– Нет, сейчас, – сказала она с неожиданной твердостью и отложила в сторону рабочую блузу Огюста, которую чинила. – Мальчик плохо учится и не слушает меня.

Огюст сделал раздраженный жест:

– В чем дело?

– Он аккуратно ходит в монастырскую школу, но не успевает. Плохо читает, и у него не ладится с письмом. Я не могу ему помочь, а ты можешь, если уделишь хоть немного времени.

– А Папа? Разве он не может его наказать?

– Папа только балует. Да его и не нужно наказывать, им нужно заняться.

– Роза, – резко сказал Огюст, – я должен зарабатывать на жизнь.

– Он все вспоминает тот день, когда ты приехал, – сказала она печально.

– | Мне тогда тоже было хорошо. Но, дорогая, нет времени.

– Ты не можешь уделять ему хоть день в неделю? Родному сыну?

Огюст молчал. Его это раздражало, и так сильно, что он устыдился себя. Нельзя так, но прояви он отцовские чувства, открой сыну объятья, – и он связан на всю жизнь. Подумав, он сказал:

– А если тебе попытаться завоевать его авторитет?

– Как? Я все вечера чиню твою одежду. Или стираю твои грязные блузы. – Она показала на запачканную глиной блузу, которая была на нем. – Я гожусь только на то, чтобы быть твоей служанкой.

– А где деньги, которые я дал тебе на платье? – Он совсем рассердился.

Мои деньги, подумала она про себя, но промолчала.

– Я купила зонтик, ведь это был твой подарок, да только когда мне его носить? Люди ездят на пикник или гуляют в Булонском лесу, а ты вечно занят.

– Успокойся, Роза, ты преувеличиваешь. – Он подошел к ней и поцеловал в знак прощения.

Она налила ему кофе с молоком, подала специально для него припасенные булочки и горько вздохнула.

– Ты просто устала. – Теперь, получив свой кофе, он был сама заботливость.

– Нет. – Роза снова глубоко вздохнула. И вдруг спросила:

– Огюст, за что ты ненавидишь ребенка?

– Ненавижу? – Огюст был испуган. – Ничего подобного.

– Ну не любишь. Не отрицай, сам знаешь.

– Какая чепуха. Когда он родился, я, правда, не очень ему обрадовался, но ведь я не бессердечный. И теперь отношусь совсем по-другому, даже люблю. И хочу, чтобы из него вырос хороший человек.

– Но без твоей помощи! – Роза вскочила на ноги, бросилась в спальню и захлопнула за собой дверь.

Сейчас самое время уйти от нее, попытался он убедить себя. Хватит с него. Но при мысли о том, как он будет жить без Розы, его охватила внезапная слабость. Он вспомнил, какой привлекательной она была только что в гневе: щеки пылают, голова гордо поднята – Венера! Стоит ли удивляться, что у него и голова не работает и руки как чужие, – ведь с самого ее возвращения из Брюсселя у них не было ни единой ночи любви, все одни мысли о работе. Он подошел к спальне, отворил дверь и услышал, что Роза плачет. Огюст бросился к ней, принялся утешать, и она обняла его с такой страстью, с таким чувством, которое пугало и влекло его.

Радость высушила ее слезы, заглушила сомнения. Она чувствовала, что теперь он отдает ей свою любовь без остатка, а не как прежде – неохотно, в виде одолжения. Он отдавал ей всего себя целиком.

После, в блаженном покое, он шепнул ей:

– Мне пришла блестящая мысль. Я научу маленького Огюста рисовать.

Роза была довольна, что он проявил интерес, но сама идея разочаровала ее. Она спросила:

– Это поможет ему учиться в школе?

– Поможет стать художником.

– А откуда ты знаешь, что ему понравится рисовать?

– Наверняка понравится. Я его научу. Ведь он мой сын.

– Он твой сын, дорогой. – Роза целовала его сильные пальцы, гладила рыжую бороду и говорила:– Огюст, если бы нам только купить настоящую двуспальную кровать с большими медными шарами на спинке, вот бы я была счастлива. – И вышитое покрывало, думала она, и длинные белые шторы на окна, и распятие, и статуэтку девы Марии над кроватью… Но не все сразу.

– А почему именно такую кровать? – спросил он с неожиданным подозрением.

