Двое охранников выходят вперед, каждый хватает меня за руку и сжимает мои бицепсы, и на краткий миг я переношусь на все те годы назад, когда Иван привел меня в загон "Рейтов". Пистолет выпадает из моей руки, звеня о слишком белую плитку. И вот так начались мои кошмары много лет назад — я добрался до точки захвата без плана.

— Вы ничего не найдете в лаборатории доктора Фалькенрата, — говорит Альберт через плечо, в то время как его головорезы тащат меня по коридору.

— Мы практически убрали все образцы. Никогда не видел столько мозгов в одном месте. Инъекции феромонов оказались весьма полезными в Мертвых Землях.

Я ничего не говорю и вместо этого смотрю вперед, пока мы идем по знакомым коридорам, ведущим в S-блок.

Как только он проходит через двери, воздух меняется. Он становится гуще. Более удушающим. И холоднее. Так холодно, что я дрожу.

Крики эхом разносятся по коридору, их так много одновременно, что невозможно разобрать, что кричит Шестой. Если он вообще еще кричит.

Возможно, он уже мертв, и эта ложная надежда будет жестокостью, которой я страдаю перед собственной кончиной.

— Ты должна знать, он был нашим лучшим объектом, — лепечет Альберт впереди меня.

— Он не только ходил среди Буйнопомешанных, но они действительно боялись его. По крайней мере, так говорит мне мой отец. Это было немного раньше моего времени. Тем не менее, в этом месте не было другого такого, как он.

— Может быть, потому, что вы, придурки, убиваете их.

— Это правда. Таким образом, мы простреливаем себе ногу.

Альберт останавливается перед комнатой, в которой я узнаю послеоперационную, или восстановительную, с узкими нишами, разделенными тонкими занавесками, но эта комната гораздо более мрачная. Женщины лежали привязанные к кроватям, некоторые брыкались и кричали, другие тупо смотрели в потолок. Рядом с одной из кроватей, где лежит женщина, сжимающая растягивающая свои ремни безопасности, большой предмет, похожий на канистру, пузырится с жидкостью, а внутри в воде плавает маленький ребенок, свернувшийся в клубок.

Третье поколение.

— Мы начали сбор стволовых клеток. Скоро начнутся испытания на людях, — говорит Альберт рядом со мной.

Мой желудок скручивает от этого зрелища, и я тяжело сглатываю, чтобы подавить желчь, медленно подступающую к горлу. Я могла бы быть одной из них, если бы не папа.

По-видимому, удовлетворенный своими мучениями, ублюдок продолжает идти по коридору.

Мы останавливаемся перед дверью, и Альберт хватает меня за руку, освобождая от других охранников.

— Поищи остальных. Найди их и приведи ко мне, сюда.

Остальные трое бегут трусцой по коридору, как роботы, следуя его команде.

Нет личности. Никаких аргументов.

Если бы я была одна я бы сразился с Альбертом. Я бы нашла его слабое место и убежала. Возможно, я смогла бы выбраться отсюда дважды, если бы мне это удалось, но я не думаю, что на этот раз это произойдет. Безумный оттенок моего мозга все еще хранит надежду, что я разработаю план и помешаю тому, что готовит мне судьба за этими дверями.

Я не оставлю Риса здесь. Нет, если он жив.

Вот что имел в виду папа, когда сказал, что лучше выживать в одиночку. Меня бы здесь не было, если бы это была только я. Я не знаю, где бы я была. Может быть, пряталамь от мародеров. Может быть, мертва. Но я знаю одно: Рис здесь из за меня. Он бы не рискнул убить высокопоставленного сына, если бы не пытался защитить меня. Избавляя меня от кошмаров.

Что бы ни случилось, я с Рисом до конца.

Мы входим в тускло освещенную комнату — хирургический кабинет, очень похожий на папин, и когда Альберт отходит в сторону, мой желудок снова опускается.

Я должна заставить свои ноги двигаться вперед, опасаясь, что упаду.

Рис лежит привязанный к столу, весь в крови. На его лице порезы. Ожоги покрывают его грудь и руки, а к его голове, которая была выбрита без особой тщательности, прикреплено металлическое приспособление. Скотч, закрывающий его рот, заглушает любые попытки, которые он мог бы предпринять, чтобы возразить, но он все равно молчит. Не издает ни единого звука.

