Отец Эймар посмотрел на рисунок и сказал:

– Прекрасно, это настоящая работа.

Огюст думал, что, если бы ему разрешили рисовать, лепить, он бы довольствовался самой скромной пищей, презрел бы все мирские блага и даже принял бы обет воздержания, несмотря на изредка вспыхивающий огонь страсти.

Он стал лучше спать. Темнота перестала быть врагом – ночью он представлял себе все то, что мог нарисовать.

После того как он закончил рисунки к «Божественной комедии», отец Эймар назначил его работать в саду. Теперь отец Эймар отлично сознавал, что у Огюста должны быть заняты руки, а в сарае, где хранился инвентарь, дел было более чем достаточно.

Огюст уверил себя, что на то воля божья, и постарался смириться.

Но однажды, уже месяц работая в саду, он нашел за сараем кусок дерева и сам не заметил, как вырезал из него фигуру. Он уже заканчивал ее, когда подошел отец Эймар.

Огюст был уверен, что его подвергнут тяжелому наказанию.

Отец Эймар спокойно сказал:

– Древесина теперь стала непрочной, это ненадежный материал, брат Августин. Хотите попробовать глину?

Огюст покраснел и, запинаясь, признался:

– Да. – И тут же почувствовал раскаяние. Отец Эймар словно ничего не замечал. Он сказал:

– Вы можете работать в сарае.

– Благодарю вас. Я вам очень признателен.

– Тяжело, должно быть, брат Августин, не заниматься любимым искусством.

– Нет-нет, отец! – Он молил бога простить ему эту ложь.

– У нас здесь не художественная академия, – вздохнул отец Эймар. – Но ваш талант заслуживает поощрения.

– Я хочу сделать ваш портрет, отец! Вы согласны позировать, отец? – спросил он и опустился на колени у ног отца Эймара.

– Вы не можете жить без этого, правда?

– Да, да.

– Какая жалость! Но против природы не пойдешь. Поднимитесь, сын мой. Вы не сумеете лепить в таком положении.

Отец Эймар мог позировать лишь изредка, но, когда его не было, Огюст работал по памяти. Сделал углем первоначальный набросок на грубой бумаге, потом вылепил небольшую фигурку, эскиз будущей статуи. Он старался уйти от того подражания античным образцам, которое сказалось на бюсте Папы, не идеализировать модель, а передать, схватить сущность лица и характера отца Эймара.

Когда голова была закончена, отец Эймар внимательно осмотрел ее и задумчиво произнес:

– Вульгарной идеализацией вы, во всяком случае, не грешите.

Огюст покорно сложил руки, как его учили в монастыре, но не мог сдержать их нервной дрожи.

– Брат Августин, а у вас действительно умелые руки.

– Я в чем-то ошибся, отец?

– Брат Августин, я могу быть судьей лишь в вопросах морали, а не искусства.

– Я надеялся, что он вам понравится.

– Понимаю. – Отец Эймар обошел вокруг бюста, изучая его со всех сторон. – И я действительно так выгляжу?

– Да. По-моему, так.

Отец Эймар осторожно прикоснулся к бюсту и сказал:

– Вы скульптор, а я нет. Подчиняюсь вашему суждению. Бюст отличный. – Его тон стал веселее. – Вы не сделали из меня красавца, дабы я не возгордился, но я и не урод, и вы придали мне столько чувства, что я вышел человечным. Очень человечным. – Он повторил эти слова, словно стараясь их запомнить.

– Благодарю вас, отец мой.

– Благодарю вас, брат Августин. – Он мгновение постоял в молчании, будто ожидая указаний свыше, потом сказал: – Пожалуй, вы нуждаетесь в иной среде. Мы тут слишком монашески ограниченны, чтобы способствовать развитию ваших талантов, к тому же век мадонн минул.

Огюст застыл на месте. Значит, его опять отвергают, в какую бы вежливую форму отец Эймар ни облек свои слова.

Наступило долгое молчание. Наконец отец Эймар сказал:

– Вы должны это понять и вернуться в мир, к скульптуре, а тут вы задохнетесь.

– Служа богу!

– Служить богу можно по-разному, – сказал отец Эймар. – Вы насилуете себя, оставаясь здесь, и добром это не кончится. Вы лишь озлобитесь. Вам будет казаться, что у вас связаны руки.

