– …потом взбесились бестии в лагере. Все, сколько было. Единороги, керберы, игольчатники из свор. Девятеро помиловали – алапардов никто не припёр покрасоваться! Звери были дрессированные, обученные на людей не кидаться. А тут рванули убивать. Единороги, воображаешь себе?! Что ж с ними такое случилось-то…

Я знаю, молчит Гриз, поглаживая правую ладонь. Под пальцами ощущаются извилистые следы, один ещё сравнительно свежий.

– И… что же вы сделали тогда?

Норн молча демонстрирует ладонь – на ней выгнулся лук. Стрела наложена на тетиву, трепещет – сейчас полетит.

– Прикрывал своего парня, сказал слугам – уведите в шатёр, спрячьте. Сам – в позицию, ну, и… кто ближе, того и… Ты прости, Гриз. Сам не рад, что так, но тут…

Норн Клеск искренне любит природу. Обожает путаные лесные тропы, и птичье пение, и звериные игры. Терпеть не может капканы. Не отстреливает дичь бессмысленно –берёт заказы на людоедов. Норну Клеску нечего извиняться перед ней и смотреть так, будто варг сейчас вскрикнет: «Убийца!»

Они теперь молчат вдвоём – глядя на хаос внизу. Слушают друг друга.

Молчание Норна Клеска – густое, словно суп сердитой Фрезы.

Плавают воспоминания: перевернуть стол, загородиться вторым, воззвать к Печати – и лук становится продолжением пальцев, стрела – продолжением взгляда, мир словно замедляется в тягучем вздохе… Окровавленная пасть кербера. Игольчатник взвился в прыжке. Единорог, весь в кровавой пене, храпя, мотает головой… Пальцы легко отпускают тетиву – опять, и опять, и опять. Вокруг вопли, кто-то бьёт магией, кто-то бежит, несётся лошадь – волочит за собой всадника, полыхает шатёр слева, и лавина грохочет в лесу, снося и подпаливая деревья, всё ближе и ближе, с воем и рёвом…

Молчание Гриз – лёгкое, печальное. Будто розоватый пушистый снег на земле.

Не вини себя, Норн, – молчит Гриз. Это были уже не они. Алая паутина, огненная, сжирающая – то, что опутало их в этот момент. Не ты виноват – тот, кто закутал их в эту паутину. Кто-то, кто ходит по лёгким путям.

Чуткости Норна Клеска могут позавидовать десять Следопытов.

– Не сердишься. Тогда дальше. В лагере началось… ты видишь, что. Даматский Энкер какой-то! Ещё никто отойти не успел, все орут, кто отбивается, кого единорог топчет – а из лесу уже все остальные ломанулись.

«Кто?» – шепчет Янист Олкест, и его широко раскрытые глаза – глаза ребёнка, которому рассказывают страшную сказочку. Норн машет лопатой-ладонью:

– Дичь. Добыча. Бестии. Все.

С высоты холма можно рассмотреть следы и тела. Первыми были яприли, и это они сшибали стволы. Рядом неслись бескрылые гарпии, дикие игольчатники, керберы… вивернии поджигали лес, они отстали, как и грифоны. А вон там – густая пропалина, там шла мантикора.

Все, кому дали сигнал для начала Зимней Травли.

Словно сотня стрел, нацеленных на лагерь, где и так уже царит хаос.

– Вон, смотри, шатёр клиента внизу. На макушке голова грифона позолоченная, ага. А вон столы, за которыми я был. Близко к лесу, да? В общем, в мыслях успел уже и со своими попрощаться. В жизни такого не видел. Стреляю… в яприля, который на нас шёл, пришлось четыре раза.

Яприль лежит в снегу: до шатров осталось шагов тридцать, не больше. Четыре стрелы – одна глубоко ушла в глаз, опытный Стрелок всё же попал.

– Больше вряд ли успел бы, там алапард был, да и гарпия… Стрелу наложил, а они остановились.

Люди кричали. Закрываясь руками, как в детстве: «А-а-а-а-а, мама!» Кричали – слуги, и охотники, и егеря, и богатые, эйшееты, визжали служанки и рабыни, которых привели для пирушки. Люди вопили от боли, ругались, молились – и всё это падало во внезапную тишину. Уходило частым дождём – в пустыню.

Грохота, треска, рёва и клёкота больше не было. Ярость унялась, как внезапная гроза, и звери на миг обратились в статуи.

Потом повернули головы и уставились на холм.

– На этот, – для надёжности Норн притопывает по холму. – Только он стоял вон там, пониже, у деревьев.

