– Зайдём к фениксам – нечего торчать в темноте и холоде, а до «Ковчежца» далековато.

В отделении для фениксов ощущаешь себя вступившим в громадный, недавно потухший камин. В темноте со всех сторон тлеют и попыхивают маленькие тельца – птенцы этого года, которые по каким-либо причинам так и не отправились в полёт. Фениксы покрупнее приветствуют слабыми золотистыми вспышками. Всего их сейчас в питомнике восемь – совсем недавно мы с Мелони хлопотали над двумя особо нервными…

Светильники Гриз не зажигает, но в подсвеченной полутьме лица видны достаточно хорошо. Опасаюсь, что на моём – испуг.

– Так вот, это насчёт того поцелуя, в оранжереях Айлора. Приношу свои извинения за то, что пришлось прибегнуть к такому средству. Проще было бы повязать или усыпить Хаату, кое-кто это даже предлагал. Но я догадывалась, что речь идёт об обоюдной клятве, а даарду очень серьёзно относятся к такого рода обетам. Если бы мы забрали у неё веретенщика – она бы или умерла из-за неисполненной клятвы, или попыталась бы убить себя. Нужно было её освободить, и хорошо ещё, что целью была только я, а не мы все или не Эвальд Шеннетский. В общем, пришлось на это пойти. Как ни крути, я поставила вас в дурацкое положение, так что вы уж меня извините.

О Единый – кажется, она тоже готовилась все эти дни. Только подготовилась явно к чему-то другому. И, наверное, ждёт от меня каких-то слов – может быть: «Ничего, переживу», или гнева…

Но я молчу – жалкий, уничтоженный её решимостью, тьмой и пламенем, которые смешиваются на её лице и плещутся в голосе, когда она безжалостно продолжает:

– Надеюсь, вы не слишком расстроены тем, что всё вот так повернулось. Честное слово, я не планировала вам демонстрировать, а что так вышло… Всегда скверно умела приказывать себе – что нужно чувствовать. Ну, а вы, к тому же, на редкость хороший человек. И как это сказал бы Тербенно? Ага, с учётом ваших личных качеств – шансов у меня было маловато, прямо скажем.

Каким-то чудом я не валюсь в искристую тьму фенисковника, но зато теряю способность не только говорить, но и дышать. Счастье накатывается на меня девятым валом, обрушивается, сокрушающее: она… правда. Правда – тоже…

А на лице у неё решимость граничит с ожесточением.

– Надеюсь, я вас не слишком дискредитировала этой своей выходкой. Но, уж будьте уверены, я не собираюсь… как это? Использовать служебное положение или приставать к вам по углам, – я наконец понимаю, что нужно хотя бы пошевелиться, но получается только замотать головой, а она понимает это по-своему: – Ага, ничего такого, вроде там коварных соблазнений или полных нежности взглядов вслед. Мало книг читаю, я вам это говорила уже…

Она выдыхает, надувая щёки, и трёт лоб, будто упрашивает мысли собраться и двигаться поживее. А я вдруг чувствую, как холод и онемение отступают – потому что ей же сейчас куда страшнее моего и куда больнее – и от этого в голосе у неё берётся эта ирония, перемешанная с горечью:

– Да, насчёт остальных. Остальные поймут, если вы опасаетесь сплетен или насмешек. Кроме Нэйша, – лицо у неё совсем мрачнеет. – Но и этот заткнётся со временем, если поводов не давать. Так, что ещё. В совместные выезды со мной вас пока ставить не буду, на патрулирование тоже – чтобы вы себя не чувствовали неловко. По работе в питомнике там посмотрим. И если вы переживаете насчёт меня и моих чувств – не нужно, хорошо? Я же уже говорила вам насчёт жалости.

Громадная, тяжкая волна, сворачивается во что-то пушистое, нежное. Греет грудь изнутри. И даже получается подать голос – неверный и не тот, но всё-таки…

– Не… нужно?

– Не нужно, Янист, – решимость и жесткость отходят от её лица, теперь там только отчаянное желание убедить. – Вам может показаться, что это… неловко, что ли? Или к чему-то вас обязывает. Это не так. Честное слово, я переживу. Мне хватит того, что есть, а потом – кто знает, может, это всё ненадолго.

– Не… надолго?