– Но тот мир, – Огюст махнул рукой, показывая туда, за стены монастыря, – разве есть в нем что настоящее?

– А искусство ваяния?

– Ему нельзя доверяться.

– Это у вас сейчас такое настроение. Оно пройдет. В жизни бывают и взлеты и падения, но главное в ней – это хорошее, а не плохое. Для вас – это ваяние, а для меня – монастырь.

– Но быть скульптором очень трудно.

– А братом Августином легче?

– Но я сам выбрал такой путь. Дал обет. Обет богу.

– Глубока ли ваша вера, решать только всевышнему, а не нам, грешным. Монастырь не тюрьма. Двери его всегда открыты и для тех, кто приходит, и для тех, кто уходит. И может, в миру вы еще лучше послужите всевышнему. Не падайте духом. Будет большая потеря, если вы здесь останетесь.

– Вы считаете меня безнадежным.

– Не безнадежным, а просто избравшим не тот путь. Я верю, что вы способны на жертвы, на самоотречение, на уступки, но только во имя искусства, а не бога.

– Но почему же тогда я пришел к вам?

– Вы искали утешения, которого не обрели в миру, а вам нужно другое: вера, надежда. – Отец Эймар повернулся к бюсту и спросил: – Вы сделаете для меня копию, когда он будет отлит в бронзе?

– В бронзе?

– Хотелось бы, чтобы он надолго сохранился в этом мире, где все бренно. Я не слишком тщеславен?

Огюст сдался. Этот гипсовый бюст будет куда лучше в бронзе – отец Эймар прав. Он улыбнулся и сказал:

– Благодарю вас, отец мой.

– За что? – Отец Эймар был удивлен.

– За то, что позировали мне. Вы очень хорошая модель.

– Я рад этому. Да благословит вас бог, Огюст Роден – И отец Эймар прикрыл бюст, чтобы обеспечить ему сохранность.

Через несколько дней Огюст покинул монастырь. Он провел в нем почти год, был уже январь 1863 года, ему уже шел двадцать третий год, и он решил не возвращаться домой. Хотелось увидеться с родителями и с тетей Терезой, но жизнь с ними вместе его не прельщала. Поэтому он направился сначала в Малую школу.

Как он и думал, Лекок все так же преподавал, но Огюста поразила его резкость. Учитель даже не поздоровался, а отрывисто спросил:

– Что вам надо?

Огюст и сам не знал, чего ищет здесь. Ушедшее детство? Захотелось поблагодарить Лекока, попросить прощения, попытаться объяснить. Детство давно миновало, а просить прощения он не мог. И ученики-совсем мальчишки. Неужели и он был таким же, когда поступил сюда? Лекок спросил:

– Что вы думаете тут найти?

Трудно ответить на этот вопрос. Лекок всегда был для него путеводной звездой. Огюст попытался объяснить, но Лекок его оборвал:

– И вы решили отблагодарить меня тем, что ушли в монастырь?

– Но я покинул его.

– Что ж, спасибо за это. Как мне вас благодарить?

– Простите меня, мэтр. Я думал, вы будете рады. – Огюст повернулся, чтобы уйти.

– Я радуюсь, когда мои ученики трудятся от души. А вы что сделали за последнее время?

Огюст было двинулся к учителю, потом остановился под его сердитым взглядом. И все же решился спросить:

– Можно работать у вас?

– Нет!

Огюст побледнел и прошептал:

– Я не хотел вас обидеть.

– А вы меня и не обидели. Вы больше не студент, и вам здесь не место.

– Мне нигде не место. Я не могу работать дома, а на мастерскую нет денег.

– Не разыгрывайте трагедий, никто не поверит. – Но заметив, что Огюст закрыл глаза, чтобы сдержать слезы, Лекок уже спокойнее добавил: – Мне очень жаль вашу сестру. Это была для вас большая потеря.

– Да.

Лекок подошел к своему столу, который, как и прежде, возвышался над всей комнатой, вытащил из ящика кипу рисунков и протянул Огюсту. Огюст с изумлением узнал свои рисунки, сделанные много лет назад, когда он только пришел к Лекоку. Теперь они казались такими ученическими, но Лекок сказал:

– У меня есть еще, но и этих достаточно, чтобы преподать вам урок.

– Урок? Какой урок?

– Когда вы впадете в отчаяние, посмотрите на эти рисунки, и вы поймете, как далеко вперед вы ушли.