Арделл поворачивает голову. Весь её профиль в тени – на фоне серой завесы дождя. Она как чернильная клякса на холсте.

– Думаешь, мне нужно последовать за моими желаниями? Сделать то, что хотела уже давно?

– Любой хищник тебе скажет, что это одна из сторон свободы.

– Звучит заманчиво, – выдыхает Арделл. – Раз так – убери руки и вали из моей комнаты.

Дождь начинает шуршать тише, а тени будто бы перестают двигаться, и в этом молчании вопрос.

Эта выныривает из объятий и отходит к своему столу. Рихард остаётся у окна и смотрит, слегка склонив голову.

– День был трудным, аталия? Может, мне не следовало являться в белом – Дамата…

– Ты мог прийти хоть в оранжевом – это не сделало бы тебя менее чокнутым извращенцем. И не переступай мой порог в принципе, нужно будет поговорить – в кабинет вызову.

Она смеет смотреть на него так – с вызовом, чуть ли не с пренебрежением. Она его совсем не стоит – растрёпанная замухрышка, в полной теней комнате кажется даже меньше ростом. Она только забавляет его этим своим ломанием.

– Это похоже на серьёзный настрой. Припоминаю, ты и раньше говорила мне убираться, но…

– …но сейчас, если ты попытаешься продолжить, – я возьму кнут. Конечно, Морвила со мной нет, а боевые навыки твоим уступают…

– Аталия, ты же не считаешь меня насильником?

Рихард выглядит почти обиженным. Арделл – злая, сжалась в комок, глаза как у кошки.

– Нет, эту черту ты только ещё начал переступать, да? Пока только моральное насилие, не больше. Считай, что я сказала на всякий случай. Дверь за твоей спиной.

– А причина немилости? Кажется, за мной в последнее время не замечено прегрешений по варжеской части. Последнее устранение было две девятницы назад… никаких конфликтов, проступков, штрафов… – голос у него теперь нежно-насмешливый. И я понимаю, что на самом деле Арделл не значит для него ничего. Может, она просто была более интересной игрушкой, чем другие.

– Просто пользуюсь твоими советами. Поддаюсь желаниям. И знаешь что? Ты прав, мне нужно было взяться за кнут ещё в первый раз. Приятно быть свободой, ну надо же.

– Правда? Какое внезапное стремление к свободе. От… морального насилия, ты это так назвала? Припоминаю, что раньше почему-то тебя устраивали наши маленькие встречи – особенно в физическом плане, если смотреть на… некоторые признаки. И если подумать о причинах…

Он совсем не выглядит расстроенным – скорее, заинтригованным. И кажется, что это всё ему даже нравится – и мне тоже это нравится, потому что она должна ответить за то, как себя с ним вела… и за то, что посмела бросить.

– Мальчик, не так ли. Неплохой выбор, на самом деле: такой самоотверженный, честный, всегда готов быть рядом. Милый, как новорожденный щенок кербера – невозможно устоять перед искушением. Будь он женщиной – кто там знает, может, и я бы не устоял, тем более что он был бы… тобой. Может, чуть больше сентиментальности и романтичности, меньше шрамов и опыта… во всех смыслах. Но всё то же стремление спасать. Я рад за тебя, аталия. Правда, рад. Испытывать чувства к кому-то – не совсем то же самое, что желать. Больше проблем с ответственностью. Но почему бы и не так. Ты зря так резко решила рвать, я совершенно не против твоей симпатии. Ты могла бы смотреть на него сколько угодно. Ездить на вызовы, слушать его рассказы о книгах, прикасаться, улыбаться… я не склонен к ревности. А ты ведь не собираешься ему сказать, верно?

Арделл прижалась к столу и в тенях не рассмотреть её лицо. Но пальцы впились в столешницу и подрагивают. Мне хочется, чтобы он сделал ей по-настоящему больно. Чтобы она плакала, как только что плакала я. Эта круглая дура, которая предпочла Рихарду – идиота Олкеста.

