Вынесли большой каравай — в три обхвата. Святослав отрезал кусок, разломил его надвое и вручил жениху с невестой. Те посыпали солью, обмакнули в вино и съели. Каравай затем разделили на много частей и раздали гостям. Ели также: расписные пряники, крашеные яйца, чёрную икру, осётров отварных, кашу сладкую и кашу солёную, пили мёд и пиво. Выпив, били глиняные чарки, восклицая громко: «Сколько черепья — столько и ребят молодым!»

Вынесли зажаренную свинью. Отрезанную голову её поставили среди княжьего стола, рылом к воротам, — символ плодородия. Ели свиное мясо, приобщаясь к его магической силе. Ели гусятину, а гусиный язык дали новобрачным — он, согласно поверью, будоражил чувственность.

После третьей перемены жениху и невесте полагалось удалиться в одрину. Их вела за собой тётка Ратша. Занавесив платком оконце, чародейка обсыпала ложе хмелем и дала новобрачным чару с вином, чтобы они умылись.

— А теперь, молодка, ты должна разуть молодого мужа и вином сполоснуть его ступни. А супруг должен сапожком по плечам тебя ударить — это будет означать, что ты ему покорилася. — Ратша наблюдала за исполнением ритуала, а затем произнесла:

— Я приду через час за рубашкой молодицы, на которой останется девушкина кровь, дабы всем показать, что невестушка была чиста и невинна! — поклонилась и вышла.

Оба сидели с разных концов одра. Ярополк пошевелил пальцами на ногах, липкими от вина, и сказал, смущаясь:

— З-знаешь, Настя, у меня из женщин никого ещё не было.

Девочка ответила:

— Я иметь гоже никого.

Он взглянул на неё:

— Люб ли я тебе?

Та пожала плечами:

— Мне отец Григорий учить: «Стерпится — слюбится», да?

Ярополк дотронулся до её руки. Новобрачная инстинктивно дёрнула локтем, чтобы руку свою отнять, но потом обмякла и позволила жениху пальцы поцеловать.

— Ты такая к-красивая, Настя, — он смотрел на неё с восхищением. — Как царевна-лебедь. Ты не бойся меня, пожалуйста, я тебя любить буду нежно-нежно, как сама того пожелаешь.

Девочка взглянула на него исподлобья. Он сидел взволнованный, красный от стеснения и совсем не страшный. Добрые глаза, приоткрытый рот. Волосы, конечно, жидкие, на щеках — юношеский пух, подбородок маленький. Но бывают и некрасивее. Ей ещё повезло, что не злой и не мерзкий. Может быть, действительно: стерпится — слюбится?

— Ты смотреть в окно, — сказала она. — Я сама раздеться и ложиться в постель. И тогда ты ко мне идти.

— Будь по-твоему, — кивнул Ярополк.

...Праздник на сенях и на княжьем дворе шёл по нарастающей. Пили за молодых, за великого князя, за могущество Руси и богатство её народа.

— Спой, Добрынюшка, спой! — попросил Олег. — Больно я люблю, когда ты поёшь!

— Да не время ещё, — покривился тот.

— Спой, пожалуйста, — поддержал сына Святослав. — Тихо все! Наш Добрыня свет Малич из рода Нискиничей будет петь! Гусли принесите!

Если хочет князь — отказать нельзя. Как ударил Малушин брат белыми своими перстами по струнам, как запел чистым низким голосом, так заслушались люди, зачарованные сидели. Воевода же пел:

— Во лесу ли, во дубраве, на высоком дубу чёрный ворон сидит. Чёрный ворон сидит, чёрным глазом глядит. «Ах ты, ворон-воронок, вещая ты птица, ты скажи мне, добру молодцу, сколько лет живёшь?» Отвечает ворон: «Триста лет живу, всё на свете видел, всё на свете знаю, всех на свете могу рассудить». — «Ты скажи мне, ворон, вещая ты птица, где мой батюшка, Мал свет Нискинич, князь древлянский, мой заступник и мой господин?» Отвечает ворон: «Мал свет Нискинич, твой батюшка, князь древлянский, твой заступник и твой господин, он убит-зарезан нечестивой рукой и сгорел на краде — погребальном костре, косточки его лежат в глиняной крыне, а стоит та крыня на столпе-избушке об одной ноге, во сыром бору, да под Овручем, вместе с остальными дедами, да на кладбище-жальнике, на печальной лесной буяве. И никто на радуницу не приходит ко столпу, и никто не поминает убиенного князя, и никто не приносит ему кутью, крашеных яичек. Бедные его косточки!» — «Ты скажи мне, ворон, вещая ты птица, кто же тот злодей, кто убил-зарезал батюшку моего, Мала свет Нискинича?» Отвечает ворон: «А убил твоего отца ворог-тать — заморский гость, злой и подлый, гадкий и худой. Ты бери скорей, добрый молодец, харалужный меч-кладенец, ты взнуздай коня — буйную головушку — и скачи за море. Там, на море-океане да на острове Буяне, дуб стоит. В дубе том дупло. А в дупле ларец. А в ларце сидит заяц. В зайце — утка. В утке — яйцо. А в яйце — игла. Коль сломаешь ту иглу — и придёт конец тому татю. А пока не сделаешь этого, то не будет тебе покоя и никто тебя не утешит — ни краса-девица, ни богатства, ни яства». Эх, вы, гой-ecu, добры молодцы! Отпустите меня в чисто поле, поскачу скорей отомстить за батюшку, за его безвинно сложенную головушку!..

