Однако Буше ошибся. 17 июля 1880 года, спустя три дня после того, как весь Париж впервые отмечал день Бастилии как национальный праздник, Турке сообщил Огюсту, что эскизы приняты и он получит восемь тысяч франков. При этом Турке все время повторял, что заказ этот чисто деловой, но одновременно является и большой честью.

Огюст испытывал неловкость. И все-таки чего было стесняться, почему не потребовать большую сумму, сердито подумал он, но промолчал. И закончил разговор словами:

– Сам господь бог не в состоянии определить стоимость «Врат ада», но я постараюсь сделать все, что смогу.

– Мы уверены в этом. Выдадим вам две тысячи семьсот франков, как только вы подпишете договор, а остальные по мере выполнения работы.

– Кто будет судить о степени выполнения? – Инспектор из Школы изящных искусств. Огюста обуял страх. Мысль оказаться во власти старых врагов привела его в ужас.

– Мосье Роден, вы закончите работу за три года?

– Как сумею. Постараюсь. – Страх вдруг прошел. Огюст злился. Турке беспокоится, что он не хочет назначить точного срока окончания работы, а в фундамент самого здания музея еще ни кирпича не положено.

– Три года? Не больше? Обещайте!

– Обещаю сделать все от меня зависящее. Господи, чего им еще!

Спустя несколько недель заказ на «Врата ада» был оформлен официально и подписано следующее соглашение:

«Мосье Родену, скульптору, за сумму в восемь тысяч франков поручается выполнить скульптурную композицию дверей, предназначенных для Музея декоративных искусств: барельефные изображения на тему „Божественной комедии“ Данте».

Через два месяца Огюст получил первую выплату, но бесплатную мастерскую на Университетской улице ему предоставили сразу же, просторную, светлую, расположенную в хорошем месте, о такой он всегда и мечтал. Кроме того, он снял вторую мастерскую на бульваре Вожирар, тоже большую и светлую, подальше от первой, чтобы кто не вздумал посетить обе подряд. И под ссуду за «Врата» снял третью мастерскую, неподалеку от улицы Данте, на значительном расстоянии от первых двух, в том районе, который больше всего любил, где вырос, и вблизи острова Сен-Луи.

Без всякого сожаления он покинул старую мастерскую и с треском захлопнул за собой дверь. Сознание, что у него теперь три мастерские, доставляло ему радость. В одной он будет работать над «Вратами ада», в другой – над своими вещами, а о третьей не должен знать никто.

Теперь Огюст работал в трех мастерских. Большую часть времени он проводил в главной, на Университетской улице, где трудился над «Вратами ада». Во второй мастерской лепил бюсты Каррье-Беллеза, Антонена Пруста и своего старого друга Далу, который, в свою очередь, лепил голову Родена. Розу удивляло его неожиданное увлечение этими бюстами, но он отказывался объяснять причину. В третьей мастерской работал над бюстом Мадлен, который он делал в классической манере.

Они стали любовниками – это было естественно и неизбежно, но Огюст слегка разочаровался. Он ожидал порыва чувств, но, хотя ее тело оказалось именно таким прекрасным, как он думал, страсть ее была довольно рассудочной. И все же когда он приходил домой, Роза казалась ему подурневшей и непривлекательной. Он отстранялся от нее, ссылался на усталость. Тогда Роза взяла привычку заглядывать в обе мастерские, о которых знала, пока он не запретил ей этого, заявив, что она мешает работать. Роза была глубоко обижена, но Огюст остался непреклонен.

Роза сказала, что экономит по-прежнему – ни одного су, ни одного франка не тратит зря. Вот, к примеру, сегодня купила всего одно яйцо в соседней молочной, выбрала самое большое для маленького Огюста, хотя мальчик уже больше не маленький и часто отказывается есть яйца. Только по воскресным дням покупала она яйца для Огюста, Папы и для себя. И хотя они теперь три раза в неделю ели мясо, Роза готова была экономить и на мясе.

– Вот поэтому и нечего ходить в мастерскую, – ответил Огюст. – У тебя и дома дел хватает, милая Роза. – И чем больше он проводил времени с Мадлен, тем внимательней относился к Розе. Он – ее опора, а двойную жизнь, которую он ведет, ей придется принимать как нечто естественное и неизбежное, но нужно помалкивать – зачем ее расстраивать?

Чем больше Огюст работал в мастерской на Университетской улице, тем больше она ему нравилась: лучшего местоположения нечего и желать. Мастерская находилась совсем рядом с его любимой Сеной, поблизости от широких просторов Марсова поля, до нее легко было добраться из любой части Парижа, но что важнее всего – в ней он обрел уединение и покой. Это был один из наименее людных районов города. Позади мастерской находился громадный двор и прекрасный сад с двумя рядами величавых каштанов.

Все тут дышало жизнью, вдохновляло: яркие небеса, тучная земля, камни, окаймляющие сад. Он чувствовал себя как в деревне, где так легко дышится на просторе. Устав, он стремился на лоно природы, чтобы освежиться.

Однако почти все время Огюст проводил в работе. Главная мастерская постепенно заполнялась глиняными, терракотовыми и гипсовыми рабочими моделями «Врат». Сотни деталей и фрагментов наводнили огромную светлую комнату. Тут были и эскизы «Врат» в миниатюре, уменьшенные в три раза, и взятые в натуральную величину; множество отдельных мелких деталей – ног, рук, торсов, голов; небольшие, вчерне сделанные фигуры, бесконечное количество проб, импровизаций, начатых и недоконченных вещей. Он делал и переделывал архитектурную композицию фасада, лепил множество пробных фигур для «Ада», но чувство неудовлетворенности не оставляло его.

Он тратил бесконечно много времени на отдельные фигуры. Пеппино, Сантони и Лиза, подруга Пеппино, итальянка с необыкновенным телом, служили моделями. В особенности его вдохновляла Лиза. Ее фигура была полна соблазна – вызывающая, влекущая. Он взял ее моделью для «Евы», и она позировала естественно и непринужденно.

С Пеппино не так везло. Он хотел, чтобы Пеппино позировал для обнаженной фигуры Адама, которая вместе с «Евой» предназначалась венчать «Врата». Но после «Иоанна Крестителя» Пеппино стал известным натурщиком, на него был большой спрос, и он часто опаздывал или не приходил вовсе. Огюст обнаружил, что итальянец более надежен, если не давать ему денег вперед. А когда Огюст нанял для «Адама» нового натурщика – француза, Пеппино обиделся.

Пеппино счел, что маэстро очень к нему несправедлив. Итальянец стал приходить аккуратно, но Огюст продолжал работать с новым натурщиком – силачом Жубером. Жубер не обладал живостью и грацией Пеппино, но его мощные, чрезмерно развитые мускулы поражали своей грубой силой. Именно то, что Огюсту и нужно было для «Адама».

И только когда Пеппино с Лизой понадобились Огюсту для фигур Паоло и Франчески – Сантони он использовал для второстепенных фигур, – Пеппино перестал на него дуться. В присутствии Жубера итальянец делался покладистым и послушно позировал вместе с Лизой.