Сердито стряхиваю с ладоней остатки чужого сна и крадусь, затаив дыхание, к Той Самой Двери. За которой – Он. Мой белый принц, заколдованный и зачарованный, из сказки о Снежной Деве, которая влюбилась в смертного и начала ходить к нему по ночам, дарить морозные поцелуи и холодить ими глаза и сердце.
Я это поняла в тот же день, как его увидела. В питомнике, пока мама говорила с Амандой о моём Даре – Он прошёл мимо, учтиво наклонил голову, и один этот взгляд стоил всей моей жизни, всей семьи, всей меня. И я сама просила мать отправить меня учиться на травницу – не потому, что хотела овладеть ремеслом, а потому, что в питомнике – Он.
У него прозрачно-голубой взгляд, и я знаю, почему это: просто там льдинки, как в сердце. Это всё из-за Снежной Девы, и теперь он, как в той сказке, ждёт нищенку, которая сумеет согреть его сердце поцелуями. Простую девушку, на которую он даже не взглянет (это всё лёд, лёд и чары) – но она полюбит его Истинной Любовью, и будет рядом с ним, отдавая себя всю, до остатка, ловя каждый его взгляд, каждый жест. И тогда однажды настанет время – и он пробудится.
Я сразу поняла, что это судьба. Пусть себе он на меня не смотрит – что я для него… Но нужно время. Терпение и время – они не понимают его, эта уж точно его не понимает, со всеми её нотациями из-за дрянных бешеных зверей. Но однажды он рассмотрит – что настоящее, а что нет, и он меня увидит, а я… что я, я готова для Него на всё.
Достаточно, что он просто здесь, в питомнике. Можно смотреть: он такой красивый, когда уходит на патрулирование, или совершает утренние пробежки, или проводит между клетками благотворительниц, или склоняется над блокнотом – какой у него профиль, скульпторы и художники плакали бы… Я знаю о нём всё-всё – что он отдаёт своё костюм прачке в городе, потому что в деревне не умеют стирать таллею, и что обедает он обычно в деревне, что не любит носить шляпу, потому что больше привык к капюшонам – каждый его жест, каждое движение, улыбка…
Только снов я его совсем не знаю. Рихард (его имя даже в мыслях прокатывается, как конфета) не впускает меня в сны – или не видит снов с чёткими образами, которые может прочитать мой Дар. Там темнота, темнота и тишина, иногда они бывают морозными – и всё. За всё время я уловила только один образ: узкий коридор и прочная, окованная железом дверь в конце, окно под потолком, взмах крыла бабочки через решётки… Это странно (может, его сны тоже скованы холодом Снежной Девы?) и немного обидно. Но мне хватает и просто стоять у двери, и представлять его с закрытыми глазами, погружаться в спокойную темноту мыслей – чувствовать его там…
Но сегодня я не слышу даже темноты, нет сонной пульсации на ладони. Может быть, Рихард не спит? Иногда он по ночам читает или занят своей коллекцией. Той, которая по стенам… или другой.
Я тороплюсь и слишком резко дышу сквозь зубы, когда свиваю из теней «поисковую» нить. Она тянется с болью через сердце, дважды обрывается, наконец уходит в правую ладонь. Я иду, отыскивая тень Рихарда, и нить тащит меня дальше по коридору, к лестнице… к двери этой.
Возле которой тоже нет снов, а я хочу, чтобы они были. Я часто вглядываюсь в её сны, бестолковые и несуразные, как она сама. В снах люди не лгут, и мне непременно нужно всматриваться в них, чтобы увидеть хотя бы часть её-настоящей, потому что… на самом деле она подлая, вот почему. И всё это – и её кнут, и забота показная, и командирство – это только ширма, как у Аманды. На самом деле она никого не любит.
Её сны суматошливые, прыгучие. Она несётся в них то за единорогом, то за Мел, вечно куда-то опаздывает. Ещё ей часто снится община и какая-то старуха, тоже с кнутом. И танец на льду замёрзшей реки, лёд трескается под ногами, – мне немного стыдно оттого, что этот сон мне нравится. Наблюдать, как эта летит в холодную воду.
Ещё она часто видит Энкер – это её помешательство. Мальчик в белом с очень синими глазами, алапарды ползут к нему по испачканной кровью площади. Только это всё тоже притворство. Как и тот сон (видела только раз), где был красивый вельможа с чёрными волосами посреди поляны в белых цветах. Ещё один, кого она обманула, наверное.
