Наконец Тильда закончила промывать царапины и бросила грязные тряпки в тазик.

Поднялась и села рядом с Ароном на скамью.

– Что случилось? – Она была уверена, что Арон начнет рассказывать небылицы: так было почти всегда.

– Ничего, – буркнул Арон под нос, – не случилось.

– И ты не дрался?

– Дрался.

– С кем?

Арон молчал.

Тильда сжала губы: злость разгоралась в ней все сильнее и сильнее. Давно так сильно не злилась она, с тех пор, как…

Гарольд мертв, напомнила она себе. Мертв давно, накурился дурманящих разум трав и не проснулся наутро, не очнулся от своих страшных видений. И Арон – вовсе не ее покойный муж.

Но поверить в то, что Арона просто подкараулили и побили, было сложно. Скорее, он сам затеял драку, сам полез к другим мальчишкам, за что и получил!.. А магия – откуда такая сила?.. Неужели…

– Арон! С кем ты дрался? – повторила Тильда вопрос. – Ты пришел весь в синяках! Пытался колдовать! Что я должна думать?

– А не все равно? – выпалил вдруг сын, не поворачиваясь к ней. – Тебе же плевать на меня! Тебе на все плевать, кроме своих бумажек! Ты даже спишь в своем кабинете!

Арон вколачивал злые слова в нее, может, не понимая, что говорит, а может – делая это нарочно. Но слова ранили – больно и жестоко. Ранили до кости.

Тильда поднялась со скамьи, отступила на несколько шагов, пока не наткнулась на стул. Деревья за окном уже погрузили спальню в полумрак, и острый профиль Арона почти слился с этой темнотой.

– Не советую грубить мне, Арон. – Самообладание стремительно покидало ее. – Мало того что я тебя нахожу ночью в коридоре вместе с Людо, так еще и сегодня эта драка!..

На лице Арона пятнами проступила краска, светлые – отцовские – глаза превратились в щелочки. Он вдруг стал до того похож на ее покойного мужа, что рука дернулась к воротнику – дышать стало трудно. Перед ней словно возник из небытия Гарольд – такой же рыжий, крепкий, так же вздернут подбородок, и взгляд такой же – ненавидящий и надменный.

Арон выдвинулся вперед, как будто собирался напасть. Сжал кулаки.

– Ну? Ты и на мне свои заклятия попробуешь? – тихо, со страшной угрозой в голосе, произнесла Тильда.

Ноздри Арона раздувались от гнева.

– Могу и попробовать!

Решение вспыхнуло мгновенно.

– Прекрасно! Сегодня же напишу дядюшке Рейнарту в Оррими и отправлю тебя в орден Смирения. Поедешь туда! И будешь пробовать свои заклинания там!

Она сама не верила, что говорит это – даже если бы сын имел силу, она бы не отправила его в монастырь. Арон округлил глаза – и задохнулся, не смог ничего ответить.

– Я никуда не поеду! – Арон вскочил на ноги. От возбуждения он кричал так, что слышно, наверное, было во всем доме. – Еще чего! Я не собираюсь становиться монахом! Это же… Это же на всю жизнь!.. Я не хочу!

– Не обсуждается, – отрезала Тильда. – Поедешь. Никто тебя спрашивать не будет. Мне не нужно, чтобы ты распугивал людей своим колдовством! Отец Грегор говорил, что у тебя пройдет вспышка силы, что ты не можешь быть служителем Многоликого… А вот как оказалось! Каково – взрослого мужчину оглушить! Просто так!

– Он не хотел меня пускать домой!

– И правильно! Посмотри на себя! Одежду уже не починить! Башмак где-то потерял!

– Подумаешь!..

– Подумать тебе бы не мешало! – оборвала его Тильда. – Хоть раз!

Вид у Арона был непонимающий, кислый и злой одновременно. Он словно пылал, таким красным было его лицо, так неистово рыжели его короткие, торчащие во все стороны волосы.

– Ненавижу. Ненавижу тебя. – В глазах его стояли слезы, а голос звенел. – И храм твой ненавижу. Пусть он обвалится!

На миг Тильда замерла.

– Что ж, в Оррими ты избавишься от моего общества, – слова горчили, как подгоревшая хлебная корка, но Тильда говорила. – И может, там тебя наконец научат манерам.

Они стояли друг напротив друга, и Арон тяжело дышал.

Глядя на сына, Тильда ужаснулась всему сказанному в сердцах. Но было поздно. Несправедливые, неправильные слова – как кирпичи, из которых можно выстроить высокую и крепкую стену.