– Ведь не собираешься же, аталия? – один шёпот Рихарда стоит всего Олкеста целиком. – Мальчик уже не так яро твердит о том, что Мелони – его наречённая… И, кажется, он проводит с тобой на выездах всё больше времени? Но варги ведь не вьют гнезда. И эти шрамы у тебя на ладони. Допускаю даже, что в глубине души ты уже построила теорию о том, что ты его недостойна, что он не смог бы полюбить тебя никогда… Но не скажешь ты ему не поэтому. Потому что никогда не сможешь ему дать то, что он хочет. Теплый семейный очаг. В этом мы с тобой схожи, аталия, – вся эта концепция семьи, дома, детишек на лужайке… она не про нас.

Арделл садится на свой стул, будто придавленная тяжестью его слов. Шуршит дождь за окном, и комната плавает в бирюзовых отблесках, будто опустилась на дно. Белая фигура перед столом кажется светящейся, как у пророка.

– Возможно, чувствуешь себя виноватой, когда смотришь ему вслед. Не имеющей прав даже думать о нём – из-за наших с тобой периодических встреч. Но взгляни правде в лицо, аталия: ты не согласишься на тот вид отношений, который приемлем для него. А он не согласится на то, что приемлемо для нас. Так что я действительно был бы не против твоей романтической увлечённости – не думаю, что это продлится долго. Ты не хочешь ещё немного подумать?

– Убирайся, – цедит Арделл, не поднимая лица. Жаль. И жаль, что мой Дар тает, а ладонь горит, потому что я различаю всё меньше деталей. Я хотела бы увидеть её загнанной.

– Жаль, – говорит Мой Принц так, будто подслушал мои мысли. – По сути, ты ведь выбираешь одиночество, аталия. Не могу сказать, чтобы это было так плохо: одиночество сродни свободе, и мне оно тоже нравится…

Его голос растворяется, как льдинки в тёплом дожде. И я тоже готова растаять, и мне жаль только одного: он никогда не заговаривал со мной так.

Он вообще почти не заговаривает со мной, не замечает меня, а я… я рада была бы быть его тенью, пусть бы были насмешки, издёвки и пренебрежительные взгляды, я простила бы ему всё только за то, что он – это он.

В комнате дождь, дождь и молчание, и я уже думаю, что мне нужно уходить. Но Арделл поднимает голову.

Бирюзовые блики в этих её кошачьих глазах.

– Ты что, ждёшь, что я начну удерживать тебя от ухода из питомника? Уговаривать, может быть? Рихард, если ты забыл – я напомню. На Псовом Побоище я предложила тебе работу. Но согласился на неё ты. И если это была единственная причина, чтобы ты остался – то у меня для тебя плохие новости: тебе придётся как-то разобраться со своими собственными желаниями. И решить, зачем ты здесь по-настоящему.

– Может быть, потому что меня это устраивает, – тут же летит в ответ. – Поверь мне, аталия, у меня хватает причин ещё и сейчас. Мои исследования, к примеру. Огромное поле для наблюдений. Ты не забыла, кстати, что скоро придёт весна? Брачные игры, зов крови… увлекательное время, иногда, впрочем, чуточку сложное… для варгов особенно, верно?

Он поворачивается к выходу, и я понимаю, что нужно уйти, ныряю на лестницу и закутываюсь в тени в уголке. И Дар обжигает мою ладонь с его прощальными словами.

– Моя комната всегда к твоим услугам – можешь входить без стука.

Тихо приоткрывается дверь, и потом звучат шаги – самые мягкие в мире, самые любимые… Смолкают. Рихард застывает посреди коридора, будто он почувствовал чужое присутствие, но потом шаги звучат опять – и вот открывается дверь его комнаты.

Я стою на тёмной лестнице, ошеломлённая. Я будто бы сама уснула, потому что этого не может быть, получается ведь теперь, что он избавился от неё, он наконец-то от неё свободен… И теперь, когда мой Ледяной Принц освободился от оков этой – может, он наконец-то оглядится, посмотрит пристальнее, увидит…

Это словно самый лучший сон.

Или, может быть, сказка.

«…верно то, что старые сюжеты могут получать

новую жизнь в произведениях современных авторов.

Вопрос же об исторических корнях данных сюжетов

следует посчитать спорным и недовыясненным.

Верно, впрочем, и то, что такие великие трагедии,

как Война за воздух, Пламенный мор, Сонный мор породили

множество произведений фольклора, в том числе легенд,