— Ты испачкаешь его кровью обивку, — предупредила она, когда мы вдвоем с трудом затащили его в экипаж. — Или он на пол наблюет. Или вовсе откинется. Что ты будешь говорить дознавателям?

— Ох, ну нельзя же оставлять человека умирать на дороге. — Эгоизм Бриссы был непробиваемым, частенько уравновешивая мои неуместные порывы к милосердию. Обратная сторона здравого смысла, которым блистала моя подруга. Мой же неожиданный приступ жалости был тем же эгоизмом, но в другой обертке. Я хотела лучшую двойку лошадей в Парне и заполучила ее, теперь же пожелаю стать героиней-спасительницей. А если я чего-то хочу, никто меня не остановит, даже лучшая подруга.

— Можем бросить его умирать в лесу. Так будет благороднее? — предложила подруга, как ей казалось, более гуманный вариант.

— Власть — рука не только берущая, но и дающая. И княгиня несет ответственность за каждого человека, живущего в ее провинции. — Наставительно процитировала я матушкину речь. Впрочем, при этом тихо надеясь, что из-за путешествия в экипаже, раненый не испустит дух до прибытия в место назначения.

— Ты еще не княгиня! — рассмеялась Брисса, возвращая себе поводья.

И двойка горячих лошадей унесла нас обратно по наполненному весной, извилистому пути.

Прим. автора:

*Лев — золотая монета с платиновым ободком, является монетой самого крупного номинала, в ходу в Империи Лерн, и нескольких смежных государствах. На одной стороне монеты профиль императрицы, на другой — голова льва, оттого и название.

По прибытию я передала раненого нашей семейной врачевательнице Ивике и ее племяннику, что работал у ней помощником, и наказала им не говорить ничего матушке. Ивика всегда меня любила, с детства баловала и посему согласно спрятала беднягу в дальние гостевые покои, куда никто никогда не заходил, кроме разве что, уборщиков. Там, врачевательница занялась лечением «гостя», а я и вовсе о нем позабыла, совершив таким образом благое дело, и перевесив на нее все заботы по уходу за больным.

Таким образом посчитав благородный поступок завершенным, и получив от этого должное удовлетворение, я сразу же прекратила о нем вспоминать. Следовало подготовится к поездке в столицу, вскоре начинался новый бальный сезон.

Прошло два дня, прежде чем внезапная находка напомнила о себе.

Стук в дверь оторвал меня от письма. Я как раз писала прошение своей тетушке Верге, которой принадлежало Серолесье, о будущей охоте, но звук меня отвлек. Я бы проигнорировала стук, не люблю когда меня отрывают от витиеватых вежливых речей, которые и так даются мне с трудом. А учитывая прохладные отношения с тетушкой, это было вдвойне сложней. Но незваный посетитель был настойчив. Я вздохнула, отставила перо, закрыла чернильницу в виде собачьей головы, и подошла к двери.

За дверью обнаружился врачевательский племянник, Юл, милый, вечно смущенный из-за своей легкой картавости, с постоянным взглядом в пол. Надо сказать, хорошенький, не смотря на россыпь веснушек и несколько угловатую фигуру.

— Чего тебе? — я была недовольна. Слуги знают, что когда я в кабинете, меня лучше не дергать.

— В-ваш гость, — произнес Юл дрожащим от волнения голосом. — Разбушевался. В-вас требует!

— Мой гость? Не помню чтобы я принимала гостей, — хмыкнула я, и демонстративно глянула в окно. — Поздняя ночь. Какие гости в такое то время?

Юл смутился еще больше, в подробностях изучая паркет.

— Я…и гос-спожа Ивика…простите, простите, но вы привезли его, пару дней назад, после прогулки помните, госпожа? — Из его смятой речи я наконец вытащила суть, вспомнив о окровавленном парне, что испачкал мой любимый фрак.

— Ах да, точно. И что с ним? — Сказать честно, вот только на ночь глядя мне не хватало разбираться с бродягами. Я то думала, что его уже давно спровадили с миром. Ну ладно. В конце концов я же княжна, дворянка, уж с каким-то бушующим бродяжкой точно разберусь. — Веди давай, по дороге расскажешь — я сдалас ь, и получила в награду осторожный взгляд. Глаза у него красивые, голубые. Люблю я такие необычные цвета. Жаль, поклялась княгине не заводить интрижек со слугами. Взамен родительница пообещала не навязывать мне замужество до двадцати пяти.

