыхаются внутри него. И что он никак не может вспомнить, как их унять.

Элиза ждала в саду. Стояла на тонкой тропинке, ведущей через парк от крыльца к воротам. Через этот парк Персиваль всегда возвращался домой. Возвращался к ней. Порой останавливался на некоторое время, и она верила, что здесь — благодаря её усилиям, — он вновь обретал спокойствие. Верила, что, заботясь об этом саде, она, в том числе, передаёт любовь мужу.

Сейчас, лишь завидев его, она не удержалась и поспешила навстречу. После всех переживаний последних недель, после умопомрачительно долгого и тяжёлого дня, ей просто хотелось увидеть его. Хотелось, чтобы он был с ней рядом. Хотелось спрятаться за его спиной от всех своих проблем, будто одним своим присутствием он мог всё исправить. Найти решение. Стать для неё опорой, хотя бы на время.

Он остановился, только лишь пройдя ворота. Такой высокий, широкоплечий, красивый, мужественный. Раньше ей никогда не хотелось броситься к нему на шею. Наоборот, их встречи после его возвращения были холодны и полны неловкости. Сейчас же хотелось прижаться к нему. Укрыться его плащом, раствориться в солёном морском запахе его одежды.

Она шагнула вперёд и вдруг замерла. Заметила странные перемены. В его взгляде, направленном куда-то вниз, сквозь неё. В том, как он странно кривил губы, будто от боли.

— Перси? — прошептала она не громче, чем шепчут листья. — С тобой всё в порядке?

Он открыл рот и ничего не ответил. Но она поняла всё по его лицу и обняла его, прижала к себе. Сделала то, что, как она надеялась, сделает он. Пытаясь снять с него все невзгоды. Оставляя свои грызть её изнутри.

Персиваль замер в объятиях, дрожа всем телом. Он чувствовал дыхание жены, тепло её тела, запах волос.

Это всегда помогало. Всегда.

Он постарался забыть. Постарался не думать. Заглянуть в себя и отыскать любовь к этой женщине. Любовь, которая позволяла ему держать зверя на цепи. Любовь, которая напоминала ему о том, зачем он раз за разом покидает город. О том, зачем он сражается. О том, кого хочет защитить. И к кому вернуться.

Заглянул, но не увидел ничего, кроме злости и ярости. Злости и ярости, которые обещал никогда не приносить в дом. Злости и ярости, которые ненавидел.

И в тоже время всем сердцем любил.

Еду подали быстро. Подчиняясь инструкциям Элизы, слуги расстелили кремового цвета скатерть, достали дорогие хрустальные фужеры, которыми, пожалуй, ещё ни разу не пользовались. Выложили на овальное блюдо, с синей, цвета их дома, каймой по контуру, рыбу, обваленную в подсоленной рисовой крошке для придания мясу золотистого цвета и порезанную на аккуратные, сочащиеся жиром кусочки. Расставили миски с соусом и овощами. Принесли из погреба бутылку южного, подслащённого вина, которая теперь отражала подрагивающее пламя свечей.

И Элиза чувствовала смесь гордости и удовлетворения, глядя за тем, как Персиваль и Аллек с аппетитом кладут себе в рот один кусок за другим. Ужин должен был пройти идеально. И так бы случилось, если бы собраться с мыслями было столь же легко, как накрыть на стол.

Персиваль был даже более угрюм и замкнут, чем обычно. После их встречи у ворот, он поднялся в свой кабинет, — как Элиза решила, — переодеться. Но через какое-то время, она обнаружила мужа сидевшим в кресле всё в том же мундире и сжимавшим в руке трофейный клинок отца в золотых ножнах. Он даже не сразу заметил Элизу, а затем лишь кивнул и сказал, что спустится через пару минут.

Подобное случалось и раньше. Возвращения часто тяжело ему давались. И именно Элиза своими разговорами, своим теплом, своей любовью вытаскивала его из этой бездны. Возвращала себе. Она чувствовала, что и в этот раз ему это нужно. Чувствовала, как что-то жжёт его изнутри. Знала, что должна помочь ему, знала, что в этом была её роль. Вот только не находила на это сил и искренности.

