Я делаю паузу, смотрю на него и повторяю:

— У нас?

— Прости? — спрашивает он, не понимая, к чему я клоню.

— Ты сказал, что у нас водятся акулы, — уточняю я, хватая еще одну рыбу. — Здесь есть кто-нибудь еще?

— Ну, вы двое, не так ли? — ворчит он. — Это будет вашим домом на ближайший месяц или около того.

— Энцо также и козел, — вклинивается Сойер.

Я молчу, размышляя, стоит ли мне давить. Обычно я бы списал это на фигуру речи, но не после того, как услышал, что происходило прошлой ночью.

— Мне показалось, что я слышал, как кто-то ходил вокруг прошлой ночью, — говорю я наконец.

Глаза Сойер переходят на меня, но я избегаю ее взгляда. После того как она снова легла, я не мог заснуть, меня беспокоил ее плач, и я злился на себя, потому что не мог понять, почему.

Я не был уверен, как долго я так лежал, когда услышал шаги над нами, а также звук тянущегося металла.

Из горла Сильвестра вырвался громкий смех, испугав Сойер.

— Я думал, сколько времени им понадобится.

— Кому? И для чего? — спросила Сойер.

— Когда это место только открылось, в этих водах проходило много грузовых судов. Затем в 1985 году разразился самый сильный шторм, который я когда-либо видел. Огромное судно попало в него. Сначала я не знал, но на нем было около восьмидесяти преступников. Их переводили в другую тюрьму, когда судно опрокинулось. Я включил маячок и всю ночь ждал, не выберется ли кто.

— Выжили?

Сильвестр ворчит.

— Конечно, выжили. Четверо из них. Использовали немного дерева из лодки, чтобы держаться на плаву и пробить себе путь сюда. Я был на грани, скажу я вам. Это были опасные люди. Осужденные за убийство и изнасилование. Я не мог просто оставить их умирать, но я не был настолько глуп, чтобы пригласить их в дом. Насколько они были уверены, это был их счастливый день.

— Итак, что вы сделали?

Я продолжаю готовить, пока Сильвестр продолжает свой рассказ.

— Я дал им несколько палаток, аптечку, немного еды и воды. Шторм еще долго не прекращался, так что я был совсем один, пока не подоспела помощь. Я не пускал их, и они были не в восторге от этого. Позже той ночью двое из них решили выломать мою дверь. Конечно, я видел, что они идут, и был вынужден застрелить их. Они умерли с цепями на лодыжках.

Сойер задыхается, ее голубые глаза округлились от шока.

— Двое других усвоили урок и остались снаружи.

— И что потом? — спросила она, захваченная рассказом. Я все еще жду ответа, как это связано с тем, что я услышал вчера вечером.

— Только один из них выжил. Другой слег с лихорадкой и в конце концов скончался. Я впустил его в дом, когда стало совсем плохо, и изо всех сил пытался выхаживать его, но он не выкарабкался. В конце концов, прибыла помощь, и они забрали оставшегося пленного. Из восьмидесяти человек он был единственным выжившим.

— Ничего себе, — вздохнула Сойер.

— Те двое, которых я подстрелил, решили остаться здесь. С тех пор ползают по этим коридорам. Эти чертовы цепи, волочащиеся по полу. Я уже привык к этому, но, признаюсь, мне понадобилось несколько лет, чтобы перестать спать с ружьем в руках.

Я вздыхаю, ставлю чугунную сковороду на плиту и бросаю в нее рыбу, глядя на сковороду, пока масло потрескивает.

— Значит, ты хочешь сказать, что здесь водятся привидения, — говорю я без обиняков.

— Конечно, водятся.

Чушь.

— Интересно, — единственный мой ответ.

Я всегда скептически относился к привидениям, хотя и не считаю себя неверующим, несмотря на то, что вырос в католической церкви. Но я не верю Сильвестру и во все, что выходит из его уст.

Старый смотритель усмехается.

— Я знаю, о чем вы думаете. По правде говоря, я думал бы так же, если бы не жил с этими сукиными детьми последние тридцать лет или около того. Это правильно. Я уважаю скептиков. Боюсь, это единственное объяснение странных звуков по ночам.