Рядом с ним доктор Эрикссон держит маленький скальпель, испачканный кровью.

— Ну, смотри, кто к нам присоединился! И кто бы это мог быть, Альберт?

— Разве ты не узнаешь ее, отец? Она та, кто сбежала из этого места. Девушка, которая сбежала. Я краем глаза чувствую его пристальный взгляд, в то время как не отрываю глаз от Риса.

— Звучит как что-то из той книги, которую она обычно носила с собой. Его дыхание обдает мою шею, когда он наклоняется ко мне.

— Я прочитал твое досье. Я знаю о тебе все. Dani.

Я должна сказать себе дышать. Это неправильно. Мое тело должно знать, когда ему нужен кислород, и все же я стою там, без воздуха и не могу его вдохнуть, желание сжимает мою грудь.

Шестой, привязанный головой к каталке, едва может повернуться, чтобы увидеть меня, но медленное моргание его глаз говорит мне, что ему больно, когда он мельком видит меня.

Остальные бросили его. Эти ублюдки бросили его!

Если бы не я, стоящая сейчас здесь, он был бы замучен и убит в этом аду в одиночестве. По этой причине я рада что вернулась. Я скриплю зубами, позволяя гневу сдержать слезы, потому что я чертовски уверена, что не буду плакать перед этими ублюдками.

Пошли они к черту.

— Ах, да. Я помню. Глаза сузились, челюсть доктора Эрикссона двигается взад-вперед, пока он не моргает, выводя себя из транса.

— Я только что говорил Альберту, что болевые рецепторы этого субъекта невероятны. Он вообще почти не реагирует на ожоги или какие-либо физические повреждения эпидермальных слоев. Тем не менее, титры его антител высоки, что указывает на то, что он довольно долго находился в активном состоянии инфекции. Каким-то образом он может контролировать ярость. Это завораживает! Не могу дождаться, когда раскрою его голову и загляну внутрь.

— Отец, возможно, ее форма кажется знакомой? Альберт отщипывает кусочек ткани, и когда взгляд доктора Эрикссона падает на меня, улыбка превращается во что-то гораздо более зловещее. Темнее.

— Иван? Прекратив свою пытку, он делает шаг ко мне.

Стон отвлекает мое внимание к Рису, чьи руки сжимаются в кулаки, когда он лежит, дрожа, на каталке. Как животное, пытающееся вырваться на свободу.

Доктор Эрикссон бросает скальпель и свои окровавленные перчатки на прикроватный столик рядом с маленьким предметом, похожим на пилу, и его пальцы сжимаются в кулак, прижатый ко рту.

— Ты растишь ребенка с надеждой, что он будет продолжать творить замечательные вещи для мира. И тогда… Я замечаю, как побелели костяшки его пальцев, когда он сжимает кулак.

— А потом появляется какая-то невежественная, дикая сука и крадет твои надежды и мечты о будущем.

— Она его девушка. Альберт указывает подбородком на Риса.

— Она называет его Шестым.

— Интересно.

Сигнал тревоги, похожий на сигнал воздушной тревоги, разносится по коридорам.

Доктор Эрикссон поднимает взгляд к потолку.

— Кажется, ваши друзья взбесились, — говорит он, все еще наклоняя голову вверх.

Женский голос раздается в громкоговорителе. — Внимание. Сортировка кодов. Нарушение биологической безопасности. Инфекционные пациенты. S-блок. Нижний уровень. Немедленно эвакуироваться. Внимание. Сортировка кодов. Нарушение биологической безопасности. Инфекционные пациенты. S-блок. Нижний уровень. Немедленно эвакуироваться.

Доктор Эрикссон пожимает плечами, и его взгляд снова останавливается на мне.

— Я проработал в этой лаборатории десятилетия, — говорит он, когда голос затихает.

— Дело моей жизни…. Я уверен, ты понятия не имеешь, что значит посвятить чему-то так много своей жизни.

— Что происходит? Спрашиваю я, спокойный тон женского голоса все еще вибрирует у меня в позвоночнике.

— Что происходит? Он вторит моим словам, проводит рукой по своим зачесанным назад волосам и качает головой.