В настоящие сны этой трудно пройти, а ещё труднее из них выпутаться. Там свиваются тёмные, звериные тропы, слышен вой, рык… Там болотные тропинки под ногами, и повсюду паутина – серебристая, с росой, раскинулась между деревьями. Паутина звенит, качается, наливается кровью, потом вспыхивает огнём – и начинает расти, звать, визгливо смеяться, заполнять собой мир, она обжигает, хочет дотянуться, закутать в огненный кокон…
Я испугалась, когда увидела это в первый раз. Выбралась с трудом – сначала в обычные сны. И зареклась ещё раз делать так, а потом не удержалась, посмотрела ещё раз и ещё раз… и ещё раз. И теперь каждый раз, когда я вижу её, я знаю, что это – её настоящая натура. Что у неё там внутри прорастает кровавая, голодная паутина. Что она монстр. Самый настоящий монстр – вот кто она такая.
Может, Он догадывается об этом – потому что иначе непонятно, зачем она ему.
Я стою у двери ненавистной комнаты, перед которой нет снов. Если захочу – могу потрогать дверь пальцами. Но я боюсь. Боюсь, что дышу слишком громко. И на глазах у меня слёзы, потому что это неправильно, что Он в ней нашёл?! У Рихарда куча других женщин – Аманда иногда сплетничает об этом с Фрезой, когда думает, что я не слышу. Посетительницы, благотворительницы, постоянные клиентки питомника. Но это всё для него развлечения на один раз, как охота или коллекция, а с Арделл он уже больше года, хотя что в ней такого интересного или особенного, она же даже не слишком-то красивая, не то что Аманда, а ещё ей на него плевать, ей на всех тут плевать, тогда почему… зачем?
Слёзы катятся и катятся, и я пытаюсь уйти, чтобы не… услышать, не представлять… как они… Мне хочется кричать от того, что я не могу сдвинуться с места – и всё равно ищу, вслушиваюсь, вглядываюсь…
Из комнаты слышны тихие голоса. Я опускаюсь на колени перед дверью и погружаю пальцы в жирную черноту тени. Смотреть и слушать из тени я пока что тоже умею плохо, это отнимает много сил, но мне ведь совсем недалеко… туда, под дверь, в комнате полутьма, только бирюзовые отблески Водной Чаши по стенам, и тени достаточно…
– …на чем мы с тобой остановились в прошлый раз, аталия? Припоминаю, что на желаниях. Тебе никогда не казалось, что ты слишком уж проникаешься своей ролью?
Голос у Рихарда мягкий. Он стоит у окна, за спиной Арделл. Обхватывая эту за талию. Улыбаясь куда-то ей в волосы.
И через тени я вижу её стиснутые на подоконнике пальцы.
– Ролью?
– Моста между двумя берегами. Бабочки, которая приносит людям огонь. Пастыря… как там ещё? Ты не считаешь это просто ролью, я не сомневаюсь. Долг? Предназначение? Но тебе не кажется, что ты уделяешь слишком уж большое внимание тому, что хотят другие? Что происходит с другими. Отдаёшь огонь без остатка и без оглядки на то, что хочешь ты.
Голос Рихарда струится, как дождь по стеклу. Или как волосы по её волосам – он распутывает эту её дурацкую причёску, а Арделл даже лицо к нему не поворачивает, будто бы и не здесь.
– А если это моё желание? Быть такой?
– Полагаешь, такого можно хотеть? Всё для дела, и… – он ведёт пальцем линию по её щеке, потом по шее, – совсем ничего для себя? Брось, аталия. Бабочки не чувствуют боли и не мечтают. Но ты ведь не бабочка – ну, во всяком случае… не совсем.
Он смеётся – и от этого тихого, шелестящего смешка комната будто наполняется жаром. Его смех опаляет мне лицо и ладонь, и я точно знаю, каким взглядом он смотрит на её шею и плечи. Наверное, сейчас глаза у него кажутся почти зелёными. Если бы он хоть раз так посмотрел на меня…
– Ты как-то спрашивала меня, чего я хочу. Могу спросить тебя о том же. Или даже… как насчёт небольшого урока, а? Иметь желания, в конце концов, совсем неплохо, а потакать им… иногда приносит редкостное удовольствие.