Одинокий человек в плаще с капюшоном. Они находят его следы – простые сапоги, стоптанная обувь. По размеру чуть больше, чем у Олкеста. Норн ставит рядом свою лапищу – разница в пару дюймов.

– Слышал, ты была в Энкере, когда там вся эта заваруха с мэром и алапардами?.. И там правда был тип в капюшоне, который ходит в пламени? Я думал, газеты врали.

– Нет, Норн, мы его сами видели. А насчёт пламени – он…

– Ну да, у него же был феникс.

…маги тоже взглянули, тоже видели это. Высокий силуэт человека в капюшоне на фоне побледневшего от испуга неба.

И над его головой – огненный знак, распластавший крылья феникс.

– Вроде как, он только руку протянул, а звери разбежались. Рванули – кто куда, со всех ног. Кто-то даже и в его сторону. А он просто развернулся и с холма начал спускаться, потом полыхнуло там, за холмом… ну, и всё.

Следы человека в плаще точно, спускаются с холма. Потом идут – неторопливые и ровные. Потом – чёрная проплешина. Магическое, быстро прогорающее пламя. Растопленный снег.

Больше нет следов.

«Чистые ходят в пламени», – шепчет Янист Олкест. Гриз впервые готова поспорить с ним о правильности цитат. Она помнит из дневников варга другое.

«Пламя – путь безумцев и чистых».

– Если это не Дитя Энкера, то я уж не знаю, кто. Вот я тебя и вызвал. До кучи ещё думал – может, просветишь, кто это сотворил? Отовсюду слышно, что будто бы варги…

Тихо охает Янист позади. Взглянул на Охотничью Плешь, представил, что последует: цвет аристократии Даматы… сейчас ещё журналисты подтянутся.

– Много жертв? – спрашивает Гриз, продолжая его мысль.

Охотник машет рукой на лагерь.

– Человек двадцать тут – мелкая знать и слуги в основном. Местные славу Дикту возносят – отвёл, мол, Всеотец. Раненых много. Худо другое – от егерей ничего не слышно. По-моему, о них и не вспомнил никто. Я думаю пойти посмотреть, ты со мной?

Вместе они оставляют холм и углубляются в лес – тихий и утративший нежно-розоватую рассветную гладкость. Тонкий снежный покров взорван, изрыт копытами, лежат посреди лесных дорог и троп поваленные стволы. Олкест шумно выдыхает – ещё не видел, как выглядит «тропа ярости» яприля.

Насмешники-скрогги примолкли ошеломлённо, что видели? Вот сожжены кусты – тут шёл виверний. А вот стремительный мах алапарда. Здесь неслась, хохоча и предвкушая кровь, гарпия.

Обратные следы тоже есть – совсем не такие страшные. Звери улепётывали стремительно. Будто кто-то шепнул: «Послушайте, это же не вы. Бегите от этих, чуждых…»

Говорю я, настоящий пастырь.

Изуродованный лес безмолвен и строг. Тяжко вздыхает ветер в кронах: зачем пришли? Поздно уже, тут всё без вас…

Гнедая загнанная лошадь – вздрагивает, с храпом пятится в кусты.

– Кого-то из загонщиков, – говорит Норн, когда Гриз оглаживает и успокаивает лошадку. – Привяжи покрепче, потом заберём. Мы уже близко – они где-то мили за две и должны были работать.

На ближайшей развилке отходит от них влево – Гриз и Янист берут вправо. Тропы в Охотничьей Пуще хорошие, наезженные за годы охот. На деревьях прибиты таблички-указатели – чтобы знатные охотники не потеряли лагерь из виду.

Гриз копается в слякотной неразберихе следов. Выстраивает их цепочки – кожей ощущая на себе взгляд Олкеста.

– Янист, я что говорила по поводу этого вашего «держать мысли в себе»?

– Думаете, это он? Тот самый, который… в Энкере?

– Если только у вас на примете нет другого варга уникальной силы, да ещё и с фениксом.

– Но… почему он так? Получается, он просто появился, спас людей, да? И не показался им, не поговорил, ничего не объяснил, просто исчез. Это всё как-то…

– Подозрительно?

За густыми кустами – поляна, на поляне – свора. Собаки скулят жалобно, бегают кругами. Двое псов зарылись в снег, мелко дрожат. Подозвать тихим голосом, успокоить –лаской и зельями. Слушая сердитое бормотание Олкеста. Подозрительно, что внезапный варг очень удобно появляется во время катастрофы. Так вовремя вмешивается. И уходит, оставляя за собой разве что домыслы да легенды. С чего бы это он?