Общество литераторов гордилось тем, что, являясь объединением литературным, оно было не лишено деловитости и здравого смысла. Когда через полтора года – срок, на который согласился Роден, – памятник Бальзаку так и не был готов, Общество довело до сведения скульптора, что это нарушение договора, и либо памятник будет представлен немедленно, либо они расторгают договор и требуют возврата десяти тысяч франков. Пора прекратить проволочку, писалось в добавлении, и не отвлекаться на другое.

Огюст был возмущен. Он написал им, что целиком посвятил себя работе над «Бальзаком», другим не занимается и требует продления срока. Он указывал, что годовщина будет только в 1899 году и что к этому сроку Общество получит памятник, действительно достойный события.

Огюст считал, что логика его неопровержима, и поэтому был удивлен, когда Общество заявило, что, прежде чем продлить договор, они должны увидеть памятник, добавляя: «Мосье Роден, у вас репутация человека, который ничего не заканчивает. Свидетельством тому „Граждане Кале“, „Виктор Гюго“, „Врата ада“ и „Клод Лоррен“.

Это его взбесило: «Граждане Кале» и «Клод Лоррен» закончены. Сгоряча он хотел обрушить на Общество всю свою ярость. Но по совету Малларме, Буше и Пруста ответил в примирительном, как он считал, тоне. Вежливо написал, что понимает их беспокойство и, чтобы быть уверенным, что их удовлетворит памятник, ему требуется еще некоторое время. После этого он будет счастлив показать Обществу свою работу. Письмо заканчивалось словами:

«Искренне, с уважением, Ваш друг Огюст Роден».

Он был доволен, что нашел выход из положения, и твердо уверен, что неприятности кончились.

Поэтому Огюст очень рассердился, когда к нему нагрянула комиссия от Общества в составе пяти человек.

Огюст не предложил им присесть и смотрел на них, как на врагов.

Золя, все еще крепкий мужчина в свои пятьдесят три года, представил остальных: Андре Шоле – человека с приятными манерами, процветающего драматурга, пишущего элегантным слогом; Виктора Пизне, известного военного историка, маленького мужчину с лицом хищной птицы; Робера Берара, представителя огромной армии третьесортных писателей, которые и составляли основную массу членов Общества, и Анри Рю, биографа, задавшегося целью перещеголять Гонкура в выискивании скандальных историй.

Огюст догадался, что после истечения срока президентства Золя, Берар и Рю станут поддерживать либо Шоле, либо Пизне, двух самых влиятельных членов Общества. Все они были шокированы скульптурой, даже Золя; ничего подобного они не ожидали. Шоле сказал:

– Мосье Роден, мы пришли к вам с лучшими намерениями.

Огюст насторожился и спросил:

– Вы чем-нибудь недовольны?

– Неужели у него был такой живот? – Шоле был скорее сбит с толку, чем шокирован.

– Он ведь у него не обвислый, – вызывающе заметил Огюст, – и ноги выдержат, крепкие.

– Бальзак выглядит, как жирный сатир на какой-нибудь оргии, – сказал Пизне.

– Скульптура редко удается сразу, – сказал Огюст. Но он чувствовал, что другие члены комиссии согласны с Пизне и недовольны его строптивостью.

– Когда я леплю, я всегда помню Руссо и стараюсь ничего не скрывать. – Его злило, что приходится пускаться в объяснения: когда начинаешь объяснять, все идет насмарку.

– И вы непременно должны сделать его таким тучным? И таким уродливым? – вызывающе спросил Пизне.

– Если он и уродлив, то только потому, что вы его таким видите, – сказал Огюст.

– Чепуха. У вас нездоровый, непристойный взгляд на вещи, – сказал Пизне.

Огюст повернулся к Золя и церемонно обратился к нему, хотя хорошо его знал:

– Мосье, почему показ обнаженного человеческого тела приводит в смущение стольких людей, когда греки считали это вполне естественным?

– Наверное, потому, что они стыдятся своего собственного тела, мэтр, – ответил Золя.

