А великий охотник даже свору с собой не прихватил. Проще говоря, сделал самую большую ошибку, какую только можно. И нет, это я не о «выбрал для своего малахольного сыночка пасс, который тот заведомо не сумеет применить».

– Я… я ударил, но не смог как нужно собраться… выполнить «Удавку». Она не получилась полностью, медведь был большой, и он освободился. Впал в ярость, бросился на нас…

…огромная серо-бурая туша с рёвом взвилась на дыбы, махнула вперёд неожиданно легко. Нарден попятился, завопил, свалился на отца, мешая тому ударить. Мелькнули рядом когти, пыхнуло жарким смрадом из пасти, и тут же его отшвырнули в сторону, а медведь взвыл, отлетая прямо на тушу мёртвого оленя посреди поляны – отец всё-таки собрался и провёл пасс с Печати...

Зверь грянулся о землю, попал прямо на рога, захрипел, дёрнулся и утих.

– Шкуру попортил, – сказал охотник, отряхиваясь. – Бестолочь. Ладно, смотри, как нужно.

– Отец хотел нанести последний удар. Лезвием атархэ. Он подошёл к зверю. И. И…

В голосе Трогири – настойчивый трезвон жадного до крови комарья. И ложь.

Великий охотник хотел покрасоваться перед сыном. Считал, что не-бестия – лёгкая добыча, потому её можно завалить с одного удара. Подошёл слишком близко, – принял красивую позу. Смотри, мол, хозяин природы стоит – а новый трофей разлёгся у ног.

Может, не понял, что удар магией прошёл вскользь. Или неверно провёл добивающий. Всё-таки он уже был не мальчиком – пятьдесят лет…

Мейс Трогири совершил главную ошибку охотников. Он был беспечен.

Недооценил противника.

Грузная, вымокшая от крови туша взметнулась с рёвом – и упала на охотника сверху, замесила косматыми лапами. И потом были только крики, крики и хруст костей, и сын стоял молча, не веря, не зная, что делать – без отцовских подсказок…

– Я… растерялся, – сказал Нарден Трогири, и в улыбочке у него было – сломанное, виноватое, жалкое. – Я ударил поздно.

– Ты ударил поздно, – проскрипел остов человека в кресле. Пригвоздил своего сына к полу пренебрежением. – Ты никогда не был охотником.

Тишина была тяжёлой, как медвежья туша. Которой, наверное, нет среди славной коллекции побед в коридорах. Добил медведя всё-таки сын, не отец. А что было потом – уже ясно: сынок позвал помощь, Трогири-старший ещё дышал, в него залили эликсиры, дотащили до поместья, вызвали лекарей…

В Кайетте плохо умеют лечить раздробленные кости. Шеннет тому свидетель. Срастить чистый перелом – легко. А если там осколки, смещение, порванные жилы…

– Моя жена поползла на коленях в Акантор. Лепетала про то, что Кормчая поможет. Меня даже привезли к той. Защитнице сирых и спасительнице обделённых. А та потребовала дать обет Камню. Никогда не охотиться. Служить Камню и беречь живое.

Трогири негромко то ли поскрипел, то ли порычал, и с опозданием я понял, что это был смех.

– Послал эту тварь к Властелину Пустоши на свидание… Жаль, в лицо бы ей не доплюнул. Мейс Трогири – прислужник Камня. Я никогда никому не прислуживал. Лицемерная дрянь. Может только толкать речи да квохтать над Камнем. Когда Кормчая делала хоть что-то, а? Всё равно бы ничего не смогла…

Нынешняя Кормчая и впрямь не мешается в дела людские. Последний сеанс исцеления состоялся лет десять назад, ещё какой-то праздник был. Ковен Камня – тот ещё что-то глаголет, а Девятая и вовсе редко появляется из своей башни.

– Лекари… она таскала ко мне этих шарлатанов. Нойя, учёные из Таррахоры. Мастера из Закрытых Городов… каждый обещал, что я пойду чуть ли не завтра. А она верила. И платила, а они меня накачивали своими снадобьями. Применяли артефакты, от которых кости ломались и снова срастались неправильно. Пока…

Из-под пледа, которым он был затянут едва ли не до подбородка, выскользнула скрюченная рука. Сухая, с узловатыми, прижатыми друг к другу пальцами. Рука потянула плед вниз, и я опять пожалел об отсутствии фляжки.

Из высохшего тела под немыслимыми углами выпирали суставы, наросты, бугры, изломы. Разные эликсиры наложились друг на друга, к ним добавилось действие артефактов – и не до конца сросшиеся кости начали расти, гнуться, коверкаться, заставлять конечности принимать неестественные позы…

Будто целую кучу жучья собрали во что-то уродливое, членистое, из чего торчат останки клешней, жвал и хитиновых панцирей.

– Набрось, – равнодушно просипел Трогири, и его сын заботливо поднял плед – укутал папочку. – Тогда я решил: пусть все думают, я умер. Похороны были громкие. Тело слуги завернули в саван. Моя посмертная просьба. Нарден был молодцом. Он хорошо озвучивал мою версию. С женой было хуже. Она думала – всё временно. Всё можно исправить. Глупышка.

Жена Трогири умерла через пару лет после его вроде-как-кончины. Сердце не выдержало? Или доконал придирками до того, что сама ушла в Бездонь?

– Глупышка. Наконец-то заполучила меня себе, а? Ни любовниц. Ни приёмов. Ни охот. Всегда ревновала меня к охоте, да… А теперь я мог быть её куклой. Читать мне, петь, кормить с ложечки. Будто это что-то значило. Будто это заставило бы меня отказаться от моей сути. Предназначения. Вы верите в предназначение, молодой человек?

– Я… хм. Верю в судьбу, если уж на то пошло.

Как тут не верить в того, кто с такой регулярностью лупит тебя по больным точкам.

– Тогда вы меня поймёте. Есть те, кто живёт без цели. Жвачные твари, которые не понимают, для чего пришли в мир. Умеют только жрать и размножаться. Но я с самого начала знал, для чего я здесь. С детства, когда отец впервые взял меня на охоту. Знаете вы, что такое быть Охотником, молодой человек?

Глаза у Трогири заблестели, и заглавная буква опять прозвучала до жути выразительно.

– Думаю, это что-то вроде напоминания для бестий, которые возомнили, что люди – лёгкая добыча. О том, что они не останутся безнаказанными, что есть хищник сильнее. Серьёзнее. Что есть кто-то, кто выше их в пищевой цепочке. Кто главный здесь – в Кайетте.

Трогири впервые глянул на меня не как на чучелко, которое скоро выставят в коридор.

– Это интересные мысли. Вы работаете в питомнике и считаете так?

Нет, так считает один устранитель, но об этом мы сейчас не будем. Достаточно состроить загадочную мину – мол, я тут весь такой недопонятый прогрессист!

– Правильные мысли, да, Нарден? Впрочем, ты не понимал. А вот он – знает. Вы понимаете, что такое моё предназначение. И насколько оно было важным. Это поместье – его отражение. Каждая шкура, каждый череп – память. О том, как велико превосходство настоящего охотника над другими. И после всего этого… Скажите мне – как нужно было поступить. После того, как я оказался калекой.

Как там сказал этот самый устранитель? Я всегда умел каждому предложить, что нужно? Я старался не оглядываться на страшноватые трофеи по стенам, когда отвечал:

– Думаю, для такого человека, как вы, это не преграда. И значит, вы начали искать способы охотиться дальше.

Косой разрез на месте рта покривился в подобии улыбки.

– А вы не дурак. Совсем не дурак. Да. Я искал способы. Сначала надеялся, что сын станет моими руками и ногами. Но он не боец. Может только трепаться.

Серо-жёлтые глаза облили сынка презрением, и Мертейенхский отшельник виновато затоптался у коляски.

– Тогда я решил, что моими руками и ногами станут другие. Несколько лет тайно нанимал охотников. Отправлял их на опасных бестий. Анонимный богач, который забирает себе трофеи, но щедро платит. Они истребили многих тварей, память о некоторых теперь – здесь, в коридорах и комнатах. Но это было не то…

Само-то собой, он же привык упиваться властью, когда загоняешь живое существо, – и вступаешь в борьбу, которую выигрываешь. И есть у меня нехорошее чувство, будто я знаю – в каком направлении после этого полетела его кукушечка.

– …понял, что различия – глупости. Люди – не более чем отвратительные хищники, пожирающие друг друга. Не лучше животных. И не хуже, как добыча – правда, менее ловки и когтисты, но зато у них есть Дар. Это тогда мы создали арену – там, за поместьем. Раньше ещё были препятствия, немного укрытий. Чтобы всё не заканчивалось слишком быстро. Небольшие охоты моего имени. Нечасто – два или три раза в год. Звери и люди выясняли – кто из них лучший охотник. Потом самые сильные сходились между собой.