Лишь один друг остался ему верен. Каррьер, который был убежденным дрейфусаром и социалистом. Он пришел в главную мастерскую Родена с новыми планами относительно «Бальзака». Каррьер не упрекал Огюста, не заводил разговора об отказе подписать петицию в защиту Дрейфуса, а просто сказал:

– Мы должны атаковать их с другой стороны.

– Спасибо, что ты понял меня, – сказал Огюст. – Я человек далекий от политики. Как же меня могут обвинять в антисемитизме, в приверженности роялистам?

– Все позабудется, – сказал Каррьер. – Наше дело – спасти «Бальзака»!

Волнение не давало Огюсту говорить. Каррьер терпеливо ждал, и Огюст наконец воскликнул:

– Да, это была ошибка! Я должен был защищать Дрейфуса, но от меня ждали слишком многого, слишком многого. Эжен, я всего лишь слабый человек и плохо соображал от усталости.

Каррьер сказал:

– Порой мне кажется, что дело Дрейфуса скоро всех сведет с ума. Оно так потрясло всю страну, что, я думаю, Франция уже никогда не будет прежней. Но сейчас перед нами другая задача, – сказал он более веселым тоном. – В нашем фонде уже пятнадцать тысяч. Осталось собрать немного.

– Нет, – твердо заявил Огюст. – Я не хочу, чтобы подписка продолжалась.

– Это необходимо. Вместо каждого забравшего деньги обратно я добуду двух новых подписчиков.

– Даже если они будут против Дрейфуса?

– Не важно. С тобой поступили несправедливо, и нужно это исправить. – Каррьер быстро, уверенно продолжал: – Мы должны доказать, что есть еще людb, способные бороться за настоящее искусство, и доказать делом, а не пустой болтовней.

– Послушай, Эжен. – Вид у Огюста был взволнованный, Каррьер умолк. – Мосье Пеллерин, богатый промышленник, коллекционирующий произведения искусства, предложил мне за «Бальзака» двадцать тысяч.

– Ты заслуживаешь большего.

– А группа лондонских художников во главе с Хэнли хочет, чтобы я выставил «Бальзака» в их Салоне.

– Прекрасно. Ты уже отомщен.

– А Общество художников и скульпторов Бельгии хочет купить «Бальзака» и установить его на площади в Брюсселе.

– Неужели ты позволишь вывезти скульптуру из страны? Это будет позором.

– Нет.

– Прекрасно. Вот увидишь, у нас будет много новых сторонников. Моне снова подтвердил свое высокое мнение о «Бальзаке» и обо всех твоих работах. Он сам тебе напишет и разрешил мне ссылаться на него. Моне повлияет на многих колеблющихся.

– Моне как будто один из самых рьяных защитников Дрейфуса?

– Какое это имеет значение?

– Кое-кто из тех, кто хочет купить «Бальзака», настроен против Дрейфуса. Да и некоторые из новых подписчиков тоже.

– Ты очень упрям. Тебя не радует поддержка Моне?

– Я ему очень признателен.

– И другие по-прежнему за тебя: Пьер Луи, Тулуз-Лотрек, Лунье-Пое, Констан Менье, Дюбуа, Майоль, Жеффруа, Мирбо, Бурдель, Малларме…

Огюст прервал его:

– Приятно знать, что есть люди, не меняющие своего мнения.

– Найдутся и еще.

– Не сомневаюсь. Но, как я уже сказал, подписку надо прекратить.

– Ты ведь только что сказал, что не собираешься продавать «Бальзака».

– Не собираюсь. Оставлю себе. Каррьер онемел.

– Мой адвокат говорит, что можно принудить Общество выполнить условия договора, но на это уйдет время. Мне надо работать. Я и так уже потерял слишком много времени.

– Я все же думаю, ты можешь выиграть это дело.

– Разве правительство Франции или власти Парижа сказали хотя бы слово в защиту «Бальзака»?

– Нет. Но если мы будем стоять на своем, мы победим муниципалитет.

– И снова потеряем время? – Огюст исполнился еще большей решимости. – Нет, невозможно!

– Ты можешь принять какое-нибудь из предложений продать статую во Франции.

– Чтобы политические страсти разгорелись еще больше? Тоже невозможно!

– А как же с деньгами?

– Я возвращаю деньги. Десять тысяч франков и триста двадцать франков процентов.