– Все это не имеет отношения к Бальзаку, – сказал Пизне. – Памятник неприемлем. Придется отвергнуть его.

– Но я вложил в него все свои деньги и время! – воскликнул встревоженный Огюст. – Это будет крушением всех моих планов.

– Между нами говоря, вы и так уже потерпели крушение, – сказал Пизне.

– Я признаю, что работаю медленно, – ответил Огюст, – я должен постепенно совершенствовать свое произведение. Бальзак тоже не писал романы в один день.

– Сколько еще времени вам потребуется, мэтр? – спросил Шоле.

– Год или два. Какое это имеет значение? Памятник будет готов к столетней годовщине.

– А если вы заболеете? Умрете? Нет, мы не можем продлевать срок, – сказал Пизне.

– Я не подведу, – твердо ответил Огюст. – Такого случая я ждал всю жизнь. Не могу я вас подвести.

– Неудача может постигнуть каждого, – сказал Пизне, – даже Наполеона.

– Мой уважаемый друг Пизне – военный историк, – сказал Шоле, – и, возможно, он по-своему прав, но искусство – творческий процесс, его нельзя измерять днями и неделями и сравнивать с военными кампаниями.

– Каждому ясно, даже вам, мосье Шоле, что памятник никогда не будет закончен, – вспыхнул Пизне. – Это же фаллический символ. Ствол – просто мужской член. У него весь Бальзак в «Озорных рассказах». Сущий Рабле. Возмутительно.

Теперь вспылил Золя:

– Пизне, я всегда вас уважал за ваш анализ событий у Седана, но сейчас вы говорите глупости, – заявил он.

Пизне отразил удар:

– Неужели, Золя, вы хотите, чтобы такой Бальзак стоял на площади Пале-Рояль? В самом центре Парижа, да еще с именем Общества литераторов на нем?

Огюст настойчиво сказал:

– Это не окончательный вариант. Я могу одеть его, когда отработаю тело. Но это еще нужно решить. И тут потребуется время. – Он повернулся к Золя. – Вы бы пригласили подобную комиссию высказать суждение о вашей незаконченной книге?

– Я хочу предоставить вам свободу действий, но я не долго буду оставаться на посту президента.

– Сколько еще времени?

– Несколько месяцев.

– К этому сроку я постараюсь закончить памятник. Дайте мне еще полгода.

Огюст прочел в глазах Золя: «Я вам не верю», но Золя кивнул в знак согласия и другие тоже, кроме Пизне, который сказал:

– Это ошибка. Он никогда не закончит. Чем скорее мы расторгнем договор, тем лучше. Сомневаюсь, что он вообще может сделать памятник, похожий на Бальзака.

Но другие, согласившись с Золя, хранили молчание. А Золя, считавший Пизне брюзгой, не обращая внимания на его слова, поблагодарил «дорогого мэтра за любезность и за то, что он уделил им время», и вывел всех из мастерской, чтобы не отнимать у Родена времени и дать возможность закончить скульптуру в условленный срок.

На несколько месяцев Огюста оставили в покое. Но это было лишь отсрочкой. Через полгода Золя снова пришел в мастерскую к Родену, на этот раз один, и сказал:

– Срок моего президентства кончается, дорогой друг. Сомневающиеся все громче требуют расторжения договора. Это дело снова всплывет, когда изберут нового президента. Тогда они могут заставить Общество официально и в соответствии с законом потребовать у вас представления памятника или…

– Или что?

– Или вернуть десять тысяч франков.

– Кто же они – литераторы или глупцы?

– Литераторы. Иначе было бы куда проще.

– Статуя еще не готова.

– Но, дорогой друг, вы же просили полгода.

– Я ошибся. Ведь лучше допустить ошибку в сроке, чем в работе, не так ли?

Золя пожал плечами. «У меня репутация человека, с которым нелегко иметь дело, но с Роденом еще труднее». И хотя ему нравилась преданность скульптора своей работе, он не одобрял, что мэтр не желает ни с чем считаться. Теперь Золя был уверен, что бури не миновать.