Все сидели, удивлённые неожиданным поворотом песни. Встал Мстислав Свенельдич, по прозвищу Лют, бледный от гнева, и сказал:

— Это как понимать? В чей ты огород бросил камень, Добрыне? На кого намекаешь? Уж не на моего ли отца, Свенельда Клерконича?

— Разве твой отец убил князя Мала? — усмехнулся воевода. — Вот не знал! Мне Малуша говорила, но я не верил. Что тебе известно об этом?

У Мстислава пошли пятна по лицу:

— Хочешь ссоры, Добрыне? Что ж, изволь, устрою. Мы, Клерконичи, били древлян и будем бить, жгли их города и будем жечь, их князей изводили и будем изводить!

Встал и Добрыня, зло ответил:

— Ну а мы, древляне, ваших жён имели и будем иметь, — намекая на свой роман с Белянкой, Мстишиной супругой.

Оба кинулись друг на друга, но их сразу же разняли.

— Прекратите! Я сказал — прекратите! — топнул ногой Святослав. — А не то прикажу на кол посадить и того и другого! — У него на виске вздулась жила. — Праздник мне испортили! Негодяи! — он шагнул к Добрыне, посмотрел на него в упор: — Ты какого лешего стал его задирать? Свадьба тут, веселье, а не тризна по погибшему Малу!

— Виноват, — опустил глаза воевода. — Хмель ударил в голову. Ты прости меня, княже. Сделал, не подумав.

— Пёсья кровь! — выругался тот и пошёл ко Мстиславу. — Ну а ты станешь лезть опять на рожон — отберу Древлянскую землю! Понял, нет?

Лют ещё тяжело дышал и никак не мог успокоиться. Он проговорил:

— Не имеешь права, княже. Нам Древлянская земля дадена Ольгой Бардовной во кормление на вечные времена.

Святослав схватил серебряный кубок и плеснул вино Мстише в физиономию.

— Остудись чуток! — рявкнул он. — На Руси нынче правлю я! Как хочу, так оно и будет. Убирайся прочь, с глаз моих долой, и скажи спасибо, что сегодня свадьба. Станешь мне в другое время перечить — казню.

Вытащив платок. Лют утёр мокрое лицо и, бурча проклятия, стал спускаться по лестнице с сеней. Все его провожали испуганными взглядами.

Святослав вернулся на княжеское место и спросил:

— Отчего не слышу сопелей с бубнами? Свадьба продолжается!

Заиграла музыка, и гнетущая напряжённость стала мало-помалу разряжаться.

Тут вошла тётка Ратша, гордо пронесла вдоль стола белую рубашку Анастасии.

Поклонилась князю:

— Принимай, княже, сей подарок. Алое на белом — знак честного тела Настенька просила кланяться и принять её в семью как любезную невестку!

Святослав развернул материю: все увидели ярко-красные пятна крови. Одобрительный гул пошёл по рядам.

— Да здравствует Анастасия Иоанновна, новая княжна в роду Рюриковичей! — крикнул Жеривол. — Слава Ладе! Слава Леле! Слава Берегине!

Возбуждённые гости стали бить в ладоши, кто-то пустился в пляс, павой прошлась по кругу танцующих Меньшута — дочка купца Вавулы Налимыча, стройная, весёлая, как отец, краснощёкая. Тут же пошёл вприсядку Варяжко. И всеобщее ликование вновь заполнило княжеский дворец. Мало кто заметил, как ушёл за ворота Милонег и, гонимый печалью, побрёл по улицам Киева, плохо разбирая дорогу. Выбрался на берег Днепра, рухнул на траву и, никем уже не смущаемый, разрыдался в голос.