Она было набирает воздуха – что-то ещё говорить, но осекается и просто смотрит на моё лицо. Грустнеет.

– Я опять слишком прямо или слишком грубо, да? Но ведь это было бы проще всего и лучше всего. Если это пройдёт, и всё будет по-прежнему. В общем, извините, – и усмехается коротко, надломленно: – Как говорят в учёных книгах о варгах? Чужды чувств, словно животные? Может, они и правы. Может, что касается кое-чего… наверное, в этом я не слишком-то человек.

Она кажется сгорающей, истаивающей в призрачном свечении фениксов, и это так невыносимо, что я наконец-то могу заговорить.

– Нет. Они неправы. Вы прекрасный человек. Как говорит Аманда? Карменниэ – лучшая из всех. Просто однажды по каким-то дурацким причинам – я не знаю, шрамы это на вашей ладони или что-то ещё в вашем прошлом… Однажды вы с чего-то решили, что вы недостойны любви. Не заслуживаете её. И вы до сих пор упорно считаете, что никто не должен вас любить.

– Ну, а по-вашему, меня все должны любить, так, что ли? – удивлённая улыбка, недоверчивое покачивание головой.

Голос из груди идёт легко, как песня феникса.

– Да. Я считаю, что вас должны любить. Обязаны. Что вас… нельзя не любить. Но пусть даже будет иначе. Пусть не все. Но я…

Она делает рывок навстречу – и тёплые пальцы запечатывают на моих губах следующие два слова. Но я и так говорил уже слишком много – в своём воображении. Потому просто прижимаюсь губами к её ладони и произношу недосказанное – взглядом.

Её глаза слишком близко, и ей не успеть спрятать за тревогой и опасениями – то самое искристое, тёплое, лёгкое, радостное… Не скрыть покрасневших щёк, шевельнувшихся губ, застучавшего сердца.

Не скрыть – ответа, пусть себе без слов.

Иногда даже самые мрачные, самые жестокие сказки склонны заканчиваться счастливо.

“…однако же, по моему разумен ию, высшая прелесть охоты

не в том, чтобы истреблять, но в том, чтобы показывать

превосходство своего вида над бестиями – пусть могучими,

но неразумными. Оттого настоящий охотник должен быть хитёр,

и внимателен, и не чураться никаких методов: грань слишком хрупка,

и если оступиться, то в следующий момент можно сделаться добычей ”.

Кодекс Охотника

ЛАЙЛ ГРОСКИ

– Представляешь. Они собираются меня убить.

– Думал, ты с ними договоришься, Лайл. Плёвое дельце – ты же как-то так выразился?

Маргинального вида ребятушки вяло зашевелились. Девять превосходных образчиков. Подёргивание ладоней с позеленевшими Печатями, остекленевшие глаза. Ребятушки именовали себя «кристальными» и были под самую маковку напичканы тем, чем сами же и барыжили. Возможно, даже принимали Нэйша в его белом костюмчике за какой-то занимательный глюк.

– Я, вир побери, – шипел я, подпрыгивая со стулом, к которому меня примотали, –могу договориться даже с крайне упоротыми, я же работаю с тобой! Я только не могу рассчитать, что клиенты нажрутся зелий, изменяющих сознание. Они приняли меня за законника, за законника, Нэйш!

– Но ты и есть законник, Лайл, – мягко сообщил Нэйш, проходя внутрь комнаты. – Во всяком случае, в прошлом.

– Ты не помогаешь.

– А должен?

В горле першило из-за смеси перца, клопов и «выхлопа» магических зелий. «Кристальные» вслушивались в «изнанку бытия» и выдавали всякое, от томного шёпота до истерических выкриков:

– Мы знаем… мы видим…

– Это было ясно, кристально ясно….

– Я вижу крысу на двух путях! Крысу на двух путях!

– А что видит Гормэн?

– Ааа-а-а-а!! Жжё-ё-ё-ё-ёт!!

Только вот я не знал, сколько трясущихся ладоней с Печатями направлено на ту мою часть, которая неизменно отыскивает себе приключений. В Нэйша, вроде, четверо целятся.

– Это подходит под твоё правило, нет? «Притаскиваю группы с выездов живыми», а? Я в твоей группе, вот эти собираются меня убить, так что не мог бы ты, как бы это… уже начать?