— Почему бы нам не узнать друг друга получше сегодня вечером, а? Вместо того чтобы жить как незнакомцы, как мы жили раньше. Без всяких «вы» и «сэр».

Сойер выпивает свой бурбон одним глотком, шипит, когда он опускается, и хлопает стаканом по столу.

— Давайте! Как насчет того, чтобы начать с тебя, Сильвестр? Расскажи мне о себе. — Энтузиазм, влитый в ее голос, является вынужденным, а контроль над эмоциями — хрупким, как черт. — Как ты потерял ногу?

Заметив, что между нами сохраняется напряжение, Сильвестр прочищает горло. Ее вопрос был грубым, но я никогда в жизни не был добрым, поэтому держу рот на замке.

— Каменная рыба. Укусила после рождения моей второй дочери, Кейси. Чуть не убила меня. Когда подоспела помощь, было уже слишком поздно. Они доставили меня на самолете в ближайшую больницу и спасли меня, но у меня был некроз ноги, так что ее пришлось убрать.

Сойер хмурится.

— Это отстой, — коротко говорит она. Я качаю головой. Ее социальные навыки иногда чуть ли не хуже моих.

Сильвестр ничего не говорит, и становится неловко, поэтому она задает другой вопрос.

— Ты сказал, что у тебя есть семья? — спрашивает она. — Расскажи мне о них.

— Да, — коротко отвечает он. — Был женат на Рейвен около тридцати лет, но ей не нравилось жить здесь. Назвал это место в ее честь и все такое. И что она делает? Уезжает, не попрощавшись. Это было за пару месяцев до закрытия маяка. С тех пор я один.

Она хмыкает, похоже, ее не очень интересуют проблемы Сильвестра.

— Это не очень мило.

Затем она переводит взгляд на меня, из них выстреливают маленькие ножи.

— А что насчет тебя, о идеальный? Расскажи мне о своей идеальной жизни и о том, как ты прожил ее именно так. Блять. Идеально.

Я сужаю взгляд, намеренно делая еще один медленный глоток своего напитка, просто чтобы разозлить ее. Она рыдает, но молчит.

— Что бы ты хотела узнать, Сойер? Сначала о моем идеальном детстве? Посмотрим, возможно, именно с этого началась моя ненависть к лжецам, как это ни смешно. Моя идеальная мать была той, кто преподала мне этот урок. — Ее лицо разглаживается, но я не нахожу победы в своей собственной трагедии. — Мое любимое место, где можно было получить maritozzo (прим.пер — итальянское слоёное тесто, с начинкой из взбитых сливок.) было в Реголи в Риме. Мы были очень бедны, и маме приходилось делать сомнительные вещи на те деньги, которые у нас были, поэтому, когда мы ходили туда, это было нечто особенным. Я не думал, что в мой девятый день рождения все будет по-другому. Вместо этого она высадила меня у Базилика Сан-Джованни и поклялась, что скоро вернется. Хочешь знать, как долго я ждал?

Она сглатывает и садится, глядя в сторону, вместо того чтобы дать ответить мне. Одна сторона моих губ слегка подрагивает, но нет ничего смешного в том, что мать бросает своего ребенка.

— В том-то и дело. Я все еще жду, — заканчиваю я, не отрывая от нее испепеляющего взгляда.

Если она думает, что она единственная, кто страдает, то я с удовольствием познакомлю ее с маленьким мальчиком, который все еще сидит на этих ступеньках, уверенный, что его мать появится в любую минуту.

Сильвестр на мгновение пристально смотрит на меня, а затем переводит взгляд на нее. На секунду я забыл, что он здесь.

— Ну, юная леди. Что насчет тебя?

Она фыркает, наклоняется вперед и берет бутылку бурбона, наполняя свой стакан наполовину, прежде чем сделать большой глоток.

— Осторожнее. Твое маленькое тело не может выдержать все это сразу.

— Мое маленькое тело может выдержать многое, — отвечает она, и ее слова похожи на то, как если бы она плеснула жидкость для зажигалок в огонь, пламя вспыхивает в моей груди, когда она пристально смотрит на меня.

Воздух вокруг нас сгущается, и низкая вибрация гудит под моей кожей. Зарождается землетрясение, и если она не будет осторожна, я не остановлюсь перед тем, чтобы доказать, как мало она может от меня взять.