Но ущипнуть смущенного помощника врачевательницы пониже спины, когда тот пошел впереди меня, никто не запрещал. Бедняга аж подпрыгнул, как змеей ужаленный, и покраснел теперь уж целиком, от ушей до запястий. Я спрятала смешок в ладонь и последовала за ним.

Подобранный мною нежданный гость и вправду бушевал. Конечно когда я зашла, Ивика, женщина большая и грубая, уже вколола буйному пациенту успокоительного, и тот притих, но осколки разбитого стекла, отброшенный в стену поднос и покосившаяся картина говорили о том, что я пропустила.

Парень оказался младше чем я думала. Лет двадцати пяти навскидку. Он сидел на кровати, упираясь спиной в груду подушек и смотрел мрачно, словно сыч, из-под густых светлых бровей, тяжело дыша. Отмытый, перевязанный и набравший сил с момента нашей последней встречи, он производил двойственное впечатление.

С одной стороны — изящные черты, необыкновенно светлые узкие серые глаза, плавная линия подбородка, и немного капризная верхняя губа с четко очерченной «галочкой».

А с другой — алые от ожогов руки и плечи. Две красные полосы, что параллельно пересекали, в недавнем прошлом красивое, лицо. От лба, до подбородка, полукругами огибая губы, будто ставили точку в окончательном его уродстве.

Ни одна женщина низшего, среднего (что уж там говорить о высшем), круга не возьмет себе такого мужа. Его судьба — быть одиночкой до самой смерти, нянча чужих внуков. Ну или умереть на войне как герой, тем самым хоть немного оправдав свое существование.

Уродливые следы кнута украшали его шею, спускаясь на грудь, усеянную белыми следами застарелых шрамов, и точками ожогов помельче. Явно созданных не большим огнем, а умышленно.

Белее снега, длинные волосы.

Он ничего не сказал, когда я подобрала стул, и оседлала его, спинкой вперед, будто любимого скакуна. Только подтянул выше одеяло.

Смолчал, когда я приказала Ивике и ее ассистенту, что цветом был точь-точь моя любимая массакская кобыла, уйти и оставить нас одних.

Заговорил только тогда, когда я, растягивая слова, задала ему свой первый вопрос:

— Ну и кто же надоумил вас, сударь, пугать слуг и портить имущество дома, так милостиво приютившего вас?

— О милости я не просил, — холодно произнес он, глядя на меня будто это он был хозяином этого дома, а не наоборот. По спине пробежали мурашки от этого пронзительного взгляда. Что-то в его чертах показалось мне знакомым. Но я точно не видела его раньше.

Сразу отметила про себя желтые корки полузаживших ран на его запястьях, будто кто-то связал их так сильно, что перетер кожу до крови.

— Ах, ну простите, драгоценный незнакомец, что я спасла вас, когда вы подыхали на обочине, как побитая собака. Надо было сразу объяснить свое желание отправится в мир иной. Мне бы не пришлось пачкать свой экипаж, — я говорила с ехидцей в голосе, неприятно ущемленная тем, что меня за спасение своей жизни даже не изволили поблагодарить. В конце концов, он юноша в беде, а я благородная спасительница. Отдача где?

— Это вы меня сюда притащили, — скорее утверждал, чем спрашивал, но я все равно кивнула. — Что-ж — он явно задумался — Хорошо. Тогда я хочу знать имя своей…спасительницы, — юноша произнес последнее слово как оскорбление, а не благодарное признание. Он защищался заранее, хоть я и не нападала.

— Ариана Левицкая, — представилась я, гордясь своей фамилией, вполне обоснованно, надо сказать. Но мой «гость» дернулся словно от удара кнута. Он сжал губы, ставшие от этого тонкими, и побелел. Красные отметины на его лице стали ярче, как и наполненные яростью глаза. — Левицкая…- в его голосе была чистая, кипучая ненависть.

— А я, похоже, знаю, за что тебя пороли, — задумалась я вслух. — Неуважение к княжне вполне заслуживает такого наказания. — Сладко произнесла я, с удовольствием наблюдая как меняется его лицо. Из хмурого выражение стало непроницаемым.