Беру паспорт в руки.

— А полиция, и прочее?

— Показание ты дала, все бумаги подписала, остальное оставь нам. Скоро здесь такая грызня начнётся, что только держись. Послушай, девочка, — Аркадий доверительно склоняется ко мне. — Заир карт-бланш тебе выдаёт, понимаешь? Уводит из-под огня. Шанс остаться в стороне от всего этого дерьма. Мой совет: пользуйся моментом, уезжай. Тураев тебя не тронет, в отличие от остальных. Живи спокойно дальше, как жила. В общем, Женя внизу. Он отвезёт тебя в аэропорт. Вещи твои уже в машине.

Даже так? Уж, не Марина ли их собирала? Тихонько стучу уголком паспорта по столу, раздумываю какое-то время, а потому выдаю, спокойно так:

— Спасибо за заботу, Зотов. Но я никуда не поеду.

— То есть?

Мне приятно видеть его удивление и растерянность.

— Моя семья в беде. Я должна быть с ними.

— Ты это серьёзно?

Встаю, с противным скрежетом двигая стул по плиточному полу, и наклоняюсь к сидящему Зотову.

— Передай Тураеву, — говорю тихо, — что если он так жаждет драки, ему придётся драться и со мной тоже. Посмотрим, кто кого.

Зотов ошарашенно моргает на меня своими сивыми ресницами и вдруг ухмыляется.

— Чёрт возьми, Линара, я недооценил тебя.

— Бывает, — хмыкаю в ответ, и хромаю к выходу, чувствуя, как Аркадий дырявит мне спину взглядом.

Как я его, а?! «Бывает…» Круто же? Ох, чёрт, губу опять прикусила…

Ну, теперь осталось дождаться, когда до Тураева дойдут новости.

— Прекрати! Это больница, а не музей, здесь везде люди!

Но Заир не слушает меня, продолжает тащить за руку по коридору, ломясь в каждую дверь, что попадается у нас на пути. Мы перешугали уже половину медперсонала. Кто-то даже охрану вызвал.

Наконец, затормозив у открытого лифта, он толкает меня в пустую кабину, торкает кнопку, лифт закрывается и начинает спускаться. И тут Заир ещё одним ударом по панели останавливает его.

Мы в четырёх стенах, как в запечатанной коробке, один на один. Тураев проделывает свой фирменный фокус: то есть, загоняет меня в угол и нависает надо мной глыбой, подавляя, угрожая, пронзая своими чёрными очами, как лазерами. Того и гляди дыхнёт, и из ноздрей огонь повалит. Вот только я уже стреляный воробей. Меня на мякине не проведёшь.

— Ну, что, Нара, поговорим?

— Поговорим, господин Тураев.

Он тяжело дышит. Смотрит на меня страшными глазами, на мой лоб, наполовину залепленный пластырем, на ссадины, замазанные зелёнкой. И вдруг взгляд его меняется. Заир осторожно касается пальцами пяточка выбритых волос вокруг моей раны, потом по щеке сползает к разбитым губам.

— Жаль, что он не попался мне в руки, — зубы стиснуты, желваки ходуном ходят под натянутой кожей.

Он на грани. Хочется прикоснуться, погладить, расслабить его мышцы. До чего же ты доводишь себя, дорогой, любимый мой человек?

— Знай, его смерть не была лёгкой. Если это успокоит тебя хоть немного.

— Успокоит? — Заир моментально наливается яростью, чернея на глазах. — Успокоит?!!

Да, такого Тураева я ещё не видела. Он бьётся в этой тесной будке, как зверь в клетке: кидается на стены, колотит по ним кулаками, пинает ногами, кричит, плюётся ругательствами, как последний грузчик в порту. От его ударов кабина ходуном ходит. Я сжимаюсь в своём углу, прикрыв голову руками. Вот теперь мне что-то ссыкотно становится.

Наконец, он выдыхается.

— Почему?! Почему ты не уехала? Почему встала на их сторону?! — рычит он.

Мне жутко, но я смотрю прямо в его безумные глаза, налитые кровью.

— Они моя семья. Так же, как и ты с Асей.

Лицо Тураева перекашивается почти до неузнаваемости.

— Семья, которая выгнала тебя из дома, выбросила, как старый башмак! Опорочила! Забыла про тебя! Нахрен такая семья?!

— За последние дни я увидела, что семья может быть другой. И вот за ТАКУЮ семью сто́ит бороться.

Пересиливая страх, делаю шаг, беру лицо Заира в свои ладони, сразу чувствую ими вибрацию его ярости, обжигаюсь ею, но не отступаю. Продолжаю попытки достучаться до его разума.

