Привратник вышел из дома и спросил:

– Мосье Роден, это не ваш мусор? – он был недоволен беспорядком. Все эти люди искусства такие неопрятные.

– Нет, не мой, – ответил Огюст. – Больше не мой. Привратник растерянно посмотрел на него, но скульптор не стал ничего объяснять.

– Можно подмести?

– Как хотите. – Огюст испытывал такую усталость, такую опустошенность, что это даже пугало его.

Теперь Огюст поставил себе целью прочно стать на ноги. После гибели «Вакханки» он решил найти заработок.

Навестил Лекока, который возглавлял Малую школу. Он не представлял себе, что искать, но был уверен, что учитель ему поможет.

Однако Лекок не знал, как помочь. Учитель только хорошо понимал, к чему Огюст неспособен. Лекок сказал:

– Вы не годитесь в преподаватели, у вас характер не тот. Но и не в каменщики же идти – потеряете технику. Да и простым исполнителем быть не можете, чтобы осуществлять чужие идеи. Любой ремесленник, у которого достаточно сильные руки, может обтесывать камень и мрамор, но это не для вас, вы неспособны выполнять чужую работу.

– У меня нет желания делать и свою собственную.

– Чем вы зарабатывали раньше?

– Работал орнаментщиком. Стал настоящим знатоком, хотя меня это не увлекало.

– А сейчас, дорогой друг, вы отвергаете все на свете.

– Нет, мэтр, не совсем так.

– А как, Роден? Думали, ваяние – романтичное и забавное приключение? И теперь разочарованы, Я никогда не пытался создать у вас подобного впечатления.

– Если вы меня кому-нибудь не порекомендуете, на кого же мне надеяться?

Лицо Огюста выражало такую безысходность, что Лекок невольно улыбнулся. Роден готов к подвижничеству; пожалуй, оно и лучше, подумал Лекок, может быть, ему как раз и не хватает самодисциплины. Но при этом Лекок сознавал, что все это пустые рассуждения. Он и сам был утомлен, раздражен. У него своих забот было полно. Административные обязанности тяготили его и почти не оставляли времени для преподавания. Новое положение и возросший доход связывали его, и тем не менее он не хотел расставаться ни с тем, ни с другим. Он решил познакомить Родена со всеми обстоятельствами, и пусть сам решает. Перед ним стоял уже не юноша, а взрослый мужчина.

– Я должен прилично зарабатывать, – заявил Огюст. – Если уж работать не разгибая спины, то чтобы хоть платили хорошо. Лекок сказал:

– Я могу порекомендовать вас Каррье-Беллезу[38]. Это один из самых известных скульпторов.

– Я слыхал о нем. Он был вашим учеником, мэтр?

– Да, но теперь помалкивает об этом. Он стал модным. Его бюсты Наполеона III, Делакруа, Ренана[39], Жорж Санд и многих других принесли ему славу. Он не успевает с заказами. Нанимает помощников, хотя и не называет их таковыми.

– А как же он их называет?

– Служащими. Чернорабочими. Но он платит лучше, чем другие.

– А я ему подойду?

– Господи, до чего же вы дошли!

– Он возьмет меня на работу?

– С моей рекомендацией возьмет. Беллез считает, что я растратил свои силы на преподавание, но что у моих учеников хорошие основы. Рекомендовал ему уже многих.

– Многих? – недоверчиво переспросил Огюст.

– Они приходят и уходят. Он очень строг, а не все согласны быть только исполнителями, скульпторами без имени. Друг мой, имейте в виду, это серьезный шаг.

– Очень прошу вас, мэтр, порекомендуйте меня. Лекок предостерег:

– Вы будете лепить – это верно. Но вряд ли чему научитесь, о вас никто не будет знать, и вам придется заниматься вещами, которые я вас научил презирать.

– Но вы порекомендуете? Ведь вы говорите, он хорошо платит.

– Не хорошо, а лучше других. – Лекок вздохнул. – Очень надеюсь, что вы это переживете. У вас такие хорошие основы, и будет жаль, если все пойдет насмарку. – Он служит для этого молодого человека чем-то вроде маяка, предупреждая его о подводных рифах, мелях и скалах, а может, он и преувеличивает эту свою роль.

