В следующее воскресенье Огюст отправился к тете Терезе. Он не был у нее много лет, с тех пор как Камилла вошла в его жизнь. Но знал о ней от ее сына, своего двоюродного брата, с которым дружил; тетя Тереза жила с ним в рабочем районе Парижа.

С опаской переступил он порог небольшого каменного дома, не зная, что там найдет. Тете Терезе должно быть около восьмидесяти, последние годы она часто хворала, и Огюст ожидал увидеть прикованного к постели инвалида. Она словно усохла и стала вдвое меньше. Лицо в глубоких морщинах, волосы белые как лунь, совсем древняя старушка. Едва увидев его, тетя Тереза поднялась навстречу со своей качалки. Она захотела сама подать ему вино, кофе и булочки, гордясь тем, что еще может кое-что делать. Тетя Тереза знала о его работе, на стенах гостиной она наклеила вырезки из газет со статьями, в которых писалось об успехах Огюста, – на самом видном месте красовались статьи о «Гражданах Кале», «Бальзаке» и «Викторе Гюго», – но к чему заводить об этом разговор, ведь это уже дело сделанное.

Ее заботила семья. Она боялась, что столь неожиданный визит связан с появлением в его жизни новой женщины, еще одного ребенка. И когда Огюст уверил, что по-прежнему живет с Розой, тетя Тереза облегченно вздохнула, хотя огорчилась, что Роза ее больше не навещает. Огюст не сказал, что Роза хотела это сделать, да он запретил, боясь разговоров о Камилле.

Тетя Тереза спросила с внезапной нежностью:

– Как поживает Роза? А мальчик? Мне так не хватает Жана! Упрямый был старик! Был бы жив, уж он бы меня навестил.

– С Розой и мальчиком все в порядке, – уверил ее Огюст. – А за могилой отца я присматриваю сам – посадил там цветы. Тетя Тереза, вам не нужна помощь?

Ее это оскорбило, и она строго сказала:

– Мне уже ничего не нужно. – Тут тон ее смягчился. – Надо усыновить мальчика.

Огюст покраснел, но сдержался и не стал возражать, потому что видел, с какой гордостью она носит свое обручальное кольцо, которое надела в старости, когда сыновья уже выросли.

– Ты не покинешь их? Наверное, теперь ты пользуешься успехом у женщин?

– Нет.

– Роза хорошая женщина. Она тебе очень преданна.

– Ей нечего беспокоиться. Я же сказал, что буду о ней заботиться.

– И это все?

Он прикоснулся к ленточке ордена Почетного легиона, которую надел, чтобы порадовать тетю Терезу. Но она ее даже не заметила. Наступила минута молчания, а потом тетя Тереза подошла к Огюсту, как делала, когда он был ребенком, взяла его руки в свои и поднесла к губам.

Рядом с ним тетя Тереза казалась совсем маленькой; она подняла голову, заглянула в его сине-серые глаза и мягко сказала:

– Я знаю, ты думаешь, что я просто старуха и лезу не в свое дело, но у тебя такие сильные, прекрасные руки, дорогой, они так много работают, иногда мне кажется, что тебе даровал их господь бог. Неужели ты откажешь в моей просьбе?

Она взволнованно обняла его, и он вспомнил, что в их семье тетя Тереза всегда понимала его лучше всех. Он высвободил руки, но не отстранил старушку, а обнял в порыве чувств и сказал:

– Я сделаю все, что смогу, тетя Тереза, как обещал Папе.

В этот вечер он сразу поехал в Белльвю, рассказал Розе, что навестил тетю Терезу, и посоветовал тоже навестить старушку. Роза очень обрадовалась. А когда он попросил у нее адрес маленького Огюста, сказав, что хочет взять сына в мастерскую, ее радости не было предела.

Доброе предзнаменование, думала Роза, хотя знала, что все не обойдется гладко, как хотелось бы, слишком они разные – отец и сын.

– Не будь с ним слишком суров, Огюст, – сказала она, – ему и так пришлось нелегко. – И удивилась, что он не оборвал ее, а только сказал:

– Всем нам пришлось нелегко, дорогая, в особенности тете Терезе. Я бы не говорил ей ничего такого, что может ее расстроить. – И Роза пообещала не грустить у тети Терезы и не жаловаться.