Широко раскрытые глаза Сойер обращены ко мне. Очевидно, она ему верит.

И я пока не уверен, хорошо это или нет. Либо она будет лучше спать по ночам, либо хуже.

— А они, типа, трогают вас и все такое? — спрашивает она, переводя свой встревоженный взгляд обратно на него.

— Нет, они просто становятся немного беспокойными по ночам, вот и все. Нет причин для беспокойства. Они безобидные.

Я бросаю на нее взгляд, прежде чем сосредоточиться на шипящей рыбе.

Может, они и безобидные, но я — нет.

И что-то подсказывает мне, что Сильвестр тоже. 

Сойер

— Я ему, блять, не доверяю, — ворчит Энцо, направляясь по коридору в нашу комнату.

Я закатываю глаза.

— Ты понимаешь, что это равносильно тому, чтобы сказать, что у тебя в заднице палка. Или что в другой жизни ты был огнедышащим драконом и уничтожил целую деревню за один вдох?

Он перестает идти и поворачивается, чтобы посмотреть на меня, на его лице недоверчивое выражение, а его лесные глаза горят отвращением.

Ненавижу, как завораживающе он выглядит, даже когда смотрит на меня так, будто я нанюхалась марихуаны. Он далеко не милый, но его лицо построено из тонких мазков кисти, сильных штрихов и четких линий, которые создают исключительный шедевр.

Жаль, что внутри он покрыт коркой из некачественной краски, потрепанных кистей и грязных цветов.

— Что, блять, ты вообще говоришь?

— Я хочу сказать, что это не удивительно. Ты не выглядишь так, чтобы доверять монахине. — Вздыхаю я.

Складка между его бровями углубляется.

— Монахини, вроде как, очень надежны. Но не священники. Держись от них подальше.

Он качает головой и идет в нашу комнату, садится на край кровати и кладет подбородок на руку, размышляя о смысле жизни и о том, почему небо голубое.

Сейчас только час дня, а вокруг ни черта нет. На обед у нас была рыба, которую я поймала — по общему признанию, очень вкусная для человека, который не ест рыбу — а вечером Сильвестр обещал нам стейки. Когда нам ничего не оставалось делать, кроме как навязывать разговор, пока Энцо смотрит на него с подозрением, мы решили ненадолго удалиться в свою комнату.

Я уже наполовину готова оставить Энцо в его роли королевы драмы и пойти помыть полы, но тут он стоит передо мной.

— Я собираюсь проверить его комнату. Посмотрим, смогу ли я что-нибудь найти.

Мой рот открывается.

— Почему ты должен приставать к старику? Он просто живет своей жизнью, а ты сомневаешься в том, куда он писает.

Он моргает.

— Что?

— Может, его пенис изгибается в сторону. — Я вскидываю руки в отчаянии. Когда его лицо искажается от гнева, я вклиниваюсь, прежде чем он успевает рявкнуть что-то грубое. — Слушай, дело в том, что ты не знаешь о его жизни, и он не дал тебе реальной причины, чтобы ты сомневался в каждом его движении.

Он скрещивает руки.

— Ты веришь в историю о призраках?

— А во что еще я должна верить, Энцо? Я очень стараюсь сейчас не травить тебя газом, но кроме того, что он дал нам время лечь спать, он ничего не сделал. Иногда люди просто странные и имеют странные причуды.

Он пожимает плечами, в его глазах появляется блеск.

— И я собираюсь пойти и выяснить, насколько странные.

Он проходит мимо меня, и я в разочаровании откидываю голову назад, громко вздыхая.

Я не совсем не согласна с тем, что в Сильвестре есть что-то странное, но я также согласна с тем, что он, скорее всего, просто безобидный чудак. Он жил здесь один в течение десятилетий, полностью отстранившись от общества. Вполне очевидно, что ему не хватает социальных навыков и у него есть свои пристрастия, когда приходят два случайных незнакомца и нарушают его жизнь.

А после его истории с заключенными, когда они пытались проникнуть внутрь и, возможно, убить его, неудивительно, что у него проблемы с доверием.