Если она думает, что не может контролировать свою жизнь и решения, которые она принимает, я покажу ей, что значит быть действительно неконтролируемой. И если она думает, что сейчас она сломлена, я бы хотел посмотреть, насколько хорошо она сможет ходить после того, как я закончу.

Я вскидываю бровь и делаю еще один глоток, не сводя с нее взгляда.

— У меня были не самые плохие родители, — сообщает она. — Хотя мама и папа больше любили Кева. — Она делает паузу и смотрит на Сильвестра. — Кев — мой брат–близнец. Спорим, ты не думал, что проблем будет в два раза больше?

Но она не дает ему ответить и поворачивается ко мне со злобной улыбкой на лице.

— Выросли со всеми хорошими вещами. Полная игровая площадка на нашем большом заднем дворе. И батут тоже. К нам всегда приходили играть все соседские дети. Мы просто жили охуенной жизнью, верно?

Она замолкает, напряжение нарастает, пока она ждет ответа.

Сильвестр ворчит.

— Верно.

— Неверно, — восклицает она, громко хлопая стаканом по столу, и жидкость разбрызгивается. Сильвестр открывает рот, готовясь, скорее всего, обругать ее, но она прерывает его. — Хочешь знать, что самое забавное в красивой жизни? Никто никогда не заподозрит, что на самом деле она чертовски уродлива. Особенно твои собственные чертовы родители, у которых был идеальный сын, не способный ни на что плохое.

Она поднимает свой стакан и отпивает остаток, и теперь пламя в моей груди темнеет, ужасное чувство загрязняет ее, как когда пластик бросают в огонь, создавая облако густого, черного дыма.

Сойер ставит пустой стакан на стол и отодвигает его от себя, уставившись на чашку, словно в ней воспроизводится каждый кошмар, который она когда-либо пережила.

Как по команде, свет мерцает, а затем гаснет, оставляя нас в почти полной темноте, за исключением свечей между нами. Оранжевое свечение освещает ее лицо, но этого недостаточно, чтобы скрыть боль в тени. Тишину нарушает громкий раскат грома, за которым следует звук волны, разбивающейся о скалы.

— Кев стал копом, — тихо говорит она, и моя грудь сжимается. — У копов есть друзья. И их друзья, как правило, имеют ту же мораль, что и они.

— Что он сделал? — спрашиваю я, хотя мой голос не сильно отличается от рычания собаки.

— Налей мне, Сил, — говорит она вместо этого. Сильвестр наклоняется вперед и наливает ей на два пальца.

— Тебе больше не нужно, — предупреждаю я.

— Ты хочешь получить ответ на свой вопрос или нет? — огрызается она, берет стакан и делает глоток.

Я стискиваю зубы, готовясь сказать ей, что ее секреты не стоят того, чтобы из-за них ей было больно, но она уже говорит.

— У нас с Кевом было много друзей в школе. Мы оба были популярны, но когда мы стали старше, ему не нравилось внимание, которое я получала. Постепенно он стал меня изолировать. В средней школе он пустил неприятные слухи, которые превратили моих друзей в моих обидчиков. Из-за этого у меня было много одиноких ночей, проведенных дома. Часто наши родители уходили и оставляли нас с няней, и хотя она не была грубой, ей было гораздо интереснее разговаривать по телефону со своим парнем.

Она пожимает плечами, как бы говоря всем мыслям, которые приходят ей в голову, что это не так уж важно.

— Это также означает, что няня не заметила, когда Кев захотел... поиграть.

— Черт побери, — бормочу я себе под нос, ярость теперь просачивается из моих пор. Я снова становлюсь беспокойным, хотя на этот раз это связано с необходимостью найти ее брата и убить его на хрен.

Потеряв остатки мужества, она снова пожимает плечами и допивает третий бокал, откидывая голову назад, пока жидкость льется ей в горло. Когда ее подбородок опускается и ее глаза снова встречаются с моими, они больше не ясны и не полны боли. Они остекленели и потерялись.

Я могу хранить камни из своего прошлого — сувениры, которые я не готов отпустить, но камни, которые несет Сойер, слишком тяжелы, и она не считает себя достаточно сильной, чтобы выбросить их.