Но Огюст, узнав, что ей живется трудно, что ее работы, о которых он всегда был высокого мнения, плохо покупаются, добился через министра изящных искусств, чтобы у нее купили некоторые вещи для провинциальных музеев, – министр отказался приобрести их для Лувра или для музея Люксембургского дворца, хотя Огюст настаивал. И на выставке своих работ в Брюсселе и Праге он поместил на почетном месте свой бюст, выполненный Камиллой, но она не оценила этой чести, заявив: «Это всего-навсего студенческая работа. Он мог бы добиться, чтобы мои работы были в Люксембургском музее»;

Не оставляя надежды, Огюст снова послал к ней Каррьера с предложением помощи, но Камилла сердито отвергла ее. Она сказала, что это навязчивое стремление помочь свидетельствует не о заботе, а скорее о недобром к ней отношении. У нее сделалась истерика, и она держала себя с такой враждебностью, что Каррьер испугался, в здравом ли она уме. Камилла то всхлипывала, то смеялась.

– Это убийство, моя карьера загублена, я должна вырваться из-под его власти, стать самостоятельной. И я добьюсь своего, как бы меня ни преследовали. Мосье, ведь я еще на многое способна, я гораздо лучше Бурделя, а эти выставки меня замучили.

Огюст очень опечалился, узнав об этой сцене. Он был совсем убит горем, когда через месяц ему сообщили, что у Камиллы нервное расстройство и ее забрали в приют для умалишенных. При мысли, что она в сумасшедшем доме, пусть даже его и называют приютом, у него кровь стыла в жилах. Но он твердил себе, что не виноват, она всегда была неуравновешенной. Бедная Камилла!

Огюст навестил ее, но она смотрела на него, как на чужого, словно впервые видела этого бородатого, усталого мужчину. Камилла была вся в черном и такая худая, что он ужаснулся. От красивой девушки, в которую он когда-то влюбился, остался только мелодичный голос; не обращаясь ни к кому в отдельности – ей просто надо было, высказаться, – она вдруг разразилась тирадой:

– Дрейфусары, грязные животные, это они посадили меня сюда. Моя работа «Бабушка» получила третью премию, это они лишили меня первой, а теперь хотят упрятать в тюрьму Сен-Лазар, куда сажают больных проституток.

Лицо Огюста стало серым. Он пытался объяснить:

– Дорогая, брак – это ужасное, длительное испытание, мы бы возненавидели друг друга. Я знаю, как женщина, ты стремишься к замужеству, но это неблагоразумно. Мы бы никогда не простили друг друга. Поверь, может, я говорю резко, но это правда.

Она посмотрела на него, как на сумасшедшего, и поманила санитара. Кто этот мужчина? Почему он здесь? Ей надо работать.

Только известность Огюста помогла ему проникнуть в приют. Во время его визита Камилле стало хуже, позвали доктора, и он посоветовал Огюсту никогда больше не навещать больную.

Она бормотала: – Дрейфусары, скульпторы, – и закричала ему вслед: – Я их ненавижу… ненавижу… ненавижу!

Огюст был безутешен. Он потерял сон. Но месяц спустя, когда до него дошли слухи, что Камиллу выпустили из приюта и она вернулась в свою комнату-мастерскую и работает с диким ожесточением, словно стремясь воплотить в глине, гипсе и мраморе свои отчаянные, навязчивые идеи, он подумал, что она воспользовалась болезнью, чтобы досадить ему. Потом до него дошли слухи, что Камилла твердит всем, будто он ее преследует и хочет запереть в Сен-Лазар – из-за этого ей приходится держать свою дверь постоянно на запоре, и уверенность его поколебалась.

Роза думала, что после разрыва с Камиллой Огюст будет принадлежать ей безраздельно, и была так рада, когда он устроил в Медоне мастерскую. Множество людей навещали Огюста, и почти каждую ночь он ночевал дома. Но ей по-прежнему почти не уделял внимания. Погруженный в глубокую задумчивость, либо всецело в работу, он вовсе не замечал ее; она бранила его, а он смотрел печальным взором Иова. Она обижалась, что Огюст, как и прежде, проводит много времени в своих парижских мастерских.

Он отказался обсуждать с ней поведение сына, который жил на ее подачки. После исчезновения маленького Огюста в самый разгар «дела Бальзака» отец изгнал его из своих мыслей.

Огюст обращал внимание на других женщин, что огорчало Розу больше всего. Она узнавала об этом от его помощников в мастерских. Не раз Роза решала устроить ему сцену, но мысль, что он все равно вернется к ней-он ведь всегда возвращался, – в последний момент удерживала ее.

Для Огюста каждая новая связь была попыткой забыть Камиллу. Но время шло, и хотя рана, причиненная разрывом, не заживала, связи со многими жадно преследовавшими его женщинами заглушали боль одиночества и позволяли на время забыть о приближении старости. Он был теперь всемирно известным, и знакомства с ним искали люди знаменитые, люди полузнаменитые и те, кто мечтал к ним приблизиться.

Любая женщина с готовностью соглашалась служить ему натурщицей, стоило только пожелать: молодые женщины, красивые женщины, женщины из общества. Изображение плоти – страсть Родена, это знали все, и многие женщины искали его внимания. Теперь, когда с помощью своего таланта мэтр Роден доказал, что для художника женское тело неотразимо, каждая считала, что перед ней он не сможет устоять.

Огюст поддавался соблазну, если любовная связь не задевала его серьезно. Но ни одна из этих женщин не захватывала его целиком. Ходили слухи о том, что он сексуальный маньяк, развратник и превратил свои мастерские в гаремы, но он не обращал внимания. Он считал любовь хитрой ловушкой; ни один любовник никогда не бывает счастлив до конца…

Достаточно того, говорил он себе, что эти любовные приключения доставляют ему удовольствие, рассеивают одиночество и подчас даже тешат иллюзией, будто он еще не так стар.

Тем не менее Огюст пришел в ярость, случайно обнаружив, что Бурдель лепит фигуру Пана, внешне похожего на него. Смущенный Бурдель стал извиняться, а Огюст раскричался, что это несправедливо, неверно[122], обвинил Бурделя в неблагодарности, назвал его каменотесом и в гневе приказал убираться из мастерской. Потом он пожалел о своей несдержанности. Большая голова, сделанная Бурделем, была непропорционально велика по сравнению с телом сатира, рога слишком длинны, но лицо удивительно походило на лицо Огюста, хотя и напоминало старого козла. Огюст не мог сдержать улыбки. Через несколько дней он попросил Бурделя вернуться столь же горячо, как выгонял.

Бурдель согласился два дня в неделю преподавать в Роденовской академии, которую открывал мэтр, но отказался работать в мастерских и играть роль бессловесного подмастерья. Ученик не собирался соперничать с учителем, но Бурдель очень увлекся работой над бюстами Бетховена и хотел целиком посвятить себя этому делу. Бурдель научился у Родена ценному качеству – умению сосредоточиться на чем-то одном.

Огюсту нечего было возразить, ведь он сам был точно таким. Но ему стало грустно. Бывали моменты, когда он думал, что Бурдель продолжит его дело. Это желание появилось у него с возрастом и в связи с разочарованием в маленьком Огюсте. Но теперь он понимал, что это тщетные надежды. Помимо воли они с Бурделем стали соперниками[123].