– Я поговорю с ним, – сказал Лекок, – и, уж пожалуйста, потом не казните себя.

Огюст начал работать у Каррье-Беллеза. Он считал, что ему повезло. Лекок слишком склонен к пессимизму, таков уж характер. Огюст надеялся, что его первый шаг на поприще коммерческой скульптуры будет небезуспешным.

Он заверял Розу: «Я быстро освоюсь, Каррье-Беллез опытный скульптор». И она соглашалась, понимая, как он нуждается в такой поддержке.

Каррье-Беллез был красивым мужчиной средних лет, румяным, круглолицым, с высоким лбом и длинными, аккуратно зачесанными назад волнистыми волосами. «Очень выразительное лицо», – подумал Огюст. Развевающийся галстук и рубашка с широким воротником довершали внушительный портрет скульптора-аристократа восемнадцатого века.

Каррье-Беллез любезно приветствовал его; тяжелая, украшенная камнями цепь сияла на толстом животе мэтра. Огюста рекомендовали ему как серьезного работника, и это был их первый и последний разговор. Каррье-Беллезу некогда было растрачивать время на служащих. Его бюст Наполеона III сделал его самым известным скульптором Второй империи. Ему недосуг было лепить самому, все время уходило на получение заказов, их было куда больше, чем он мог выполнить сам. «Произведения искусства», вышедшие из мастерских Беллеза, украшали многие модные салоны. Он был полон решимости занять прочное положение в парижском обществе, которое, по его мнению, строго разграничивало всех людей на два класса – состоятельных и неимущих. Беллез терпеть не мог того, что называл «запахом бедности». У него еще не изгладились воспоминания нищего детства, и он пришел к выводу, что на земле, существует лишь одна вещь, которая способна изменить такое положение: деньги. Работа и он сам – больше для него ничего не существовало.

Каррье-Беллез представил его главному мастеру, и с этого момента Огюст видел только затылок и спину великого скульптора. В мастерской существовала жесткая установка: только сам мэтр имел право обращаться к другим. Все зависело от мэтра – работа, разговоры, указания.

Огюст не мог даже выбрать себе работу по вкусу. Все наброски и замыслы выполнялись Каррье-Бел-лезом, затем передавались главному мастеру, который в свою очередь передавал их Огюсту, и Огюст создавал вполне законченные модели из глины в манере Каррье-Беллеза. Роден, как и остальные служащие, считался копиистом, подмастерьем. Затем глиняные модели отливались в бронзе, выполнялись в мраморе, а Каррье-Беллез подписывал их и продавал.

– Он прав, – печально сказал Огюст Розе. – Работу с моей подписью не продашь и за су.

– Когда-нибудь продашь, – уверяла его Роза, хотя была не очень уверена.

– Надежд мало. Из сотни скульпторов разве что один зарабатывает на жизнь своими работами.

Огюст приобрел особое умение и сноровку, работая орнаментщиком, и ему поручили небольшие обнаженные фигуры, женские и мужские, высотой в один фут, предназначенные для будуаров, гостиных и лестниц. Огюст становился все мрачнее; все сильнее было желание создавать крупные скульптуры, а у Каррье-Беллеза это не полагалось.

Для Каррье-Беллеза обнаженная фигура была наиудобнейшим способом проявить техническое совершенство исполнения, а главное-способом заработать деньги. Его ню пользовались огромным спросом, потому что не могли оскорбить ничьих взоров, даже взора самого императора, так как были по существу почти бесполы.

И чем сильнее старался Огюст, тем труднее ему приходилось. Он ненавидел эти ню. Тут придерживались самых посредственных традиций школы Фонтенбло. Мужские фигуры должны быть красивыми и изящными – в духе классических традиций, как заверял своих заказчиков Каррье-Беллез, и абсолютно лишенными мужества. А от обнаженных женских фигур Огюст просто приходил в отчаяние: это были смазливые красотки в стиле Ватто, с мягкими округлыми формами и тонкой талией, некое подобие песочных часов, как это было сейчас модно, прилизанные до невозможности.