– Зачем спешить, когда сказка закончилась, ненаглядная? – окликает Аманда, когда Гриз равняется с ней.

Гриз замедляет шаг:

– Ты веришь, что она закончилась?

– Сказки это плохо умеют заканчиваться – за каждой следом тянется другая… Это сказал кто-то, не помню, кто. Наши хальмау – мастера сказок – могут рассказывать иные истории днями и ночами – словно куют цепи из лунного серебра. И продолжится сказка или оборвётся – решает лишь её сочинитель.

Всесильный сочинитель, кивает Гриз. Тот, что всегда знает, как распорядиться сюжетом… может ли он предсказать все действия персонажей?

Аманда идёт рядом, чуть пританцовывая. Мурлычет песню. Может быть, о противоядии, которое наконец-то создано и отправлено в имение Нокторнов? О глупом мальчишке-Мечнике, который будет жить – пусть изуродованный, искалеченный, пусть на восстановление потребуются годы, целители, зелья…

– Новая? – спрашивает Гриз, вслушиваясь в незнакомый мотив. Аманда кивает, напевает пару строк на своём языке – о дворце, что утопает в цветах, о зачарованной царевне и ядовитом веретене.

– Веретено? – не так уж хорошо она знает язык нойя.

– У моего народа нет слова для веретенщика, медовая. Матариэ – ядовитое веретено. Не думаю, что от этого моя песня станет хуже: в ней столько всего! Любовь и чары, сон и обман, коварство и заговор… Клянусь блуждающими огнями, песни о сказках получаются самыми лучшими. Что ты печальна, золотая моя? Я должна спеть о ком-то ещё? О ком-то совсем особенном, может быть?

Аманда косится туда, назад, где бредёт рядом с Гроски молчаливый Янист… Но Гриз не оглядывается.

– Спой о коварстве сказок, – соглашается она. – О том, какими они были до того, как стали сказками. Спой о том, что в настоящей жизни злодей из сказки может оказаться героем.

– А! – нойя щёлкает пальцами. – Не зря тебя называют Попутчицей в наших лейрах: ты хорошо знаешь, как делают песни! Спою, сладкая, непременно спою. Только вот остаётся один вопрос…

Она поворачивает к Гриз разрумяненное лицо и выгибает брови-дуги:

– Если злодей в этой сказке оказался героем – кто оказался злодеем?

ХОРОТ ЭВКЛИНГ

Премилосердная Целительница Тарра улыбалась печально.

Простёртые ладони готовились дарить тепло. Одеяние и волосы источали свет – приглушенный золотистый, почти живой. Особый состав краски – от него в полумраке храма одежды и волосы статуи словно бы струились, а сама она, казалось, сейчас шагнёт вперёд. Встречать того, кто отмечен знаком её мужа – возлюбленного Хорота Мечника.

«Входи, входи, о благословлённый мужем моим, и простри ладонь в ответ, и назови имена тех, кого любишь – чтобы попросить для них моего милосердия…»

Хорот усмехнулся, подкрутил чёрный ус.

Истинный мечник любит лишь свой клинок.

Разящий лёг в ладонь теплой рукоятью. Родовой атархэ, клинок трёх колен Эвклингов – с льдистой сталью и удобной рукоятью из кости альфина, с завораживающей прямой статью ясного лезвия, чуть замутившегося у кромки – словно от дыхания. Вернее любой девицы, прекраснее глаз распутниц – и радует пальцы лучше, чем женская грудь. И музыка, когда – покидает ножны, и сливается с ладонью, с Печатью Дара, и они одно – мастерство мечника, магия клинка и Дар…. Танец, полёт, пламя и вино, и ни одни женские губки не подарят ощущения, какое испытываешь, когда видишь, как падает твой противник. А страх в глазах, когда в горло упирается наконечник Разящего, царапает кожу – чуть-чуть… Ликование толпы, восторженное сияние в глазках красавиц на трибунах, опаляющее ощущение того, что ты – опять! Ты – первый! Приз турнира твой!

Взгляд Целительницы из-под купола казался укоризненным. В храмах Тарры Премилосердной не обнажают оружия, не льют крови. Я же посланник твоего мужа, – усмехнулся Хорот. Зачем-то же меня нарекли его именем. И не зря к нему присовокупили прозвище Разящий – от имени моего меча. Ни одно из этих имён я – первый клинок Айлора – не посрамил. Пока я ещё не первый клинок Кайетты – но у меня всё впереди. Когда-нибудь Разящий встретится с Верным, клинком Дерка Горбуна, – и возьмёт верх, и напьётся крови, потому что какой смысл оставлять в живых калеку, который посмел одержать над тобой верх уже дважды?

