Лайл фыркает. Прячет «Милость Перекрестницы» в нагрудный карман и направляется к лестнице, бросив напоследок:

– Если в ночи будут крики – это я пытаю Яниста поэзией.

– Жестокое сердце, – выдаёт ему вслед Сквор и заливается тоненьким смехом – горевестник быстро пополняет запас фраз…

Сиреневые сумерки за окном тонут в дожде. В Водной Чаше на столе – неспокойное море. Стоило сказать Лайлу или нет? Не надо, пусть узнает сам…

У нойя сотни оберегов, тысячи амулетов. Плетёные, вязаные, деревянные, на травах, на магии, на крови. Аманда иногда мастерит от скуки, нашёптывает колдовские слова – раздаривает ковчежникам по праздникам. От дурного глаза, от порчи, от болезни магии, от лихих людей…

«Милость Перекрестницы» она не дарила пока ещё никому.

«Ходящую Перекрёстками не просят о милостях просто так – рассердишь… Просят только для своих – друзей или любимых. Тебе я свила бы такой оберег десяток раз, карменниэ – только вот ты же не боишься перекрёстков. А даже если бы оказалась на распутье… варгам такое не вьют. Считается, что вы уже под высшей милостью, с рождения. И вам не нужны обереги. Ах, как жаль, карменниэ, я свила бы для тебя самый хороший, самый-самый… какой ты хотела бы получить?»

«От дурных предчувствий, – сказала она тогда, потому что недавно пришлось побывать на «лёгких путях», и ладонь отзывалась болезненной памятью. – Есть у вас такие?»

«Таких нет, рассветная. Можно прогнать ложные тревоги и наваждение. Или отпугнуть призраков прошлого. Но будущее не спугнуть, а предчувствия – слишком часто лишь его призраки».

Вода в Сквозной Чаше кажется выплаканными слезами. Сквор вышагивает по газетам с заметками о неудачных охотах – и заводит тихую песню, от которой в сердце что-то обрывается.

Иногда остро хочется, чтобы у тебя был оберег от призраков будущего.

ЛАЙЛ ГРОСКИ

– Что ты делаешь в питомнике, Лайл?

Я как раз раздумывал сразу над несколькими вопросами: куда нас таки несёт, чей это воздушный корабль, что подарить красотке-нойя… и на кой брал я с собой «горевестник» с Пустошей.

Вопрос Нэйша был пожалуй что и лишним.

– Произвожу закупки, нахожу плотников-торговцев-вольерных, ловлю шнырков, стараюсь не попасться на зубок гарпиям-благотворительницам, спасаю свою печень от Лортена… О, точно, ещё выезды с одним устранителем, в оплату предполагаемого долга жизни. Хватит или списочек на полсотни пунктов оформить?

Под бортом воздушного судёнышка сменялись туманные пейзажи. Нэйш примостился на скамье напротив, вытянув ноги. Терпеливый, как смерть.

– Гильдии больше нет. И за свою жизнь ты можешь не опасаться. По крайней мере, настолько, как раньше. Ты, конечно, допускаешь, что кое-кто из Гильдии избежал ареста. И есть ещё законники на Рифах и их друзья, которые так и не в курсе, кто их сдал.

– …ты же, вроде, пообещал не отравлять мне жизнь?

– Просто хочу понять. Что ты делаешь в питомнике до сих пор? Скоро будет месяц, как мы вернулись из Айлора. Ты сотню раз мог бы сбежать, нырнуть в уютную норку… А вместо этого вчера тебя могли убить.

– Ребятишки всего-то с мухоморами в настойке перебрали. Может, через четверть часа я убедил бы их, что я – второе пришествие Арианты-Целительницы.

Штурман воздушного кораблика нырнул в свою будчонку – отслеживать курс, а может, проверять воздушные кристаллы. Так что нельзя было сослаться на то, что у разговора есть свидетели. И некем было заслониться от «клыка», который явно на досуге заглянул в мою черепушку, вытащил самые дрянные вопросы и принялся их озвучивать вслух.

– Не вчера, так завтра. Через девятницу. Через месяц. Спроси у Арделл – сколько «тело» потеряло с момента основания. Быть ковчежником – риск, мне казалось, ты понял это после той истории с геральдионом и небольшого случая с йоссами. А ты ведь не склонен рисковать на пустом месте. Так что же тебя держит – деньги? Но ты бы мог заработать гораздо больше в других местах.

– Может, мне хочется полюбоваться на то, как твоя кукушечка наконец-то упорхнёт за Рифы окончательно. Или как ты наконец-то нарвёшься – а с твоей способностью повсюду наживать себе друзей, – это вопрос времени.

– Сомневаюсь, что ты стал бы рисковать жизнью ради того, чтобы увидеть, как я сверну себе шею.

– Да ты, никак, себя недооценивать начал, – умилился я в туман.

Дали бы мне гарантию, что одному отморозку какая-нибудь тварь что-нибудь отгрызёт в ближайшую девятницу – я бы точно не стал паковать чемоданы.

– Клык за клык, хвост за хвост. Или как это там? Скажу тебе, почему я торчу в питомнике, если ты прояснишь – что тебе-то здесь понадобилось, – Нэйш вскинул брови, и я добавил: – Только не надо гнать про «Мне чертовски нравится видеть, как Гриз Арделл сигает через огненные обручи, а ещё я препарирую зверушек, у меня чудо, а не жизнь!» Давай уж начистоту – ты ни шнырка не похож на того, кто сидит в занюханном питомнике и огребает штрафы за каждое второе устранение.

– На кого же я похож, по-твоему?

В голосе у Нэйша зазвучали опасно мягкие нотки. Сразу как-то вспомнилось, что у меня нет ни ответа, ни понимания – что прячется за личиной Шева Сакриста, охранника с Рифов. Устранителя из Вейгордского питомника. Коллекционера в белом костюмчике.

– Ты бы тоже мог получше устроиться.

Нэйш тоже посматривал через перила – в сырую утреннюю мглу.

– Не могу сказать, чтобы меня интересовали деньги…

– Сказал тот, у кого костюмчик стоит как этот корабль.

Устранитель пожал плечами – почему бы и нет, мол?

– Ты имеешь в виду, что я мог бы сделать карьеру охотника-одиночки. Свобода в перемещениях, свобода в выборе союзников, меньше ответственности и меньше ограничений. Но конкуренция среди одиночек высока. У них бывают времена простоя, когда к ним не обращаются. Заказы приходится искать самому… Да ещё масса сопутствующей работы – переговоры с заказчиками, опросы населения, выслеживание. Если добавить возможности для наблюдения и некоторых… практических исследований, то работа в команде почти всегда перевешивает.

– А. Экземпляров в коллекции больше.

– Можно и так сказать. А если учесть направленность моей работы…

– Это ты про «покажи зверушкам, кто тут главный»? Ты что-то такое говорил во время нашего первого выезда. Всякое там про круг «жертва-хищник» и возможность напомнить бестиям, что не они тут вершина пищевой цепи.

– Мило, что ты помнишь. Может быть, со временем я сменю место. Но пока что…

– Точно, у тебя есть куча причин оставаться в питомнике, – надо бы добавить в тон побольше изумления. – И притаскивать живыми всех, кто идёт с тобой в рейды. А хотя у тебя же и в других группах было это милое правило? Это ж тоже так выгодно! Правда, можешь случайно за компанию с кем-нибудь в Водную Бездонь прогуляться, но ты ж такой весь заинтересованный в грани между жизнью и смертью, так что почему бы и нет?

Нэйш вскинул брови особенным манером – мол, а ты на что вообще-то намекаешь?

– Забываешь, что я видел, чем ты был раньше, на Рифах. Так вот, знаешь что? Ты можешь даже сам верить в то, что навешиваешь мне тут на уши. Вот только ты в питомнике не поэтому и из рейдов всех притаскиваешь живыми по другим причинам.

Крыса внутри грызла, верещала, вертелась ужом. В попытках заставить меня заткнуться. Но заткнуться я с чего-то не мог. Может, придавал опрометчивости «горевестник» во внутреннем кармане или амулет Аманды – в нагрудном. А может, взгляд Нэйша: напарничек чуть-чуть склонил голову к левому плечу, по губам порхает очаровательнейшая улыбка, но взгляд – нацеленный, тускло-стальной, словно вырывает из меня слово за словом, выдирает крючьями, как куски мяса.

– Вариантов на самом деле куча. Питомник – отличное прикрытие. Или укрытие – если ты вдруг бежишь от чего-то. Или кого-то. Бывшей супруги, или закона, или, к примеру, памяти. Или, может, кого-то разыскиваешь и потому постоянно отлучаешься из питомника. А может, у тебя это личное, с бестиями? Сожрали кого-то, на кого тебе не было плевать? Вот ещё вариант – ты натворил что-то такое, что пытаешься искупить – оттого и лезешь из кожи вон, чтобы каждый раз все вернулись живыми.