«Тогда бы я чувствовала себя замужней женщиной», – подумала она, но вслух сказала:

– Ты хочешь научить рисовать маленького Огюста, а я – научиться любить тебя, как ты того заслуживаешь.

Огюст был не очень уверен, заслуживает ли он такой любви, но сказал:

– Я куплю тебе кровать, когда что-нибудь продастся в Салоне.

Маленький Огюст был страшно возбужден предстоящим посещением отцовской мастерской. Раньше ему было запрещено там появляться, а он столько о ней слышал, что мастерская представлялась ему таинственной, загадочной и необычайной.

В то воскресенье отец дожидался его. Черт возьми, как говорил дедушка, вот это событие! Мальчик наслаждался таким вниманием к его особе. Он привык к заботе со стороны дедушки и мамы, но отец редко проявлял ее, и тем выше она ценилась. Он как можно медленнее, чтобы привлечь всеобщее внимание, слез с кровати.

Огюст сказал:

– Поторапливайся, малыш, времени в обрез.

Маленький Огюст еле прикоснулся к яичнице, отпил чуть-чуть молока, чем очень огорчил маму, ведь только для него и допускалась такая роскошь – яйца, молоко, – но пропустил ее замечания мимо ушей. Он уже давно усвоил, что мама и дедушка простят ему что угодно.

Мальчик быстро вскочил из-за стола, увидев, что отец сердится. Они пошли короткой дорогой, через Люксембургский сад, где отец останавливался с ним перед многими статуями. Он показывал на фонтан Медичи:

– Считается, что это самый лучший образец фонтана во всем мире.

Мальчика утомило созерцание бесконечных старых каменных фигур. И почему они такие огромные и серые? Но чтобы угодить отцу, он спросил:

– Самый-самый лучший фонтан, отец?

– Не знаю, других не видел.

Они дошли до улицы Фурно, где находилась мастерская.

Огюст с гордостью отпер дверь, и маленький Огюст чуть не расплакался от разочарования. Он ожидал чего-то необыкновенного, великолепного, как на тех картинах из Лувра, которые ему показывал отец, что-нибудь удивительное, а это было холодное невзрачное помещение, больше всего походившее на сарай. Стены потемнели от плесени и старости. Пол – каменный, сырой-леденил ноги. Правда, комната большая, и маленькому Огюсту понравилось, что она залита солнцем, но все остальное такое обычное: два стула с прямыми спинками, станок для модели, куча глины, гипса и терракоты, нечищенный камин. Как здесь тоскливо. Совсем не так, как он представлял.

Но когда отец начал лепить его – это была скульптурная группа, мать и ребенок, – сын почувствовал к нему уважение. Отец таил в себе непонятную силу, и у него были такие умелые руки. Под его пальцами глина обретала форму, становилась похожей на него и на маму, и маленький Огюст был в восторге.

– Можно мне попробовать? – попросил он.

– Конечно. – Огюст был очень доволен. Может быть, у ребенка та же тяга к искусству.

Но маленький Огюст не знал, как обращаться с глиной, и отцу надоела эта игра. «Не стоит торопить ребенка», – думал он. А у того глина падала из рук, ничего не выходило. Огюст прервал эту деятельность сына, дал ему бумагу, карандаши и пастель и попросил нарисовать что-нибудь.

– А что? – Маленький Огюст был в полной растерянности.

– Что-нибудь. Что придет в голову.

Но мальчику ничего не приходило в голову. И он сидел на стуле, поникший, готовый расплакаться, пока не взглянул на отца, склонившегося над ним, грозного, огромного. Он начал рисовать Огюста и изобразил его довольно похоже.

Огюст с облегчением вздохнул. Значит, у мальчика все же есть способности. Он так обрадовался, что забыл показать сыну, какие будут у него обязанности. Дал ему еще бумаги и приказал рисовать что захочется.

Маленький Огюст помотал головой. Ну что ему придумать?

– Можно опять нарисовать тебя, отец?

Огюст-старший был рассержен, разочарован. У маленького Огюста дрожали губы. Он обиделся. Отец не понимал, его, он бы мог рисовать сколько угодно, знать бы, что срисовывать. Чего к нему пристали? На мгновение он возненавидел этого человека, который, как большой мохнатый медведь, грозно следил за ним. Мальчик воскликнул: