Реальность в конце концов берет верх, вырывая меня из моря блаженства. Медленно мои чувства возвращаются, и я снова оказываюсь в своем теле.

Я лежу на спине, а Энцо висит надо мной, все еще внутри меня, но уже не двигается. Его голова склонена, он дрожит и молчит.

— Энцо? — кричу я, все больше беспокоясь. Есть врожденный страх, что он уже сожалеет о том, что мы только что сделали.

Он выпрямляется, и мои глаза расширяются. Как он и требовал, с его груди и пресса капают доказательства моего удовольствия , капли стекают по контурам его тела.

— Ох, — выдыхаю я, теряясь в словах. Я хватаюсь за свою выброшенную футболку на кровати и сажусь. — Позволь мне вытереть это.

Его рука сжимается вокруг моего запястья, как раз когда я поднимаю футболку к нему.

— Не надо.

Я неловко отдергиваю руку и прижимаюсь к стене. Кровать промокла, и я рада, что на его стороне.

— Это был тот кошмар, на который ты надеялся? — пробормотала я, чувствуя, как между нами нарастает напряжение.

Он смотрит на меня.

— Нет. Было хуже.

Я сглатываю обиду, не зная, как это понимать. Я не могу понять, это игра слов или он действительно считает, что секс был ужасным.

В любом случае, это не имеет значения.

Мы снова ненавидим друг друга.

Тишина становится удушающей, когда я забираюсь под одеяло и отворачиваюсь от него.

В нашу первую ночь вместе мы либо разговаривали, либо тихо грелись после хорошего траха. Теперь я чувствую только холод, прислушиваясь к тихому скрипу за дверью, а затем к звуку цепей, волочащихся по полу.

Энцо

— Как часто этот остров окружен акулами? — спрашиваю я, пристально глядя на два плавника, которые то и дело всплывают. Мне кажется, что там есть и третий, но я не очень уверен.

Сильвестр подходит ко мне, слегка задыхаясь, опираясь на свою здоровую ногу.

— Все время, — отвечает он. — Это одна из тех вещей, которые делают этот остров коварным. Здесь водятся тюлени, поэтому они обычно держатся поблизости.

Я киваю, скрещивая руки и желая больше всего на свете оказаться там с ними, держаться за их плавники и чувствовать, как они движутся под моей рукой, скользя по воде. Это ни на что не похожее чувство, и оно лишь напоминает мне о том, как я чертовски застрял.

— Они тебе нравятся, да? — неловко спрашивает он. Это было неловкое утро. Я почти уверен, что он слышал нас вчера вечером, и мне ни капельки не стыдно за это. Однако он из тех, кто обычно говорит что-то, если чувствует неуважение, что говорит мне о том, что ему тоже понравилось.

Больной ублюдок.

Мы по-прежнему не интересуемся друг другом, но, чтобы не нагнетать обстановку, я отвечаю:

— Да. Они невероятные существа.

— Ты когда-нибудь был в воде с одним из них?

— Все время, — говорю я.

Он смеется, качая головой, похоже, ему трудно себе это представить.

— И вне клетки тоже?

― Абсолютно. Если нахожусь в океане, я их не трогаю — я уважаю их пространство. У меня исследовательский центр в Порт-Валене, Австралия, и там есть вольер, куда их привозят, когда нам нужно провести определенные тесты. Тогда я обычно захожу с ними в воду.

— Ты оставляешь их в клетке?

— Нет, никогда. Они не предназначены для заключения в тюрьму.

Он кивает, и наступает неловкая тишина. Я не обращаю на него внимания, мое внимание сосредоточено на акуле. Беспокойство скопилось в моих костях, и я почти настолько глуп, что думаю о том, чтобы уплыть отсюда. Но, несмотря на мой опыт общения с ними, это слишком опасно, особенно если это место их охоты.

— Мне жаль, что вы вчера так испугались, — извиняется он. — Со мной такого никогда не случалось, но я представляю, как вам двоим было не по себе.

Оторвав взгляд от воды, я пристально смотрю на него. Он смотрит вниз на песок, наблюдая, как накатывающие волны подмывают деревянную ногу, которая медленно образует дыру. Он напряжен, и я не могу понять, связано ли это с тем, что он говорит, или ему просто не нравится находиться в моем присутствии.

— Наверное, мы просто не нравимся призракам. Странно, когда мы не те, кто их убил.

Он смеется, но звук выходит принужденным.

— Может, они просто просили тебя помочь им. Не могу сказать, что мне нравится их компания.

— Почему бы тебе не уйти? — спрашиваю я, возвращая взгляд к воде. Хотя я держу его в поле своего зрения, доверяя ему так же, как если бы он утверждал, что его деревянная нога настоящая.

— Это то, что я знаю лучше всего. Я здесь с восемнадцати лет, а к тому времени, как маяк закрыли в 2010 году, я проработал здесь тридцать два года. Полагаю, это похоже на выход из тюрьмы. Не знаешь, как приспособиться к реальному миру.

— Сойер упоминала, что у тебя есть дочь, — спросила я.

— Когда-то давно у меня была целая семья, — отвечает он, хотя его тон становится жестче. — Я пытался сделать это место домом. Иногда люди просто не хотят. Но это не мешает мне пытаться.

Я смотрю на него.

— Наверное, трудно было их отпустить.

Вместо ответа он поворачивается ко мне и говорит через плечо.

— Сегодня ночью будет гроза. Я бы был внутри в течение часа. Они могут налететь быстро, и волны станут большими. Но я уверен, что теперь ты это знаешь.

Мои кулаки сжимаются, когда он пару раз хлопает меня по плечу, прежде чем уйти. Я засовываю рккт поглубже в подмышки, воздерживаясь от того, чтобы ударить его в затылок.

— Эй, Сильвестр? — зову я, держась к нему спиной. Он не отвечает, но я знаю, что он перестал ходить, его неровная походка больше не слышна. — Не трогай меня больше. И Сойер тоже не трогай.

Тишина становится убийственной. Это похоже на серийного убийцу, который дышит тебе в затылок, его намерение убить тебя так же сильно, как соль в воздухе.

Не думаю, что я был бы против, если бы он попытался.

Но через мгновение его походка возобновляется, и он уходит, не сказав ни слова.

— Возможно, тебе просто не стоило ничего говорить, — раздается мягкий голос у меня за спиной. На этот раз я поворачиваюсь и вижу, что ко мне идет Сойер, ее поведение неуверенно.

— Ты ожидаешь, что я позволю ему унижать меня и класть на меня руки только для того, чтобы избежать дискомфорта?

Она поджимает губы и кивает.

— Хорошая мысль. Мне жаль.

Я качаю головой и снова смотрю на воду. Как так получилось, что моя ненависть к тому, как она заставляет меня чувствовать себя, каким-то образом переместилась, и теперь я ненавижу то, как заставляю чувствовать ее?

— Мне не нужны твои извинения. Это мужчины заставили тебя чувствовать и думать таким образом. Они должны извиняться перед тобой.

— Ты собираешься извиняться? Ты один из этих мужчин.

— Если я когда-нибудь пожалею об этом, — пробормотал я. Она права, я должен извиниться. Но я также не лгу, и хотя чувство вины прокладывает себе путь в мою систему, я еще не готов ему поддаться.

— Это было неправильно. Погано.

— Так и было, — соглашаюсь я. — Но ты расстроена не потому, что я тебя трахнул. Ты расстроена, потому что я тебя напугал.

Она замолкает на мгновение.

— Ты прав. Я всю жизнь боялась, и всю жизнь меня трогали. Мне никогда не будет больно, когда ты прикасаешься ко мне, но мне больно от того, что ты больше не в безопасности.

Ярость взрывается в моей груди, и я бросаюсь к ней, прижимаясь лицом к ее лицу.

— Значит, я заставил тебя почувствовать то, что ты заставила почувствовать меня? Я не буду отрицать, что я злодей в твоей истории, детка, но, пожалуйста, не оскорбляй меня, делая вид, что ты не причинила мне боль первой.

Она прикусила нижнюю губу, чтобы скрыть дрожь. Я усмехаюсь, подношу руку к ее лицу и большим пальцем вытягиваю ее губу между зубами. Она все еще пахнет океаном, и она так чертовски красива — вот что причиняет боль.