– Как твои руки, не болят?

– Не болят, – отвечал он.

– Из-за Медона? – Она не могла удержаться от вопроса и тут же пожалела.

Он нахмурился, но голос его был нежным.

– В Медоне спокойно, но пришлось взять в долг. У двух банкиров, под залог будущих работ. Сорок тысяч франков. Больше, чем я получу за «Бальзака». Это риск, не уверен, что мне удастся сохранить Медон.

Камилла не знала, радоваться или печалиться. Но, ощущая силу рук Огюста, понимала, что бог создал его великим человеком, и надо быть благодарным за эти мгновения счастья, не требуя большего.

И когда он сказал: «Медон может оказаться новым провалом», – она ответила: «Какое это имеет значение? Ты должен закончить „Бальзака“, – исполненная гордости, что ее объятия всегда будут для него раем.

Огюст хотел повидаться с сыном. Ему нужно было о многом с ним поговорить. Маленький Огюст целую неделю не появлялся на Университетской. А когда наконец появился и Огюст начал разговор, глаза у сына беспокойно забегали. Отец был возмущен его долгим отсутствием, а еще больше тем, что тот наделал долгов. Маленький Огюст приносил одни огорчения. Сколько ему ни плати – а он платил ему больше, чем кому-либо в мастерской, – тому все не хватает. Эти счета в оплату за кутежи, подписанные «Огюст Роден», которые он держал теперь в руках, были для него полной неожиданностью. И все-таки, если бы сын согласился жить в Медоне, все можно было бы простить.

Огюст сдержанно сказал:

– Мы с матерью переехали в Медон и хотим, чтобы ты жил там с нами.

У маленького Огюста не было ни малейшего желания жить в Медоне. Слишком далеко от Парижа, десять, а то и двадцать миль, добираться трудно, женщин там не сыщешь, и делать нечего. Но он понимал, что это не причина, и сказал:

– Я бы очень хотел, мэтр, но это невозможно – жить там и приезжать сюда вовремя.

– А ты когда-нибудь приходишь вовремя?

– Стараюсь. Последние дни я себя неважно чувствовал.

«Вероятнее всего, просто был пьян», – с презрением подумал Огюст. Потом вспомнил, что сын – опора для Розы, может утешить ее, когда ей особенно одиноко, и сказал:

– Ты сэкономишь деньги. Не надо будет тратиться на комнату и еду. – Он чувствовал себя в высшей степени великодушным; разве Папа мог когда-нибудь предоставить ему такое?

– Мы с матерью живем в самой вилле, а еще есть очень уютный белый домик – чистый, теплый, он будет целиком в твоем распоряжении.

– Спасибо, мэтр, но…

– В чем дело?

– Как насчет моей фамилии?

Огюст колебался. Усынови он его, он тем самым признает Розу законной женой, даже если и не женится на ней, и навсегда потеряет Камиллу. Если уступит сыну, это может плохо кончиться.

– Ты обещал.

– Я сказал, что посмотрю, как ты будешь себя вести. Что скажешь по поводу денег на попойки? Зачем ты подписывал счета моим именем?

Маленький Огюст пожал плечами; это было проще простого. Имя Огюста Родена теперь известно каждому в Париже, поэтому он подписывал счета, заявляя, что он сын Огюста Родена. Надежная рекомендация. Все владельцы лавок и бистро знали, что Огюст Роден его отец. Знаменитый скульптор оплатит долги.

– Я не жду от тебя благодарности за все, что для тебя сделал, – сказал Огюст. – Но в твоем возрасте я носил бумажные воротнички и манжеты, чтобы сберечь деньги. А когда их больше нельзя было носить, рисовал на них, чтобы сэкономить несколько су.

– Ты хочешь, чтобы и я их носил?

– Я хочу быть уверенным, что на тебя можно положиться. Знать, что ты не швыряешь деньги на ветер.

– Пользуясь твоим именем? Огюст ничего не ответил. Сын воскликнул:

– Ты не доверяешь мне своего имени и хочешь, чтобы я доверял тебе! Это несправедливо и противоречит здравому смыслу.