— Прекрати это, Заир. Мансурова больше нет. Всё кончено. Всё! Понимаешь? Тебе нужно только остановиться и не тащить всех нас в пропасть. Прошу тебя, Заир.

Он делает слабое движение, будто ласкается щекой о мою ладонь. Веки его опускаются, но дыхание продолжает быть рваным.

— Ты предала меня.

— Нет.

— Ты встала на их сторону! Ты предала!! Ты предательница!

Заир вырывается из моих рук и снова бьёт разбитыми костяшками по обшивке лифта, пачкая её кровью.

— Ну, хорошо, — не выдерживаю я. — А ты? Ты, сам? Смотри: у тебя изуродованная жена с переломами в одной палате лежит, а через стенку любовница дежурит у постели твоей дочери. Скажи, что ты делал со мной на крыше, если не предавал всех нас, а?! Скажи! Нет уж, смотри на меня! Смотри!

Дёргаю его за ворот рубашки, разворачивая к себе.

— Ну, нет среди нас безгрешных, слышишь? Нет! И быть не может! Мы не ангелы, мы люди! Мы чувствуем, любим, ненавидим, завидуем, ошибаемся! Твоя «идеальная» Марина навела на нас Мансурова. Ошибка? Я предала сестру, переспав с тобой. Ошибка? Нисар… ну, там вообще одна сплошная ошибка. Но она не дала Мансурову убить меня. Она его зубами рвала, в прямом смысле этого слова, чтобы не дать ему УБИТЬ МЕНЯ! Если бы не она, меня бы сейчас здесь не было. Как я после этого отступлюсь от неё, а? Скажи? Ну, же!!

Заира шатает. Он стоит передо мной сгорбившийся, оглушённый, с поникшей головой, словно боксёр, получивший ногдаун.

— Заир…

Я снова беру в руки его лицо и заставляю посмотреть на меня.

— Не отбирай у нас семью, Заир. Я прошу тебя. Всё кончено. Всё будет кончено, если ты только этого захочешь. Захоти этого, прошу.

Он мутным взглядом глядит на меня, но я не знаю, видит ли. После приступа буйства, как правило, наступает оторопь, когда человек просто отключается от внешнего мира. Он двигается, смотрит, дышит, но в жизни не участвует. Должно пройти какое-то время, чтобы человек пришёл в норму, и его мозг смог бы нормально функционировать.

Я тянусь к его губам, хочу поцеловать, но не успеваю: лифт дёргается и снова движется. Останавливается. Двери открываются. Не сказав ни слова, Заир вываливается из него, едва не сбив с ног какого-то старичка в больничной пижаме, и, не оглядываясь, уходит проч.

Старичок, проводив Тураева испуганным взглядом, осторожно заглядывает в кабину. Заходит.

— Ты наверх, дочка, или вниз?

— Всё равно, дедушка, — говорю я устало, а сама смотрю на удаляющуюся спину Заира. Двери закрываются, отрезая меня от него, от мечты, от любви. Я поднимаюсь вверх. А, может, падаю вниз. Я не знаю. Мне всё равно.

**

— Ну, что?

Здесь целый консилиум, во главе со старшим сыном Юсуфа, который является хозяином крупной адвокатской конторы. Ещё парочка его сыновей — один моряк, другой пока что студент, присутствуют как группа поддержки. С ними я успела познакомиться только поверхностно, но уже уверенно могу сказать, что Заиру пришлось бы несладко в борьбе с такой сплочённой командой.

— Он требует, чтобы Нисар подписала документы о разводе, а так же об отказе от родительских прав и претензий на имущество, не оговоренное брачным контрактом. Второе: обязательное лечение в наркологическом центре до полного выздоровления. И третье: дорога в Москву для неё закрыта, до его личного распоряжения. Но Нисар может остаться здесь, в Турции. Тут еще несколько мелких требований, не суть важных, которые я не буду зачитывать.

Фарид снимает очки, откладывает бумаги и выжидающе смотрит на нас.

Дядя Юсуф тяжко вздыхает.

— Роксана будет просто убита этим.

— Давайте двигаться маленькими шагами, дядя, — говорю ему. — Нисар больше не грозит тюрьма, это главное.

Я единственная, кого мужчины допустили к обсуждению решения проблем Нисар. Остальных женщин — дочерей, жён и сестёр, выпроводили в фойе, где они, как пчелиный рой, кружат сейчас вокруг Роксаны, успокаивая и отпаивая её чаем, привезённым с собой.