Каррьер совсем сник. «Огюста не уговоришь», – в отчаянии подумал он, но вслух сказал: – Мы еще можем выиграть, Огюст.

– Нет, Эжен, нет! Хватит, эта политическая борьба отняла у меня слишком много сил. – Увидев огорченное лицо Каррьера, Огюст обнял его за плечи и сказал: – Прошу тебя только об одном: дай мне список тех, кто пожертвовал деньги на покупку «Бальзака». Их благородство и вера в меня помогут мне продолжать работу. – И в порыве нежных чувств он расцеловал Каррьера в обе щеки.

Огюст перевез «Бальзака» в Медон и установил в саду; статуя стояла там, полная таинственного великолепия. Огюсту это так нравилось, что он решил устроить в Медоне новую мастерскую.

Камилла пришла в уныние, услышав, что Огюст перевез «Бальзака» в Медон и открывает там мастерскую; загородный дом был для нее запретным местом. «Снова его эгоизм и упрямство», – думала она. И когда он не появлялся несколько дней, начала собирать вещи.

Огюст удивился, придя в мастерскую на площади Италии и застав Камиллу за сборами. Он задержался в Медоне, установка памятника оказалась делом нелегким; нужно было наскоро смастерить постамент, и непросто оказалось подыскать подходящее место. А потом Роза стала умолять остаться, и, когда он отказался, впала в такое состояние, что пришлось ее успокаивать, – тоже потребовалось время. Было множество и других дел. Глядя теперь на разгневанную Камиллу, Огюст не мог забыть слов Розы. Пока Камилла лихорадочно складывала вещи, он вспомнил, как Роза зачарованным взглядом смотрела на статую Бальзака.

Огюст впервые заметил, как Роза смотрит на фигуру; его тронул ее жадный интерес, хотя он делал вид, что не обращает внимания. Розе недоступно понимание таких вещей, считал он.

«Боже мой, – думала она. – Какое странное, но какое мужественное крестьянское лицо!» Фигура не произвела на нее особого впечатления, но это – живой человек. Роза отступила на несколько шагов – она давно научилась у Огюста, что парковую скульптуру нужно смотреть на расстоянии. Ее обидело, что Огюст не попросил ее посмотреть, но теперь она чувствовала, что он тронут.

Шум, поднятый вокруг «Бальзака», удивил Розу – она узнала от соседей и от своих друзей в мастерской; все только об этом и говорили. А когда Огюст привез статую в Медон, она подумала – какая радость, он собирается здесь остаться! Но не успела спросить, долго ли он пробудет, как тот уже занялся делами.

А теперь, хотя он и не подает вида, она чувствует, ему смешон ее интерес. Роза сказала:

– Здесь подходящее место. – Но Огюст не ответил. – Ты оставишь статую здесь? – настаивала она; ее сердила его грубость, она даже покраснела.

– Не знаю. Это от многого зависит.

– От чего, Огюст?

– Не важно. – Он отмахнулся, ему сейчас не до нее.

– Может, дело в деньгах? Ты должен оставить статую. Здесь она на месте. Если нужны деньги, я могу пойти работать.

– Куда? – Он насмешливо посмотрел на нее.

– Я могу шить. Раньше я хорошо шила, думаю, и теперь не разучилась.

Он ничего не сказал, предложение слишком нелепо, чтобы принимать его всерьез.

– Мне здесь нечем заняться, – с удрученным видом сказала Роза. – Только и делаю, что жду тебя. А ты приезжаешь так редко…

Его раздраженный жест остановил ее на полуслове.

– Ты справишься, Огюст? Может, не стоило возвращать деньги Обществу?

– Возможно. Но не возвращать тоже нельзя.

– Я скопила немного. Из тех, что ты давал на хозяйство. Если нужно…

– Сколько?

Лицо ее прояснилось.

– Пятьсот франков.

Он снисходительно улыбнулся.

– Это пустяк по сравнению с тем, что мне надо.

– Но раньше этих денег хватало на несколько месяцев.

– У меня много мастерских, много расходов, много… – Он оборвал себя; что толку, она никогда ничего не понимала и не поймет.

Но Роза считала, что, отклоняя ее великодушный жест, ее заботу и любовь, он ведет себя как эгоист. Не успела она это сказать, как он повернулся уходить.