Началась ссора. Огюст требовал, чтобы сын жил с матерью в Медоне, а тот кричал, что не может больше жить с клеймом незаконнорожденного. Спор был бесполезным – они не слушали друг друга. Молодой человек, красный от злости, с вызывающим видом шагал по мастерской, а у отца негодование сменилось полным презрением. Но когда маленький Огюст наотрез отказался переехать в Медон и заплатить долги, отец не приказал ему убираться прочь, как втайне надеялся сын, но и сын не ушел, как того опасался отец. Убедившись, что отец не слушает его, маленький Огюст сменил тему:

– Мне надо тебе кое-что сказать. Приходили из Общества, чтобы предъявить тебе ультиматум.

Огюст насторожился.

– Ультиматум! По поводу чего? – взволнованно переспросил он. – По поводу «Бальзака»?

– Что меня спрашивать? Ты же мне не доверяешь. – Маленький Огюст наслаждался победой. – Они страшно рассержены и недовольны, даже больше, чем сейчас ты.

Ультиматум ясно гласил: «Немедленно представьте Обществу законченный памятник Бальзаку либо верните десять тысяч франков и один франк в счет возмещения убытка».

Эту пугающую весть Огюст услышал от Пизне, когда на следующий день поспешил в контору Общества, чтобы разузнать подробности.

Пизне с враждебным и высокомерным видом стоял под дагерротипом Бальзака, а Шоле жался позади Пизне. Ультиматум был принят большинством, и, когда Огюст высказал недоверие, Пизне повторил ему ультиматум, в голосе его слышалось злобное удовлетворение.

– Но это невозможно! – воскликнул Огюст. – Я ведь еще не закончил!

Жестокие нотки в голосе Пизне зазвучали сильнее.

– Все невозможно, Роден, в особенности для нас. Но на этот раз мы больше не будем ждать. Мы уже консультировались с нашими адвокатами. Если вы не представите нам памятник либо не вернете деньги в течение двадцати четырех часов, мы вынуждены будем обратиться к закону.

Огюст спросил:

– А если я дам вам расписку на те десять тысяч, которые мне обещает предоставить правительство в виде задатка?

Лицо Пизне хранило каменное выражение, а Шоле сказал:

– Над этим предложением стоит подумать.

– Опять отсрочка! – возмутился Пизне. – Одна отсрочка за другой! Я уже раз согласился. Но теперь хватит.

– Вам придется согласиться, – сказал Шоле. – Вы не имеете права говорить за всех.

– Прошу не вмешиваться, – отрезал Пизне.

– Я имею право сказать, что думаю. – Шоле повысил голос. – Вы получили больше голосов, чем я, в комитете, но есть ведь еще и газеты, которые напечатают мое мнение.

– Прошу замолчать, – повторил Пизне. Он, казалось, готов был ударить Шоле.

– Нет, Пизне, я напишу в «Фигаро», что вы со зла на Родена даже отказываетесь от десяти тысяч, которые он предлагает в порядке гарантии. Это станет национальным скандалом. Общество окажется под ударом, большинство художников отвернется от нас.

– Как они узнают? Не все, что вы пишете, «Фигаро» печатает, – презрительно заметил Пизне. – И кроме того, это будет напечатано на последней странице.

– Только не на последней, если я уйду с поста президента из-за вашего недоброжелательного отношения к Родену, нашему величайшему скульптору, – сказал Шоле с упорством, равным упорству Пизне.

– Величайший? – издевался Пизне. – Фальгиер, Далу, Буше – все они лучше.

– Можете думать что угодно, – сказал рассерженный Шоле. – Но Золя, Малларме, Моне да и сам Буше предпочитают Родена. И другие тоже. Если я подам в отставку, вместе со мной уйдут многие. Очень многие, можете мне поверить. – Шоле был взволнован новой идеей. – Во всяком случае, достаточно, чтобы образовать новое Общество.

Оба писателя мерили друг друга взглядом. Огюст сказал:

– Завтра я передам вам расписку на десять тысяч франков. И выставлю законченного «Бальзака» в нашем Салоне на будущий год. Даю слово.

Пизне повернулся к Огюсту спиной и вышел из комнаты, не проронив ни слова. Шоле покраснел а сказал:

– Не обращайте внимания, дорогой друг. Главное – получить отсрочку. Вы должны представить расписку на правительственный задаток. Их больше всего беспокоит, что вы можете заболеть или умереть, так и не закончив памятника, и тогда плакали их деньги.