Все её мысли были увлечены другим. Ей хотелось поговорить с ним. О том, что случилось с ней. О том, что будет с ней дальше. Но никак не удавалось улучить для этого подходящий момент, и чем больше проходило времени, тем неуютнее она себя чувствовала.

Она решила не рассказывать о визите в больницу. Решила, что сейчас не время для этого. И не стоит беспокоить мужа тем, что доктор Эдмундс описал, как: «Скорее всего, ничего серьёзного». В конце концов, у неё не было оснований ему не верить. Рациональных, по крайней мере. А значит всё, что мог бы сделать Персиваль — лишь повторить слова доктора, предполагая, что её это утешит, а не разозлит.

А вот о том, что случилось в храме она должна была поговорить. Попросить совета или даже помощи. Постараться принять решение, или... быть может, получить на него благословение мужа. Его разрешение, его поддержку. Но чем больше она прокручивала в голове заготовленную речь, тем больше путались в ней слова, казались бессмысленными и неуместными.

Так что они молчали. Элиза в очередной раз вздрогнула от смеха сына — заливистого, громкого, заглушавшего её мысли. Он был рад встрече с отцом, и это почему-то её злило. Кажется, Аллек рассказывал о том, что происходило на его занятиях последнюю неделю. Восторженно и самозабвенно. Она поймала его искрившийся жизнью взгляд, заставила себя улыбнуться, хоть и понятия не имела, что именно он сказал.

— Я перенесла отлёт Аллека на завтра, — слова стали неожиданностью даже для неё. Элиза собиралась аккуратно подвести к этому, а не рубить с плеча. Сын тут же перестал смеяться. Недоверчиво посмотрел на неё.

— Но... Я думал, что смогу провести какое-то время с отцом.

Элиза поморщилась.

— Вы улетаете перед выходом Иль’Пхора из облаков. — сказала она жёстко. В конце концов, обратного пути уже не было. — Прости, что Бог испортил твои планы.

— Но... — Аллек сжал губы, как порой делал отец. Но в его случае, это выглядело жалобным и обиженным, а не серьёзным. — Почему бы мне не позаниматься здесь ещё какое-то время? Вряд ли Иль’Тарт был готов к таким изменениям, и... что, в самом деле, со мной может случиться здесь?

— Все твои сверстники улетают завтра, и я уже договорилась с капитаном Барделлом. — А затем, как кидают объедки дворовой собаке, добавила: — Отец может отвезти тебя в порт.

Аллек бросил взгляд на Персиваля — умоляющий, полный надежды. Но Перси едва взглянул на него и, похоже, даже не слушал. Затем едва заметно кивнул, и Аллеку оставалось лишь вздохнуть, ещё сильнее стиснув челюсти. Он умел это. Терпеть. Стоило признать, от Персиваля он учился не только плохому.

Наконец им подали чай и фруктовый пирог, который Элиза поручила сготовить Брите. Он был свежим, сочным и воздушным. А также приторно сладким. Аллек покончил со своим куском в три укуса, откинул полотенце, всё ещё демонстрируя своё негодование, и убежал в комнату. Элиза подняла глаза на мужа. Она совершенно не слушала, о чём говорил Аллек всё это время, но теперь, в густой тишине, сидеть стало и вовсе невыносимо.

— Давно не ел домашнюю еду.

Голос Персиваля прервал её мысли, и она, будто бы по сигналу, бросилась в атаку:

— Два дня назад я ходила в храм Иль’Пхора, в трёх улицах от нас. Отреставрированный Олси.

Элиза выпалила эти слова и тут же почувствовала, что краснеет, будто призналась в измене. Боги, и чего она так боится? Она ведь не сделала ничего дурного. Даже не приняла решение о своих планах. Или всё же приняла, раз договорилась о переводе Аллека в другой блок академии на неделю раньше срока?