В Вейгорде объявят траур, а Илай Недоумок будет рыдать по своему кузену-заступничку…

И та, которая носит на ладони твою Печать, – наградит меня, потому что я избавил её народ от врага.

Из глаз статуи медленно вытекали слёзы – ползли по щекам, сползали по одеждам к подножию. Всегда улыбается, чтобы подбодрить. Всегда плачет, чтобы посочувствовать.

Что ты делаешь в моём храме? – спрашивала Целительница Тарра из мрака, который разгонял свет её одежд. Зачем пришёл сюда, если тебе не нужна молитва о милосердии?

Мечники плохо знают, что такое милосердие, но хорошо знают – как разить.

Удобное место, – ответил он самому себе. Ночные жрицы здесь под обетами молчания, и легко перерезать выходы, в случае чего… и есть, где схорониться и послушать – здесь же повсюду «места для отдохновения», деревянные кабинки с мягкими креслами для странников и ищущих молитвы и уединения…

Памятное место. Ибо три года назад я был на той несостоявшейся коронации. Когда Гилмет, сын почившего Даггерна Шутника, готовился принять корону – и всё случилось: внезапная тьма в чертоге и зловещий шелест, онемевшие, растерянные жрецы валятся на колени, звенит корона, выпадая из рук посланника Кормчей, и пылает плащ, и мечется жалкий крик некоронованного… И истошный вой, вопль толпы, которая собралась снаружи: «Знамения! Знамения!!»

Ползущая по стенам храмов кровь, водные вихри и пожары, расколотые плиты и упавшие статуи, увядшие цветы – и всё это одновременно, но об этом он узнал потом. А тогда стоял вместе с остальными, оглядываясь во тьме, слушал пугливые крики, сквозь которые прорвался призыв: «Храм Целительницы! Храм Целительницы просиял!!»

Тогда в числе первых бросился наружу и сиянием Разящего отпугнул обалдевшую, вонючую толпу черни – он стремился сюда, к храму, вокруг которого погасали остатки золотистого, будто бы солнечного света.

Свет развеивался, уходил от стен, но задержался на дверях – и они распахнулись, когда Хорот был в двадцати шагах. Тогда он узрел её – дивное видение в золотом свете, девушку в короне ослепительных волос, посланницу Целительницы из Благословенных Земель и истинную королеву – это поняли все, кто увидел её и Печать на её ладони.

Позже её признают родовые артефакты, она окажется одной из дочерей свергнутого короля. Пройдёт проверку под зельями правды и расскажет, что её скрывала от погони её покровительница, Касильда Виверрент, жена Эвальда Шеннетского. Арианте присягнёт большая часть знати, и сторонники Даггерна Шутника будут арестованы, и будет коронация – совсем другая, сбывшаяся…

Всё будет позже – но в тот день он, Хорот Эклингский, Эклинг Разящий, шагнул вперед – и преклонил колено, и положил свой меч у её ног. Присягнул ей – первым.

Потому что уже знал, что видит перед собой.

Величайший из турниров – и самый желанный приз.

Мечники всегда склоняют колено, когда турнир начинается.

Она чуть улыбнулась ему тогда – слегка испуганной и немного детской улыбкой. И всю ночь он представлял её своей: острые ключицы и ещё не налившиеся соком бедра, немного угловатые плечики, бугорки грудей…

Это вскипало в нём каждый раз, как он видел её. Неважно – в тронном ли зале, на балах ли, где она иногда принимала его приглашения на танец, в делах ли милосердия – он обратился к благотворительности и был щедр, хотя на самом деле плевать хотел на ноющих, сопливых бродяжек. Но это позволяло видеть её чаще, а чтобы выиграть турнир приходится постараться.

Если разишь лишь клинком – непременно проиграешь.

Мечников считают прямыми и честными, усердными и недалёкими. Эвклинг старался не отходить от этого образа. Немного шрамов, немного танцев, тут вступиться за честь дамы, там бросить опасную шуточку про тирана-короля. И – имя божества, и прозвище, взятое от клинка, портрет истинного Мечника, во весь рост: широкие плечи, гордая посадка головы, лихо закрученные усики и небрежный вихрь чёрных кудрей, дерзко горящие вызовом серо-зелёные глаза. Охотничий или парадный костюм и сокол на перчатке, и рядом – непременно клинок, тоже обнажённый, открытый. Всем ведь известно, что Мечники умеют только сражаться в открытую.