Арон порывисто бросился к сундуку, сдернул с него деревянного генерала Тоймара, и Тильда не успела ничего сделать, как сын подошел к окну, что-то хрустнуло, и обломки полетели в сад.

Обернулся к ней, выпучив глаза цвета недозрелого крыжовника, глядя так, будто пригвождал навсегда к полу.

Успокоиться. Мыслить холодно. Вздохнуть.

– Ложись в постель, – ледяным тоном произнесла Тильда. – Сейчас придет лекарь. Ты наказан.

Но Арон продолжал стоять посреди комнаты, упрямо подняв исцарапанный подбородок.

– Я убегу, если ты меня в Оррими отправишь, – прошипел он.

И, глядя в его решительное лицо, Тильда поняла: убежит. И ничто его не удержит – ни заборы, ни запертые двери, ни она сама.

…Слова загораются и гаснут, не находя выхода, застывают льдинками на языке. Превращаются в неподъемные камни, в тяжеленные гранитные глыбы.

Все замирает, словно попав под оглушающее заклятие. И Тильда видит, как медленно, будто во сне, распахивается дверь и возникает темный силуэт, худой и сутулый на фоне янтарного прямоугольника.

Оцепенение резко разбивается, и оба они вздрагивают.

– Простите, госпожа, я стучал, но мне не ответили… – Тильда узнает в человеке, стоящем на пороге комнаты, лекаря Дариона Терка. За его спиной маячит Мэй, заглядывая в спальню через плечо мужчины.

– Госпожа, я сказала мастеру Терку заходить… – начала было девушка и вдруг попятилась назад, словно увидела призрака. Но Тильда ответила спокойно, хотя лицо горело:

– Спасибо. Отец Терк, прошу вас.

Пока лекарь здоровался, вынимал из сумки инструменты и склянки, пока мягко, но настойчиво уговаривал Арона сесть, Мэй прошептала:

– И еще, госпожа… К вам дама. Ожидает в парадных покоях.

Тильда сдвинула брови, глядя краем глаза на сына, который что-то тихо отвечал целителю.

– Кто? – все же поинтересовалась она.

– Госпожа Корнелия Райнер.

Выйдя из комнаты сына, Тильда прислонилась к стене и закрыла глаза. Глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, но чувство было такое, будто внутри волнуется темная тяжелая вода, и никак ее не унять. Она постояла немного, глядя перед собой.

Обжигающая темнота внутри постепенно остывала.

Негнущимися пальцами Тильда сняла передник, перепачканный кровью, и усилием воли заставила себя спуститься по лестнице на первый этаж. Меньше всего ей хотелось сейчас видеться с чужими людьми, плести из незначительных пустых фраз рваное полотно разговора.

В мутном зеркале, что висело на лестничной площадке напротив парадных дверей, она столкнулась со своим отражением – угрюмым и суровым. Сведенные к переносице брови и тяжелый взгляд не красили ее, и казалось, что тревоги и заботы лежат на ней старинным оплечьем, давят, пригибая к земле.

Корнелия Райнер ждала ее в полутемной зале, разглядывая картины и медные стенные подсвечники с круглыми отражателями, и обернулась, когда Тильда вошла в комнату.

– У вас весьма необычный дом, госпожа Элберт. Позднеимперский стиль, полагаю. В закатные дни Империи настроения в обществе царили упаднические, и это, разумеется, отразилось на искусстве. Все это черное дерево и медь… Пожалуй, ваш дом – одно из последних мрачных свидетельств той эпохи, – заключила женщина.

– Что-то же должно напоминать людям, что империи рушатся – время от времени, – вежливо-холодным тоном ответила Тильда. – Прошу, садитесь, – она указала на кресло.

Корнелия Райнер улыбнулась на это – насквозь неискренне – и приняла предложение.

По долгу службы Тильде приходилось иметь дело с ниархами, министрами и сенаторами, но в дома знати она вхожа не была. Поэтому с Корнелией Райнер знакомство ограничивалось редкими встречами в Канцелярии и соседством: дом, а вернее, дворец Райнеров располагался через квартал от дома Тильды.

И что понадобилось от нее сенатору, Тильда не понимала. Мысли по кругу возвращались к Арону, к тому, что нужно написать письмо в монастырь Отречения в Оррими, двоюродному дядюшке, его настоятелю – к будничным и привычным заботам. Но, по крайней мере, ее гнев немного утих, остуженный светским ледком госпожи Райнер.