Лишь через неделю он смог наконец навестить сына. «Какой жалкий у него вид, – подумал Огюст, – небрит, одет чуть ли не в лохмотья». Маленький Огюст снимал нищенскую комнату на Монмартре, рядом с недавно построенной церковью святого Сердца.

Они обменялись приветствиями, и сын ждал, что скажет отец, – это вошло у него в привычку. Он не пригласил отца войти, а тот и не проявлял желания.

Огюст сразу перешел к делу:

– Ты хочешь вернуться в мастерскую? Маленький Огюст удивился. Тон отца был необычно мягок. И вид какой-то виноватый. Он сказал:

– Это от многого зависит.

– От чего? – Голос Огюста стал резче.

– Смотря что я там буду делать.

– То же, что все. Работать.

– Ты называешь это работой? Подметать, чистить – словом, заменять привратника?

– Я все еще не нашел хорошего секретаря. Но тебе придется бриться, причесываться, носить опрятную одежду, расстаться с богемной жизнью.

– Значит, я буду твоим сыном?

Похоже, что сын издевается над ним. Огюст осторожно сказал – они никогда не касались этой темы:

– Ты и есть мой сын. Разве кто в этом сомневается?

– А разве ты это признаешь? Разве ты примирился с этим?

К чему он ведет? Огюст вдруг почувствовал, что зашел слишком далеко. Но отступать было поздно. Он сказал:

– Я не отказывал тебе в работе, когда у тебя было желание работать. Я взял тебя в мастерскую. И прошу вернуться, несмотря на твое безответственное поведение.

– На черную работу? – Никогда еще сын не был так проницателен. «Господи, к чему он клонит», – думал Огюст и решил уступить, чего уже давно не делал:

– Веди себя как следует – и станешь человеком, если сам того захочешь. Все зависит только от тебя.

– Под чьим именем? Под твоим?

Огюста это вывело из себя, кровь бросилась в голову. Он хотел тут же уйти, но дал себе слово довести дело до конца. И все же не мог скрыть раздражения.

– Что ты хочешь сказать, маленький Огюст? Ведь ты носишь мое имя.

– Этого мало. – Сын сам испытывал страх; никогда еще он не позволял себе такой смелости, но это была смелость отчаяния. – Я хочу носить фамилию Роден. Ведь я твой сын.

– Верно. Я никогда этого не отрицал.

– Но моя фамилия Бере, фамилия мамы, а не твоя. Почему ты меня не усыновил? Почему обращаешься со мной, как с незаконнорожденным?

– Ты и есть незаконнорожденный.

Лицо маленького Огюста вспыхнуло, чего не могла скрыть даже небритая щетина, теперь он выглядел старше своих двадцати девяти лет.

Огюст усомнился-может, не стоило так оскорблять сына. Но ведь это правда. Он гордился своим умением смотреть правде в глаза во всех случаях жизни и был уверен, что поступил правильно. Однако смятение и недовольство росло-сын не должен был ставить его в такое затруднительное положение.

Маленький Огюст вновь обрел присутствие духа, почувствовал, что надо высказать отцу все, а то ему уже никогда больше не набраться смелости.

– Поэтому ты не дал мне своего имени? Не усыновил меня?

Огюст молчал. Честно говоря, он просто не знал почему. Оглядываясь на годы, проведенные с Розой, он припомнил, как противился появлению ребенка, – это был подвох с ее стороны, желание поймать его в ловушку. Тем не менее он дал мальчику имя Огюст и признал его своим сыном. Считая себя честным человеком, он спросил теперь себя: может, я стыдился того, что из мальчика не вышло даже умелого ремесленника? Или я просто не хочу сделать последний шаг и жениться на его матери? Сделать его своим наследником? Он ведь мало чем отличается от бродяги. А может, есть и иная причина, непонятная мне самому?

Маленький Огюст сказал голосом, дрожащим от волнения:

– Тебе легко называть меня незаконнорожденным. Но жить с таким клеймом совсем нелегко.

– Я никогда не думал, что это легко.

– А мне приходится.

– Ты мой сын. Все в мастерской знают об этом.

– Только в мастерской. Ты всегда представляешь меня как Огюста Бере.

– Как маленького Огюста.

– Это еще хуже.

Отцу вдруг захотелось крикнуть: «Чего ты пристал?» Но он сдержался. Им нужно помириться, хотя бы ради тети Терезы, и он сказал, тщательно выбирая слова: